– А ведь я тоже был тогда за сценой и слышал, как Сюзи с тобой говорила, – признался Рэй, протягивая ей термос. Она не ответила и не сдвинулась с места. – Сюзи Сэлмон, – уточнил он. – Я поняла. – Ты пойдешь на панихиду? – Ничего об этом не знаю, – сказала она. – Мне-то, наверно, не стоит идти. Я не сводила взгляда с его губ, покрасневших от холода. Рут сделала шаг вперед. – Дать тебе бальзам для губ? – предложила она. Рэй поднес к губам вязаную перчатку, и шерстяная пряжа на миг зацепилась за легкую шершавость, которую не так давно я ощутила в поцелуе. Пошарив в кармане бушлата, Рут выудила тюбик бальзама: – Держи. У меня таких полно. Возьми себе. – То, что надо, – сказал он. – Может, хотя бы посидишь со мной, пока автобусы не начали подъезжать? Они сидели рядышком в секторе для толкания ядра. А я опять видела то, что в другое время было бы от меня скрыто: как они оказались наедине. От этого меня потянуло к Рэю еще сильней, чем раньше. У него были темно-серые глаза. Глядя с небес, я бросалась в них очертя голову. У них сложился особый ритуал. В те дни, когда отец Рэя уезжал читать лекции, Рут приносила чуток бурбона в родительской фляжке; в остальные дни они пили сладкий чай. Холод пробирал до костей, но обоим было хоть бы что. Они обсуждали, каково приезжему жить в Норристауне. Читали вслух стихи из антологии, которую таскала с собой Рут. Делились планами на будущее. Рэй хотел стать врачом. Рут – художницей-поэтессой. Они наметили состав тайного общества чудиков из нашего класса. Среди кандидатов были пресловутые личности, как, например, Майк Бейлз, который вогнал в себя столько наркоты, что непонятно, как его еще не выперли из школы. Или Джереми, переехавший к нам из Луизианы и потому тоже считавшийся иностранцем, почти как Рэй. А были и такие, кого не сразу раскусишь. Да хотя бы Арти, который до одурения мог рассказывать, как используется формальдегид. Или Гарри Орланд, такой застенчивый, что даже спортивные трусы натягивал поверх джинсов. Или Вики Куртц, которая вроде была нормальной, пока у нее не умерла мать, а теперь пристрастилась ночевать в корыте с сосновыми иголками за школьной электрощитовой – Рут своими глазами ее там видела. Иногда разговор заходил обо мне. – Как странно, – сказала Рут. – Мы с ней были знакомы с детского сада, а тогда, за сценой, как будто впервые друг друга увидели. – Отличная была девчонка, – сказал Рэй. Он помнил, как соприкоснулись наши губы, когда мы оказались наедине в коридоре, возле шкафчиков. Сейчас я улыбнулась с закрытыми глазами и чуть не сбежала. – Как по-твоему, его поймают? – Наверно, поймают. Представляешь, мы сейчас сидим в какой-то сотне ярдов от того места, где это случилось. – Я тоже об этом подумал. Они сидели на узком ребре металлической скобы и, не снимая перчаток, согревались горячим чаем. Кукурузное поле теперь все обходили за версту. Когда туда залетал футбольный мяч, мальчишки собирались с духом, прежде чем за ним сбегать. В то утро солнечные лучи рассекали безжизненные стебли точно пополам, но теплее пока не стало. – Между прочим, я их здесь нашла, – сказала Рут, показывая кожаные перчатки. – Ты ее вспоминаешь? – спросил Рэй. Они помолчали. – Все время, – ответила Рут, и у меня по спине пробежал холодок. – Знаешь, иногда мне кажется, что ей повезло. Ненавижу это захолустье. – Я тоже, – сказал Рэй. – Но я жил и в других местах. Как-никак, здесь временный ад, а там – постоянный. – Не хочешь ли ты сказать… – Она сейчас в раю, если, конечно, ты в это веришь. – А ты веришь? – Скорее, нет. Нет. – А я верю, – сказала Рут. – Ну, конечно, не в ангелочков с крылышками, но вообще, мне кажется, рай существует. – И ей там хорошо? – В раю? А как же иначе? – И что там хорошего? Чай давно остыл, прозвенел первый звонок. Рут улыбнулась в кружку: – Как сказал бы мой отец: хорошо уже то, что она выбралась из этого дерьма. Когда мой папа постучался в дом Рэя Сингха, его сразила наповал мать Рэя, Руана. Не то чтобы его приход оказался очень кстати, да и настроение у нее было не самое радужное, но ее черные волосы, серые глаза и непривычные жесты произвели на него неизгладимое впечатление в ту самую минуту, когда она открыла дверь и едва заметно отстранилась. Он слышал, как о ней походя отзывались полицейские: неприветливая, заносчивая, глядит свысока, ведет себя странно. Такой он себе и представлял хозяйку дома. – Заходите, располагайтесь, – сказала она, когда папа представился. При звуке фамилии Сэлмон ее зашторенные глаза распахнулись, как манящие темные лабиринты. Он чудом не споткнулся, пока шел за ней в тесную гостиную их дома. Прямо на полу корешками вверх лежали книги, в три ряда от стены. Мать Рэя была одета в желтое сари, из-под которого выглядывало нечто золотисто-парчовое, похожее на брючки-капри. Ступая по ковру босыми ногами, она подвела гостя к дивану и спросила: – Выпьете чего-нибудь? Он кивнул. – Горячего? Холодного? – Горячего. Когда она вышла из комнаты, он опустился на диван с клетчатой обивкой в коричневых тонах. Окна, под которыми тоже выстроились книги, были задернуты длинными миткалевыми занавесками, через которые с немалым трудом пробивался дневной свет. Ему вдруг стало очень тепло; он едва не забыл, зачем пришел по этому пресловутому адресу. Немного погодя, когда мой отец напомнил себе, что, несмотря на усталость, надо будет зайти в химчистку, как просила мама, и забрать давно готовые вещи, миссис Сингх вернулась с чайным подносом, который опустила прямо на ковер. – К сожалению, мы пока не обзавелись мебелью. Доктор Сингх еще не зачислен в штат. Из соседней комнаты она принесла лиловую подушку и села на пол лицом к моему отцу. – Доктор Сингх преподает в университете? – спросил он, хотя прекрасно это знал. Он вообще знал больше положенного об этой удивительной женщине и ее скудно меблированном доме. – Да, – только и сказала она, а потом молча разлила чай, протянула ему чашку и добавила: – Рэй был с ним в университете, когда убили вашу дочь. Она все более притягивала его. – Видимо, по этому поводу вы и пришли, – продолжила она. – Именно так, – подтвердил мой отец. – Хотел с ним побеседовать. – В такое время он в школе, – сказала она. – Вы же знаете. Она сидела, поджав в одну сторону босые ноги в золотых шароварчиках. Ногти были длинные, без лака, загрубевшие от многолетних занятий танцами. – Знаю, но специально пришел пораньше: хотел уверить вас, что не желаю ему зла, – сказал мой отец. Я не спускала с него глаз. Таким я его еще не видела. Он сбрасывал бремя слов – доставленный по назначению груз залежалых имен и глаголов, а сам разглядывал ее ступни, покоящиеся на темном ковре, и маленькое пятнышко приглушенного света, которое, пробиваясь сквозь занавески, ласкало ее правую щеку. – На нем нет вины; он любил вашу девочку. Пусть это детское увлечение, но что было, то было. О детских увлечениях мать Рэя знала не понаслышке. Подросток, который развозил на велосипеде газеты, возле их дома переставал крутить педали: надеялся, что она откроет дверь, заслышав, как на крыльцо со стуком падает свежий номер «Филадельфия Инкуайерер». Надеялся, что она выйдет и, заметив его, помашет рукой. Ей даже не приходилось изображать улыбку, она вообще редко улыбалась на людях, – настолько красноречивы были ее глаза, осанка танцовщицы, точно выверенные движения. Когда в дом нагрянули полицейские, рассчитывая схватить убийцу прямо в темной прихожей, Рэй не успел дойти до верхней площадки, как они уже забыли, зачем пришли: Руана сделала так, что непрошеные гости тут же уселись на шелковые подушки в ожидании чая. Они решили провести беседу в непринужденном ключе – на хорошеньких женщин это действовало безотказно, но чем больше они ей льстили, тем прямее она держала спину, и пока допрашивали ее сына, Руана неподвижно стояла здесь же, у окна. – Отрадно, что Сюзи нравилась такому славному парнишке, – сказал мой отец. – Хочу поблагодарить вашего сына. Руана улыбнулась, не размыкая губ. – Он написал ей любовное послание, – сказал папа. – Верно. – Жаль, что я сам этого не сделал. Не сказал ей в последний день, что люблю ее. – Понимаю. – А ваш сын это сделал. – Да. На мгновение они встретились глазами.