– Прости, детка, мне пришлось освободить место для своей подружки, – сказал он, хватая гитару и поднимая ее наверх. При мысли о том, что он относится к своей гитаре как к живому человеку, я закатила глаза. Взяв мою сумку, он засунул ее в багажное отделение и рухнул в кресло. Я бросила на него слегка обиженный взгляд. – Почему ты не попросил места у прохода? – спросила я. – Ну, видишь ли, милая, я люблю сидеть через ряд от аварийного выхода. Я перепрыгиваю через это кресло, выпрыгиваю в люк и через долю секунды соскальзываю по надувному трапу, – ответил он с самодовольной улыбкой. – Так почему бы не попросить место у аварийного выхода? – Я не такой, поверь мне. – Вот тебе на! Времена рыцарей давно прошли. В любом случае это не важно, наша жизнь – в руках этих, будем надеяться, трезвых пилотов и груды металла весом чуть не в полтонны, поэтому… – Мы можем сменить тему? Мне кажется, ты не понимаешь. – Вынув из кармана четки, он начал надевать их на шею. – Сдается мне, ты понятия не имеешь, для чего это предназначено, – с усмешкой пробормотала я. – Ты католик? – Он безуспешно пытался отодрать крохотный ценник от одной из бусин. – О господи, ты купил это в магазине аэропорта, не так ли? Приложив палец к губам, он сказал: – Ш-ш-ш! Женщина, прошу тебя! – Он огляделся вокруг, словно не желая быть замеченным. – Конечно, я католик. Я тихо фыркнула. – Ну, бог его знает, только если ты обмотаешь ими шею, вместо того чтобы распевать «Аве Мария», это, вероятно, выведет из себя Большого Парня, и нам всем не поздоровится. Он нервно засмеялся и прошептал: – Слушай, маленькая соблазнительница, ты как будто дразнишь меня, не так ли? – Дожидаясь, что я отвечу, он смотрел прямо в глаза и хитро улыбался. Внезапно я смутилась и нервно затрясла головой. – Извини. Продолжая улыбаться, он слегка скосил глаза, а потом, прежде чем отвернуться, подмигнул мне и достал стопку журналов из кармана впереди стоящего кресла. Пока он просматривал информацию по безопасности полета, мы начали выруливать на взлетную полосу. В этот момент я кое-что заметила. Во-первых, Уилл был очень привлекателен. Даже если он был одет чуть старомодно и его зубы были не слишком идеальными, он легко мог бы стать моделью для журнала. Это был малый выше метра восьмидесяти ростом, худой, с мускулистыми, возможно, от многолетней игры на гитаре, руками. У него были взъерошенные каштановые волосы и черные глаза, точеная челюсть, высокие скулы и роскошные губы. Читая, он шевелил губами так же, как дети беззвучно читают про себя. Во-вторых, пахло от него совсем неплохо – что уж там, он источал божественный аромат. Это была смесь геля для душа и сандалового дерева с очень легкой примесью сигаретного дыма, что обычно отталкивает меня, но ему почему-то шло. Он был одет в черные слаксы в тонкую полоску, висевшие на тощих бедрах, с ремнем, украшенным серебристыми заклепками и цепочкой для бумажника, и красную майку с надписью «Вперед!» с изображением Хиллари и Билла Клинтон, играющих в пинг-понг. Я не поняла, к чему это. В-третьих, он ужасно боялся летать и явно собирался всю дорогу переживать. Я решила успокоить его нервную систему, проявив дружелюбие, и полюбезничать с ним. Вышел пилот и объявил, что нам разрешили взлет. – Господи Иисусе! Тебе не кажется, что он пьян? – выпалил Уилл. – Вовсе нет. Расслабься, дружище, все пройдет отлично, и тебе, вероятно, не стоило бы так часто поминать Иисуса Христа, по крайней мере, пока на тебе надето вот это. – Я указала на четки вокруг его шеи. Он опустил глаза на бусины, словно ожидая, что они вот-вот рассыплются. Он нервно пробормотал: – Эй, послушай, не могла бы ты открыть шторку? Мне необходимо видеть, как мы будем отрываться от земли? – Мне пришлось подчиниться, поскольку он перегнулся через меня и смотрел в окно. – Ты странный, Уилл. Ты хочешь сидеть в кресле с краю, где ты сейчас и сидишь, перегибаться через меня и выглядывать в окно. Он глубоко вздохнул, не обращая внимания на мое замечание, склонил голову набок и прошептал с легкой улыбкой: – От тебя приятно пахнет, как после дождя. – Находясь в такой близости от него, я оказалась совершенно застигнутой врасплох, по моему телу пробежала легкая дрожь. – Что у тебя за гитара? – резко спросила я, пытаясь сменить тему. – Хм, электрогитара? – Его ответ прозвучал как вопрос. – Это я знаю. Какой марки? – «Fender». Скосив глаза, он улыбнулся. Он казался очарованным и, возможно, был благодарен мне за то, что мы говорим о гитаре, пока самолет разгоняется по взлетной полосе. Еще не до конца расслабившись, он сидел, вцепившись в подлокотники кресла. – Это «Telecaster», «Stratocaster»?.. – На самом деле это светлая «Tele». У меня дома еще есть акустическая «Gibson» и винтажная «Harmony». – Мне нравятся старые гитары марки «Harmony». Отец на мое пятнадцатилетие подарил мне свою H78. Это была первая гитара, купленная им на собственные деньги. Он заказал ее по каталогу «Sears» в 1970 году. От удивления он вытаращил глаза. – Потрясающе. Должно быть, твой отец – крутой парень. – Он умер месяц назад. – Черт… Прости меня, – с искренним сочувствием пробормотал он. – Все нормально, но сейчас мне не хотелось бы говорить об этом. Давай поговорим о гитарах, – сказала я, думая, что это было бы полезнее для нас обоих. Когда мы набрали высоту, он немного расслабился и начал рассказывать о волшебных звукоснимателях «Harmony» и модификациях, которым он подверг свою «Telecaster». Он явно понимал, о чем говорит, и мне была приятна его увлеченность. Продолжая непринужденно болтать, мы заговорили о наших любимых музыкантах. Мы совпали во всем, начиная с Леда Цеппелина до Бетт Мидлер. Мы обсудили Майлза Дэвиса, Дебюсси, группу «Niazi Brothers» и Эдит Пиаф. Никогда еще мне не приходилось вести такой насыщенной и разнообразной беседы на музыкальные темы. Весь полет до самого конца мы пробормотали без передышки. Я рассказала ему о своей музыкальной подноготной, а также о том, что собираюсь жить вместе со своим золотистым лабрадором Джексоном в отцовской квартире и управлять кафе, и, возможно, давать уроки игры на фортепиано на стороне. Он рассказал, что работает барменом в бутике, расположенном в холле отеля в Сохо, и о том, что сейчас буквально живет в чулане неподалеку от Чайна-тауна, поскольку пока не может снять квартиру. Он играл на гитаре в одной группе, от которой был не в большом восторге. В промежутках между репетициями и работой, а также редкими концертами, которые бывали у него раз в месяц, он почти не бывал дома. На секунду я подумала о гостевой спальне в папиной квартире, но потом выбросила эту мысль из головы, напомнив себе о том, что совсем не знаю Уилла. Даже если его нервозность показалась мне скорее милой, чем пугающей, я решила, что приглашать пожить к себе бедного музыканта – не самая лучшая идея. Когда самолет начал снижаться, Уилл вцепился в подлокотник кресла. – Миа, мы снижаемся. Мне нужно узнать все прямо сейчас! Сколько тебе лет, как твоя фамилия, на какой улице ты живешь? Если мы выкарабкаемся, я думаю, мы могли бы посидеть где-нибудь вместе, знаешь, помузицировать или что-то в этом роде. Он был очарователен. Я таяла под его взглядом. Прежде чем ответить, я нервно заерзала. – Моя фамилия Келли, я почти всю неделю буду в папином кафе «У Келли», на авеню А. Заходи как-нибудь выпить со мной кофе, поболтаем о музыке. Ох, и мне двадцать пять лет. Когда мы приземлились живыми и здоровыми, он нежно улыбнулся мне и тихо сказал: – У нас обоих двойные имена. Я – Уилл Райан, мне двадцать девять лет. Я живу на двадцать второй Мотт-стрит в складском чулане и работаю в отеле «Montosh». У меня первая отрицательная группа крови, знаешь, универсальная, и я играю в группе под названием «The Ivans». О, и я люблю кофе. Было приятно с тобой познакомиться, Миа. – Мне тоже было приятно с тобой познакомиться. – Я говорила искренне. – Мы сделали это, – сказал он, показывая в окно, когда мы подруливали к выходу. – Знаешь, говорят, что те, кто вместе смотрели в лицо смерти, связаны друг с другом на всю жизнь. Я засмеялась. – Ты хитрый шалун, Уилл. – Я бы сказал, неотразимый, – заявил он с нахальной ухмылкой. Вручив мне мою сумку, он пропустил меня перед собой. От его теплого дыхания, которое я ощущала на своей шее, я содрогнулась и качнулась вбок. Он ухмыльнулся. – Ты очаровательна. – Когда другой пассажир, встав с кресла, толкнул меня, Уилл выпалил: – Эй! Разуй глаза, приятель! Обернувшись, я увидела его соблазнительную улыбку. Перестав улыбаться, он прищурился, а потом прошептал: – Видишь, малыш, рыцари еще не перевелись. Выйдя на улицу и вдохнув морозный мартовский нью-йоркский воздух, я почувствовала, что он идет за мной, но не обернулась. К счастью, у такси не толпились люди, поэтому я сразу же подозвала машину, запрыгнула в нее и, захлопнув дверь, крикнула: «Алфабет-сити, Манхэттен!» Когда мы съехали с пандуса, я бросила взгляд назад, на Уилла. Глядя на меня с любопытством, он выдохнул полные легкие дыма, словно прислушиваясь к Богу. Наши взгляды встретились, и, слишком энергично помахивая рукой, он беззвучно произнес: До свидания, Миа. В тот момент, когда он пропадал у меня из виду, мне показалось, что с его губ сорвалось слово «милая». Пока такси лавировало в потоке машин, я не могла выбросить Уилла из головы. На протяжении всего полета я ни разу не подумала о своем будущем, об отцовской квартире, а Уилл, как мне показалось, не очень боялся, что мы разобьемся. Мы как будто нашли с ним общий язык, что уж там, мы в самом деле нашли с ним общий язык. Он дурачился – до такой степени, что говорил искренне, – это хорошая черта. Думая о нашем разговоре, я вспоминала, как он назвал Пита, ведущего вокалиста группы «The Ivans», самым большим в мире придурком. Мне было понятно, что Уилл работает в этой группе из-за любви к музыке, а не ради славы или секса, я была уверена, что в этом отношении он не нуждался в чьей-либо помощи. Я поняла, что в нем есть нечто, притягивающее меня, но в тот момент я убедила себя в том, что Уилл не годится на роль бойфренда – во всяком случае, моего. Я подумала, что мы, возможно, могли бы стать друзьями – в конце концов, в моем новом городе у меня их было немного. В последний раз я приезжала в Нью-Йорк месяц назад на похороны отца. Я поняла тогда, что мне придется бросить свою работу, отчего меня захлестнуло волной тревоги. Мне нужно было разобраться в папиных делах и расчистить место для себя. Подходя к двери, ведущей на лестницу, я остановилась у почтового ящика и вставила ключ в замочную скважину, но едва смогла повернуть его, так много почты скопилось в крохотном ящике. Мне удалось запихнуть внушительную стопку себе под мышку и донести остальные вещи по ступеням до лестничной площадки. Опустив сумки на пол, я стала искать нужный ключ. Прежде чем дверь наконец открылась, я испробовала пять ключей. Оказалось, что огромное кольцо с ключами было лишь каплей в море открытий, связанных с моим отцом, которые мне предстояло сделать. Прежде всего, войдя в квартиру, я заметила, что в ней очень чисто. Кто-то побывал здесь, вероятно, одна из двух женщин, которые были в жизни моего отца. Либо Марта, заменившая ему сестру, – она работала вместе с ним в кафе «У Келли», либо Шейл, время от времени выступающая в роли его подружки. Обе женщины присутствовали в жизни отца не один десяток лет, и обе были для него чем-то вроде семьи. В ближайшие месяцы они должны были стать для меня спасательными кругами, поскольку я замахнулась на то, чтобы разобраться в делах отца и в его истории. Избавившись от кучи рекламной макулатуры, я отсеяла несколько финансовых документов и счетов, а потом взяла в руки письмо от адвоката по наследственным делам. Склонившись над кухонным столом, я, прежде чем открыть его, закрыла глаза и глубоко вдохнула. В застоявшемся воздухе квартиры все еще витал запах отца, как будто то, что осталось от его жизни, напоминало мне о том, что его душа, по крайней мере, жива. От осознания потери слезы подступили к глазам и закололо сердце. Я вызвала в памяти его запах – смесь ароматов эспрессо, масла бархатцев и свернутых вручную сигарет с ароматом гвоздики, – пропитавший всю его одежду, в сочетании с натуральными специями и потом. Я тихо улыбнулась, с болью вспомнив о нем, а потом вернулась к тому, что держала в руках. После того как у отца случился сердечный приступ, мама с Дэвидом, отложив все дела, последовали за мной в Нью-Йорк, чтобы все уладить. Я смутно помню, как прошла та неделя, наполненная потрясениями и болью, но естественность, деликатность и дружеское отношение, которые проявила мать во всех этих делах, воодушевляли и интриговали меня. Я не могла сказать с уверенностью, объяснялось ли это ее любовью ко мне и желанием помочь, поскольку она понимала, что я страдаю, или глубокой любовью к отцу, о которой я не подозревала. Какой бы раздробленной ни казалась мне наша семья в детстве, после смерти отца мы все объединились. Разве не так всегда бывает? Казалось, мама и Марта были сестрами с общей, никому не известной историей, они обе идеально вписывались в атмосферу квартиры и кафе «У Келли». За день до похорон мы работали в кафе, и я видела, как мама явно со сноровкой управляется с кофемашиной, готовя эспрессо. – Ты была бариста в другой жизни? – спросила я тогда. – Не велика наука, милая. – Она была от природы сообразительной почти во всем, за что ни бралась. Эта черта ее характера восхищала меня, и именно ее-то я, разумеется, и не унаследовала. Мама и Марта занимались похоронами, тогда как Дэвид взял на себя заботу о некоторых юридических аспектах имущества моего отца. Я знала, что должна принять кое-какие решения, но в тот момент не была готова к ним, поэтому после похорон решила вернуться обратно в Ан-Арбор, закончить свои дела, а затем на несколько месяцев приехать в Нью-Йорк и остаться там до тех пор, пока не решу, что делать. До смерти отца переезд в Нью-Йорк никогда не входил в мои планы, но теперь я оказалась здесь. Все, что касалось его имущества, было предрешено заранее. Я была единственной правопреемницей его активов. Однако я знала, что отец, возможно, хотел бы, чтобы какое-то имущество досталось Шейл и Марте, и была уверена, что он оставил распоряжения по поводу кафе. Открыв письмо, по его тональности и официальной форме я поняла, что отец продиктовал его своему адвокату, а потом подписал. Он хотел, чтобы все было официально. Все, что касалось финансов, содержалось в другом разделе завещания. Я поняла, что письмо, которое я собиралась прочесть, касалось его личного имущества, а также надежд и упований, связанных с кафе. Бегло пробежав глазами формальности в начале письма, очевидно добавленные адвокатом, я добралась до сути. Я собралась с духом. Шейл Харайана и Марта Джонс должны получить доступ в мою квартиру, чтобы забрать свои личные вещи, а также любые музыкальные записи, письма или фотографии, которые им принадлежат.