Монстры под кроватью Клацают зубами. Спать мне так страшно, Но знаю, рядом с мамой Страшно мне не будет. Она была всего в нескольких шагах от них, когда оглушительный рев сигнала заставил ее вздрогнуть. Лаура внезапно повернулась, ослепленная двумя огромными фарами, мчащимися на нее. С пронзительным визгом шин автобус остановился в нескольких сантиметрах от Лауры. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы оправиться от испуга, когда водитель высунулся из бокового окна, что-то крича ей вслед. Она безуспешно искала взглядом детей, но их не было – и внутри нее возник эмоциональный вихрь. * * * Это утро было незабываемым до отвращения. Неурядицы и неприятности сыпались как из рога изобилия. Меццанотте возвращался после особенно сложной операции – один мужчина разделся догола и, забравшись на парапет одной из террас над билетными кассами, приставил горлышко предварительно разбитой бутылки к своему горлу. Он оказался 30-летним мужчиной с психическим расстройством, одним из многих, кто, брошенный на произвол судьбы семьей и медицинскими учреждениями, очутился на вокзале. Его неестественная худоба, выпирающие кости, длинные волосы и нечесаная борода делали его похожим на истощенного Христа. Он потребовал переговоров с начальником вокзала, угрожая суицидом. Его крики, эхом отдававшиеся в огромном зале, привлекли целую толпу зрителей, которых сотрудники «Полфера» с трудом удерживали на расстоянии. Чего хотел мужчина, они не могли понять; возможно, он и сам не знал. Потребовался час переговоров под руководством начальника вокзала, в ходе которых мужчина не раз был близок к тому, чтобы вогнать осколок стекла себе в сонную артерию, прежде чем Меццанотте смог незаметно подойти достаточно близко, чтобы схватить его за вооруженную руку и потянуть вниз. Этот день с самого утра был отвратительным. На утренней планерке у Рикардо случилась бурная дискуссия с комиссаром Далмассо. Он предложил увеличить количество патрулей в штатском, которые, по его мнению, гораздо более эффективны в раскрытии преступлений, чем патрули в форме, что изменило бы существующие порядки. Но шеф и слышать об этом не хотел. По его словам, присутствие полицейских в форме не только сдерживает преступников, но и успокаивает – что куда важнее – туристов и путешествующих. Суть дела против внешней картинки – и, разумеется, внешняя картинка победила. На памяти Рикардо такое происходило не впервые, но бесило по-прежнему, задевая за живое. Между тем в ходе операции «Большая уборка» пошли одна неудача за другой. На предыдущей неделе был проведен еще один большой рейд, и снова в течение нескольких дней на смену задержанным наркоторговцам и депортированным нелегальным иммигрантам пришли другие. Был объявлен и третий рейд, но теперь он оказался под вопросом – видимо, не хватало ресурсов. К счастью, в последнее время не происходило никаких особо серьезных происшествий, поэтому осада СМИ ослабла, а затем было отложено начало ремонтных работ, объявленных Далмассо, что сделало зачистку вокзала менее срочной. Одним словом, хотя проблемы не были решены даже отдаленно, чрезвычайная ситуация постепенно отступала. До следующего кризиса. Что касается «убийцы кошек» – так иронично называли его в отделе некоторые коллеги, которых Рикардо застал сплетничающими о его увлечении, – то никаких новостей не приходило уже две недели. Других находок не было – по крайней мере, он об этом ничего не знал. Возможно, он действительно ошибся, придав слишком большое значение какой-то мелочи… Этот парень, кем бы он ни был, должно быть, просто устал разрывать бедных зверей на части и нашел себе другое занятие. Единственное, чему мог порадоваться Рикардо, так это тому, что угрозы в его адрес, похоже, прекратились – по крайней мере, на время. После предварительного слушания, закончившегося вынесением приговора всем обвиняемым, он больше не получал ни анонимных телефонных звонков, ни других угроз. Возможно, злоумышленники поняли, что попытки запугать его оказались напрасны, особенно после того, как он дал показания в суде. Если, конечно, они не собрались решить проблему в корне и убрать его физически, что он никак не мог исключать. Рикардо поднялся по одной из боковых лестниц, на вершине которой высокие колонны вели в Главную галерею. Солнечный свет струился через мансардные окна, заставляя сиять мрамор на стенах, майолику декоративных панелей и латунь люстр в стиле ар-деко. Время обеда уже давно прошло, и Меццанотте раздумывал, сделать ли ему настоящий перерыв, сидя за столиком в «Гран-баре», или прихватить что-нибудь из бесплатного магазина сэндвичей, устроенного в отвратительной сборно-разборной конструкции, загромождавшей центр галереи, и съесть это на своем рабочем месте, пока он занимается бумажной работой, когда зазвонил его мобильный телефон. – Привет, Шизик. Что случилось? – произнес Рикардо, увидев имя на экране. – Эй, инспектор, как дела? Ты, кажись, интересовался всем, что касается мертвой животинки, верно? – Верно. У тебя есть что-нибудь для меня? – Есть один мой знакомый, панк, который во время своих разъездов часто останавливается здесь, на вокзале, на пару-тройку дней. Короче, вчера кто-то пришил одну из его собаченций. – Собаку? Разве она не попала под машину или что-то в этом роде? – Нет, нет, чувак. На части порвали, вот что он сказал. Хреново было… Прям вообще кошмар кошмарский, чесслово. – Понял, Шизик… Мне нужно поговорить с ним. Ясно? – Так точно, инспектор; встретимся у входа в управление. Без десяти тыщ лир не приходи, ага? – Десять евро, Шизик. Евро. – Неважно; не забывай их, чувак. Мир, он, это, должен крутиться. Через несколько минут они встретились у бокового входа, выходящего на площадь Четвертого Ноября. Шизик уже ждал его перед раздвижными дверями небольшого супермаркета на первом этаже станции, где покупатели самых разных национальностей смешивались с бродягами, собирающимися запастись дешевым вином в картонных упаковках, и наркоманами, пытающимися найти что-нибудь для перепродажи. Информатор был одет в поношенные вельветовые брюки и выцветшую гавайскую рубашку. Создавалось впечатление, что он выловил эту одежду не из гардероба, а из мусорного бака. Выглядел Шизик неважно. Его лицо было бледнее, чем обычно, а глаза обведены глубокими темными кругами. – Ты когда-нибудь думал бросить это дело? – спросил Меццанотте, когда они шли вдоль вокзала по направлению к началу улицы Саммартини. Шизик бросил на него искренне изумленный взгляд. – Порвать?.. Я никогда не смогу. У тебя есть жена, инспектор? – Нет. – А девчонка? Меццанотте немного замешкался, прежде чем ответить «да». Судя по тому, что происходило с Аличе, он не был уверен, что она останется с ним надолго. – Ну а я вроде как женат на героине, чувак. Я люблю ее, эту маленькую белую сучку, ничего не могу с собой поделать. И не знаю, как говорится, к лучшему это или к худшему. Пока смерть не разлучит нас… Миновав метро на уровне улицы Тонале, они обогнули левую сторону вокзала до входа в погрузочно-разгрузочную зону, окаймленную портиком, в том месте, где в семи метрах над их головами, на уровне железных конструкций, заканчивались навесы, закрывающие выездной двор. Далее на добрый километр тянулись так называемые соединенные склады – длинные ряды помещений, изначально предназначенных для размещения складов и магазинов, встроенных в обе стороны насыпи железнодорожного полотна, которые сейчас в основном были в запущенном состоянии. У основания одной из боковых колонн портика, наполовину скрытый за припаркованными автомобилями, находился небольшой импровизированный лагерь. На двух рваных спальных мешках, среди всякого хлама и кучи пустых пивных банок, сидели мужчина лет тридцати и девушка помоложе; оба выглядели грязными и запущенными. У их ног дремали три одинаково грязные собаки небольшого размера и непонятной породы. Мужчина с руками, покрытыми татуировками, и пирсингом на лице, среди которого был болт, вмонтированный в нижнюю губу, без особого успеха практиковался в жонглировании тремя яблоками. Он сделал паузу, чтобы поприветствовать Шизика, который подошел и присел перед ним. Меццанотте стоял в нескольких шагах, выжидая, пока эти двое негромко переговаривались. Тем временем девушка с длинными разноцветными косами и булавкой, воткнутой в одну ноздрю, занятая приготовлением чего-то в помятой кастрюле на походной плитке, все это время смотрела на него с откровенным пренебрежением к его форме, даже не пытаясь спрятать зажженный «косяк», который она держала в пальцах. Когда через несколько минут грязный панк бросил на него взгляд, сопровождаемый кивком согласия, Меццанотте с некоторым облегчением шагнул вперед, стряхивая с себя враждебность этого взгляда. – Шизик сказал мне, что кто-то убил одну из твоих собак, – сказал он, после того как его информатор представил их. – Убили? Зарубили! И он был для меня больше, чем просто пес. Мы заботились друг о друге, делились всем… Мне так хреново, будто я брата потерял. – Ты знаешь, кто это сделал? – Нет, к счастью для него, я не знаю, кем был тот ублюдок. Иначе… – Его руки дрожали от гнева, а вены на шее страшно вздулись, пока он подыскивал слова, которые никак не приходили ему на ум. – Ладно, ладно, успокойся… А теперь расскажи мне все с самого начала. – Ну, я нашел Дарко на свалке, когда тот был чуть больше щенка. Его выбросили подыхать на помойку. У него были очень тяжелые травмы; я думаю, что он участвовал в подпольных боях за деньги. Он был в плохом состоянии, но я заботился о нем, и он полностью поправился. Знаешь, он ведь был чистокровный, Дарко. Великолепный образчик аргентинского дога. Во взрослом состоянии – зверь весом более сорока килограммов. Я спас ему жизнь, но он отплатил мне тем же. Вот так, однажды ночью, несколько лет спустя, два скина напали на меня во сне и избивали до полусмерти. Если б не Дарко, они бы разделали меня на месте. Он укусил одного за ногу, оторвав половину икры, затем набросился на другого. Я остановил его за мгновение до того, как он вогнал свои зубы ему в яремную вену. – Я думал, ты расскажешь мне о том, как его убили, – сказал Меццанотте, у которого не хватило духу перебить мужчину, но он воспользовался первой же паузой, чтобы вернуть его к теме. – Ах да, извини… Три дня назад мы проснулись чуть позже обычного, а Дарко все не было. Накануне вечером мы налегали на курево и пиво, так что, наверное, спали шибко крепко… Не знаю, что могло случиться ночью. В любом случае, он никогда вот так не пропадал. Через несколько часов, когда Дарко все еще не вернулся, я начал волноваться. Мы должны были уехать в тот же день в Лигурию, где нас ждали друзья, но я не мог уехать без него. Я потратил два дня на его поиски. Весь район обскакал на своих двоих, у всех спрашивал – никто моего пса не видел. Вообще никто. У меня было предчувствие, что с ним случилось что-то плохое, поэтому, когда вчера утром кто-то сказал мне, что заметил мертвую собаку у входа в туннель, проходящий под станцией, я уже знал, что это Дарко. Я и представить себе не мог, в каком состоянии найду его. Боже, как они его обкромсали… Отрезали ему лапы, все четыре. Вспороли его – рана шла от паха до шеи. И… и… – Когда он смог продолжить, глаза его остекленели, а голос прервался. – Они вырвали из груди его сердце. – Подожди, что? Сердце, говоришь? Ты уверен? «Это он, это мой объект, он снова это сделал», – сразу же подумал Меццанотте, как только панк начал перечислять раны, нанесенные животному. Но эта последняя деталь выбила его из колеи. – Да, я уверен, черт возьми! Чтобы вытащить его, им пришлось сломать ему ребра. «Дерьмо, – подумал Рикардо. – Возможно ли, что это произошло и в предыдущие разы, что это тоже часть его modus operandi[19]?» Это была деталь, которая не всплывала в других случаях, о которых он слышал, и он не обнаружил подобное на единственном трупе, который ему удалось осмотреть лично. Правда, у него было всего несколько мгновений, чтобы сделать это. Но на фотографиях, которые Рикардо снял своим мобильным телефоном, была видна раздробленная грудная клетка кошки, поэтому было более чем вероятно, что ее сердце также было удалено. Он понимал, насколько поверхностны и ограниченны его знания в этом расследовании, при условии что его можно назвать таковым. Кто знает, какие еще полезные подсказки он мог бы получить, если б вышло провести настоящее расследование на местах находок и подвергнуть трупы животных тщательному осмотру? – Я хотел бы увидеть тело, – сказал он мужчине, которого утешала его подруга. – Нет. Я уже похоронил его. – Где? – Хрен я тебе скажу, коп! Теперь он в лучшем мире, и тебе не выкопать его, чтобы снова мучить. «Бесполезно настаивать, – размышлял Меццанотте, – он никогда не скажет, даже если я пригрожу посадить его в тюрьму за сокрытие сведений… на что к тому же у меня и права-то никакого нет. В любом случае, все это не было пустой тратой времени, теперь я знаю кое-что еще. Во-первых, он не остановился и продолжает убивать; он находит свою добычу здесь, в этом районе, отвозит ее туда, где может спокойно зарезать, а затем бросает трупы тут и там вокруг вокзала, не особо заморачиваясь тем, чтобы их прятать; более того, он явно хочет, чтобы животных побыстрее нашли. Скорее всего, помимо ампутации лап и четвертования он также удаляет сердца своих жертв. Он отнюдь не увалень: если ловля кошек – не великий подвиг, то похищение крупной бойцовой собаки – совсем другое дело. И он живет поблизости – я бы поставил на это свою голову. Или, по крайней мере, у него есть логово поблизости». В тот момент Рикардо понял, что есть и еще один момент. По словам Амелии, он начал с мышей, затем перешел к кошкам, а теперь – к собаке. Он не только не остановился, но и стал убивать все более крупных животных. И тут Меццанотте с беспокойством вспомнил о случаях, упомянутых в досье ФБР, – о них он читал во время расследования убийств на кольцевой дороге. Он не мог дождаться конца смены, чтобы вернуться домой и проверить все там, – нужно пойти в отдел и как следует поискать в интернете. Прямо сейчас. Рикардо поспешно попрощался с Шизиком и двумя панками и пошел прочь, не обращая внимания на крики информатора, который требовал свои десять тысяч лир. * * * Прислонившись к стене у облупившейся металлической двери с надписью «Зарезервировано для пассажиров первого класса» с пластиковым стаканчиком горячего чая в руках, Лаура с наслаждением вдыхала прохладный весенний воздух. Ей было немного стыдно за эту слабость, но из-за слишком маленьких окон и гигиены посетителей, которая оставляла желать лучшего, воздух в большом помещении, где располагался Центр помощи, всегда был спертым и тяжелым, и если она время от времени не делала небольшой перерыв на свежем воздухе, то чувствовала удушье. Лаура пила чай маленькими глотками, кивая в знак приветствия входящим и выходящим людям. К этому времени почти все уже привыкли к ней и не глядели на нее с изумленным любопытством, словно на экзотическое животное, случайно оказавшееся за тысячи километров от своей родины. Средь бела дня на площади Луиджи ди Савойя не было ничего жуткого или пугающего. Листва деревьев была нежно-зеленой, которую городской смог еще не успел покрыть своим непрозрачным налетом, окна зданий вокруг сверкали от солнечного света, вокруг было много людей, но до суеты вечернего часа пик было еще далеко. И хотя в тот момент все было светло и спокойно, Лаура больше не могла смотреть на эти места, не чувствуя тревоги и опасения. С тех пор как две недели назад ее чуть не сбил автобус, она снова видела тех же детей, всегда примерно в одно и то же время, в сумерках или сразу после них, и всегда, когда они появлялись, в ее груди взрывалась одна и та же мучительная смесь страдания, боли и печали. Лаура больше не пыталась приблизиться к ним, фактически сразу же поворачиваясь к ним спиной и спасаясь от невыносимой жестокости этих эмоций. Однако если у нее была иллюзия, что будет достаточно избегать этих детей, чтобы выбросить их из головы и забыть то, что она чувствовала при встрече с ними, то она просчиталась, потому что Лаура постоянно думала о них и, кроме того, чувствовала себя виноватой. Хотя они казались такими беззаботными и, вполне возможно, жили неподалеку, у Лауры сложилось четкое впечатление, что эти дети одни-одинешеньки и предоставлены сами себе. Они могли заблудиться или, может быть, сбежать… в любом случае, вокзал был не местом для них. И даже если Лаура не знала, как связаны двое ребятишек с загадочными эмоциями, которые она испытывала каждый раз, когда видела их – которые, казалось, исходили от них, – она больше не сомневалась, что какая-то связь все-таки есть. Это, конечно, не помогало ей убедить себя в том, что с ними всё в порядке и они в безопасности. Нет, они явно в беде, и Лаура не могла просто умыть руки и забыть обо всем этом. В течение предыдущих дней она пыталась расспрашивать людей. Спрашивала других волонтеров, работников киоска рядом со входом в дорожный туннель, некоторых иммигрантов, часто посещающих площадь, но никто, казалось, не знал их или не замечал. Лорис – который, хотя она была очень осторожна, чтобы не дать ему ложной надежды, продолжал виться вокруг нее, словно маленькая собачка, нуждающаяся в ласке, – посоветовал ей обратиться в железнодорожную полицию на вокзале. Сначала Лаура была озадачена, но чем дольше она думала об этом, тем более хорошей идеей ей это казалось. Бросили их, или они убежали из дома – если кто-то что-то и знал, так это полиция. Однако дети были не единственным источником ее беспокойства. Лаура также беспокоилась о Соне. Больше она ничего о ней не слышала. Розововолосая девушка не звонила ей и не появлялась в Центре после того, как Лаура пыталась убедить ее бросить и наркотики, и бойфренда-мучителя. Она боялась, что не сможет помочь ей, и это ее очень злило и огорчало. Тем временем Раймонди вышел из дверного проема и прислонился к стене рядом с ней. Затем зажег сигарету и молча курил, глядя прямо перед собой. – Мне нужно было глотнуть воздуха; я допью чай и сразу вернусь к работе, – начала оправдываться Лаура, ощущавшая себя виноватой. – Пожалуйста, останься. Составь мне компанию, – с улыбкой сказал ей Раймонди. – Тебе не помешает время от времени давать себе передышку. Здесь не только воздух может угнетать, – добавил он, указывая на дверь Центра. – Иметь дело с таким количеством страданий и несчастий, конечно, нелегко. Не все для этого приспособлены. – Да, иногда это тяжело, – ответила Лаура. – Но удовлетворение, когда удается сделать что-то полезное, бесценно.