* * * Реакция Сони была не такой, какую представляла себе Амелия. Она только что сообщила, что всё в порядке и что через месяц Соня сможет вступить в общество, оставив позади наркотики, Артана, проституцию. Это было бы началом новой жизни. Но траурное выражение лица, с которым розововолосая девушка вошла в бар – тот самый китайский дайв-бар, где они уже встречались, – не изменилось ни на йоту. Пока Лаура говорила, Соня все время смотрела вниз, продолжая отщипывать и крошить в пальцах кусочки нетронутого тоста, который Лаура заставила ее заказать, видя, что Соня становится все тоньше и тоньше. В итоге она, вздыхая, просто повторяла про себя: «Месяц…» Лаура, конечно же, не ожидала, что девушка будет прыгать от радости. Она понимала: то, что ждет Соню впереди, в любом случае не будет легким. Процесс реабилитации – это всегда тяжело. Но хотя бы толику оптимизма, по ее мнению, эта новость должна была в нее вселить. В предыдущие дни Лаура приложила массу усилий, чтобы все организовать, что далеко выходило за рамки ее волонтерской деятельности. В то же время она была занята подготовкой к предстоящей экзаменационной сессии, склоняясь над книгами в предрассветные часы. Все, чтобы занять себя. Лаура боялась, что если остановится, то упадет. Неуверенность в правдивости своих видений разрушала ее, но сколько бы она ни ломала голову, не нашла другого выхода. Только Эстер Лиментани могла подтвердить, что маленькие брат и сестра действительно существовали. Что же касается Сони, то Лаура нашла в Тоскане реабилитационную общину, которая принимала и подростков. Убедить их принять ее было нелегко – очередь в учреждение была занята до конца года, – но ей удалось устроить так, чтобы Соне выделили место в течение месяца. Она оформила все документы, путаясь в дебрях медицинской бюрократии. Затем связалась с матерью девочки. Это была трудная и мучительная встреча. Женщина, с которой разговаривала Лаура, преждевременно постарела, ее мучило постоянное чувство вины. Она слишком поздно догадалась о том, что происходит в стенах ее дома, и у нее не хватило сил вмешаться, пока не случилось непоправимое. Когда Лаура рассказала ей о злоключениях дочери, о которой мать ничего не слышала с того дня, как та сбежала, ее глаза наполнились слезами. Стеклянный колокол скрипнул под напором волн горечи и раскаяния, которые женщина изливала вокруг себя. Она взяла бланки, которые дала ей девушка, и на следующий день принесла их обратно, подписанные ею и ее мужем. Лаура не спросила ее, как ей удалось убедить его. Но даже рассказ о матери не тронул Соню, не оживил ее пустой взгляд. – Что такое? – спросила Лаура, положив свою руку на ее. – Ты передумала? Ты больше не хочешь этого? – Нет, я хочу, конечно, – пробормотала Соня, не поднимая головы. – Но через месяц будет уже слишком поздно. Слишком долго, слишком поздно… – Это не так уж и долго, – возразила Лаура. – Нужно просто набраться терпения. Соня подняла на нее свои нежные оленьи глаза, в этот момент более испуганные, чем когда-либо. – Ты не понимаешь… Артан устроил еще одну встречу. Он рассказал мне об этом утром. – Встреча?.. – начала Лаура; потом поняла, о чем идет речь, и кровь застыла в ее жилах. – Когда? – В эту субботу. Но я же говорила тебе, я больше не соглашаюсь делать определенные вещи. К этим людям я не вернусь. Однако… – Ты должна уйти, Соня, спрятаться где-нибудь, пока не придет время уходить. Девушка покачала головой. – И как? Кроме того, что у меня нет денег и места для проживания, я все равно не продержусь два дня. Артан уже некоторое время не давал мне ничего, началась ломка, и я приползла к нему, умоляя о дозе. Я не могу остановиться, вот что… Я пыталась, правда! Лаура не знала, что сказать, чувствуя себя совершенно беспомощной. Взяв на себя ответственность за это дело, она не ожидала, что это станет вопросом жизни и смерти. Она не была готова нести бремя такой ответственности. – Жаль, – повторила Соня. Голос у нее был такой грустный и смирившийся, что у Лауры дрогнуло сердце. – Было бы здорово стряхнуть с себя все это дерьмо и начать все сначала. Я правда в это верила, все это время… Лаура тем временем лихорадочно соображала, что можно сделать, но зависимость Сони, державшая ее прикованной к албанскому наркодилеру, показалась ей непреодолимой преградой. Единственным реальным решением было немедленно отправить ее на реабилитацию, но трудно было убедить их принять ее уже в следующем месяце… Лаура взяла ее лицо в свои руки, заставляя смотреть прямо в глаза. – Послушай меня, Соня, ты не должна сдаваться, – сказала она, делая вид, что уверенности у нее хоть отбавляй, хотя на самом деле все было наоборот. – Я перезвоню тем людям из реабилитационного центра и уговорю их взять тебя немедленно. А пока веди себя нормально, чтобы Артан ничего не подозревал, и будь готова уйти в любой момент. Поклянись, что не будешь делать глупостей. Вот увидишь, я все устрою, обещаю. Был понедельник. У нее осталось четыре дня, чтобы понять, как это сделать. * * * – Доброе утро, инспектор Меццанотте. Итак, вы готовы к экскурсии? – спросил человек, ожидавший его в центре какой-то длинной прямоугольной платформы, окруженной с трех сторон проволочной сеткой. Расположенная между платформами 18 и 19, прямо перед навесами, она находилась в начале дополнительной платформы, которую позже соединили с другими на выходе со станции. Мужчина с веселым лицом и точеным носом над черными усами был одет в синий пиджак с серебряными пуговицами, красный галстук и фуражку с железнодорожным гербом. В одной руке он держал большой фонарь. Его звали Беппе Бельмонте, и он был одним из начальников электростанции, с которым Фумагалли, тщетно пытаясь отговорить Рикардо, неохотно связал его. – Давай, иди сюда! Дойдя до платформы, Меццанотте заметил, что по всей ее длине идут два рельса. Он собирался спросить Бельмонте, почему тот назначил ему встречу на этом мертвом пути, если, по идее, должен был взять его на прогулку по подземельям, когда Беппе сделал знак своему коллеге внутри желто-черной полосатой бетонной клетки. Платформа оживилась с толчком, от которого Рикардо чуть не потерял равновесие, и начала шумно опускаться. – Неплохо, а? – смеясь, воскликнул железнодорожник. – Мы ее почти не использовали, и то, что платформа еще фурычит, – просто чудо. Она работает благодаря шести гидравлическим поршням, приводимым в движение двигателями общей мощностью двести сорок киловатт. Эта зверюга без особых усилий поднимает грузовой вагон с полной загрузкой. Меццанотте лишь кивнул, закинув на плечо рюкзак, набитый пачками печенья и крекеров и коробками с вином – всем этим он надеялся развязать язык беднякам, которых встретит в подполье. Чтобы никого не спугнуть, Рикардо был в рубашке и джинсах, а не в форме. Впрочем, его смена уже закончилась, и формально он был не на службе. – Должен ли я предположить, что ваш визит означает изменение отношения «Полфера» к подземельям? – крикнул Бельмонте, пробиваясь голосом через грохот машины, когда они медленно спускались в темное чрево вокзала. – Этого я гарантировать не могу. Я просто исследую. Познавательная миссия. От меня тут ничего не зависит, да и вы сами знаете, как все у нас происходит, – прокричал в ответ Меццанотте, всем своим видом демонстрируя опасливую неуверенность. Когда он обратился к Бельмонте, тот не спросил его, является ли этот визит официальным, и Рикардо умолчал о том, что его начальник совершенно не в курсе дела. В действительности он не солгал ему – но все же было лучше, чтобы Бельмонте не узнал правду. Тот кивнул, скривившись. – Я понимаю, что вас немного и все такое, но сидеть сложа руки, глядя на то, что там происходит, даже не пытаясь вмешаться… – Он пожал плечами, затем продолжил: – Вы знаете о перепланировке, о которой они много говорят в последнее время? Ну вот, а я посмотрел на проект, и не могу сказать, что он мне нравится. Он сильно изменит вокзал, и не в лучшую сторону. И все же я не могу дождаться начала работ. А знаете почему? Бо́льшая часть подвальных помещений исчезнет, ибо будет занята каким-то торговым центром. Так или иначе, этой истории, недостойной цивилизованной страны, нужно положить конец. – Но если там все так плохо, почему бы вам не решить проблему в корне, запечатав все входы? – Запечатать входы… Звучит очень просто, да? Мы даже не знаем точно, сколько их всего. Я работаю здесь уже тридцать лет и не знаю сколько раз пытался сосчитать подземные точки доступа, но так и не получил точное число. Не то чтобы мы не старались. Меняем охранные системы, устанавливаем цепи и навесные замки… А через несколько недель обнаруживаем, что цепи срезаны, а замки взломаны. Мы установили электрические ворота на нескольких автомобильных въездах, но они слишком медленные, и всегда найдется кто-то, кто успеет проскочить внутрь до того, как они снова закроются. Нет, поверьте, заткнуть все дыры в этом сите практически невозможно. Платформа с содроганием остановилась. Перед Меццанотте лежала плотная тьма, которую не могла пробить даже мощная лампа, зажженная железнодорожником. Потоки влажного спертого воздуха касались его лица, вызывая дрожь. – Подождите меня здесь, я пойду зажгу свет, – сказал Бельмонте, прежде чем спуститься с платформы, размахивая фонарем. Меццанотте следил за ним взглядом, пока тот не скрылся за углом. В темноте слышалось какое-то зловещее шипение. Судя по эху, помещение было довольно большим. Так и оказалось, когда через несколько минут загорелись длинные ряды неоновых ламп, вызвав массовое бегство крыс. Многие лампы были разбиты, некоторые мигали, но их все равно было достаточно, чтобы осветить поистине огромное пространство. Под низким бетонным потолком среди обломков и мусора пролегал ряд дорожек, перемежаемых массивными столбами. Из этого места, похоже, сделали незаконную свалку. Среди прочего Меццанотте заметил груды досок, обломки мотороллера, унитаз, разбитый на две части, и стиральную машину, изъеденную ржавчиной. Как объяснил ему Бельмонте по возвращении, до того как грузовые и почтовые перевозки были перенесены в другое место, этот двор, который по праву можно было назвать подземным, хотя на самом деле он находился на уровне улицы, был таким же оживленным и хаотичным, как и его близнец на уровне железнодорожного вокзала. Грузовые вагоны загружались и разгружались на путях, а затем перемещались вбок с помощью перегрузочного моста к одному из четырех подъемников – идентичному тому, с которого они сошли, – который тащил их на поверхность. Сейчас в это было трудно поверить – при том полном упадке и запустении, в котором находилась эта станция-призрак, скрытая в недрах Центрального вокзала и настолько мрачная и безлюдная, что по коже ползли мурашки. Меццанотте последовал за Бельмонте через череду туннелей – некоторые из них были достаточно широкими, чтобы по ним могли легко проехать грузовики, – и больших помещений, которые когда-то использовались как склады, где были сложены грузы, оставленные здесь неизвестно сколько времени назад. Один из них был забит асбестовыми листами, в другом они увидели сотни банок с армейскими консервами, которые выглядели так, будто были сделаны еще во время Второй мировой войны. Некоторые хранили следы более или менее недавних «стоянок»: грязные одеяла, расстеленные на картонных коробках, рюкзаки и сумки, набитые одеждой, использованные шприцы и презервативы, разбросанные по земле. Однако в тот момент тут не было ни души. За большой трубой, идущей вдоль туннеля, в стене образовались ниши, которые можно было использовать как лежанки. Они нашли там несколько человек, которых Меццанотте удалось растолкать, чтобы задать пару вопросов, но один из них был перепуганным египтянином, который не говорил ни слова ни по-итальянски, ни по-английски, а другой, похоже, был слишком обкурен или пьян, чтобы составлять осмысленные предложения. Бельмонте привел Рикардо в одну из тех немногих зон подвала, которая все еще использовалась по назначению. Здесь работали сотрудники кейтеринговой компании, снабжавшей вагоны-рестораны «Евростар», складские работники баров и магазинов, разбросанных по станции, и сотрудники, распространявшие зарубежные газеты. Меццанотте поговорил со многими из них, и все они обрисовали тревожную картину: тут небезопасно работать, тут бродят очень страшные люди, склады грабят каждый день, и нередко случаются нападения и ограбления с применением ножа или зараженного шприца. Рикардо также расспрашивал о Призраке, но безрезультатно – никто не помнил человека, подходящего под его описание. Затем его познакомили с Джузи, которая была своего рода душой подземелий. Ей было за семьдесят, и она уже минимум лет двадцать как спала в комнате, которая когда-то использовалась для сортировки почтовых посылок, – вместе с небольшой стаей кошек. Каждое утро Джузи подметала полы по всей территории, а взамен железнодорожники и рабочие приносили еду и молоко для ее бездомных животных. Ходили слухи, что раньше она работала секретаршей, но никто не знал, что именно в какой-то момент пустило ее жизнь под откос. Это была кроткая пожилая женщина с руками, обезображенными артритом, и добрым тусклым взглядом. Джузи жила там так долго, что считала подземелья своим домом. Она почти не выходила на улицу и не смогла бы приспособиться к жизни в другом месте. Много лет назад Центр помощи заинтересовался ее случаем и нашел ей жилье в доме престарелых, но она продержалась там всего несколько дней, а затем сбежала, чтобы вернуться в подземелье вокзала. У Меццанотте защемило сердце, когда он заметил, какие усилия приложила эта пожилая женщина, чтобы сделать мрачную голую комнату более уютной. Помимо паллеты, на которой, как на матрасе, были расстелены старые джутовые мешки с гербом почтового отделения, обстановка здесь состояла из сломанного стула, стола, на котором стоял горшок с подыхающим растеньицем непонятного вида, и большого открытого чемодана на металлической тележке. На одной стене висело распятие и выцветший календарь «Фрате индовино»[22] за 1997 год. Насколько это возможно, все было тщательно вычищено и аккуратно разложено. Несмотря на то что из-за всех этих лет, проведенных в неоновом свете, Джузи стала полуслепой и, вероятно, немного тронулась умом, Рикардо тем не менее попытался расспросить ее. – Призрак? – повторила она, не переставая гладить котенка, уютно устроившегося у нее на коленях, пока двое других терлись о ее ноги. – О да, здесь водятся призраки. Не один, а много. Белые, черные, всех цветов. Но я не боюсь. Я никому не мешаю, и никто не мешает мне. Белый однажды забрал у меня кошку. Но когда он попытался снова, я сказала ему, что они мои и он не должен их трогать, и с тех пор он оставил меня в покое. Это мой дом, я живу здесь уже давно, все меня знают. Я просто хочу остаться здесь в тишине – это же не так много, правда? Кажется, даже те, кто внизу, хотели, чтобы я пошла с ними, но я им отказала. Ты ведь не за мной пришел, да? Меццанотте бросил дальнейшие расспросы. Он мало что понял из этой бессвязной речи, кроме того, что, возможно, узнал, откуда Призрак забрал одну из своих жертв. Затем оставил Джузи пару коробок печенья, за что старушка не переставала его благодарить. – Хорошо, а теперь отведите меня в дневной отель, – сказал Рикардо. Согласно мнению Фумагалли, первоначальным ядром и сердцем «Отеля Инферно» была территория бывшего дневного отеля, расположенная под проходом к поездам и кассовым залом. Когда они шли по бесконечному коридору, заваленному разнообразными обломками, где, казалось, уже много лет не ступала нога человека, Меццанотте подумал, что подземелья вокзала вполне заслуживают такого названия. В мрачных, кишащих отбросами общества закоулках, куда он спускался с этим железнодорожным Вергилием, точно было что-то от ада Данте. В его памяти всплыли стихи из школьных лет, которые он сейчас читал про себя, находя их вполне подходящими: Я увожу к отверженным селеньям, Я увожу сквозь вековечный стон, Я увожу к погибшим поколеньям…[23] После других терцин, которые он не запомнил, шла та самая знаменитая строка, которую знали все, но Рикардо избегал его повторять, потому что звучала она не очень благоприятно: Оставь надежду, всяк сюда входящий[24]. Они шли дальше, пока Бельмонте не остановился перед небольшой железной дверью, возясь со связкой ключей, висевшей у него на поясе. – Вот здесь, – сказал он, открывая дверь на каменные ступени, исчезающие в темноте. – Дневной отель находится внизу этой лестницы. Желаю удачи. – А что, разве вы не идете? – удивился Меццанотте. – Ни за что. Я буду ждать вас здесь. Вы даже не представляете, что найдете там, – железнодорожник погрозил указательным пальцем. – Надеюсь, что у вашего фонаря хорошо заряжены батарейки. Там нет электричества, и если вы его потеряете, то останетесь в полной темноте.