Глава двенадцатая Пока он не очнулся, я стояла у больничной койки. Весть о событиях минувшей ночи разнеслась мгновенно, и полицейские уже не сомневались: мистер Сэлмон от горя тронулся умом и, одержимый жаждой мести, помчался на кукурузное поле. Все знали, что этому предшествовало: назойливые телефонные звонки, слежка за соседом и визит детектива Фэнермена, в тот самый день известившего моих родителей, что дело, похоже, зависло. Улик нет. Тело не нашли. В процессе операции хирург вынужден был удалить коленную чашечку и заменить ее искусственной, отчего сустав утратил подвижность. Наблюдая за этими действиями, я не могла отделаться от мысли, что они очень похожи на кройку и шитье; оставалось только надеяться, что у доктора руки растут откуда следует – не чета моим. На уроках домоводства у меня все выходило как-то криво. Ни «молнию» вставить, ни швы обметать. К счастью, хирург проявил завидное мастерство. Пока он намыливал и тер щеткой руки, медсестра посвятила его в подробности случившего. Он вспомнил, что писали обо мне газеты. У него тоже были дети, да еще мой отец оказался его ровесником. Содрогнувшись, он стал натягивать перчатки. Как же этот пациент похож на него. И вместе с тем – как не похож. В больничной полутьме над кроватью моего отца жужжала флуоресцентная лампа. На рассвете в этот полумрак ворвалась моя сестра. Мама и брат с сестрой проснулись от воя полицейской сирены. Они спустились из своих комнат в темную кухню. – Сбегай, разбуди отца, – обратилась мама к Линдси. – Неужели он все проспал? И моя сестра побежала наверх. Все знали, где его искать. Последние полгода зеленое кресло в кабинете служило ему кроватью. – Его тут нет! – закричала моя сестра, чувствуя неладное. – Ушел! Мама! Мам! Папы здесь нет! – Линдси вдруг превратилась в испуганного ребенка. – Черт побери! – вырвалось у мамы. – Мамуля? – забеспокоился Бакли. Линдси ворвалась в кухню. Моя мама отвернулась к плите и взялась за чайник. Даже со спины было видно: она превратилась в комок нервов. – Мама, – дергала ее Линдси, – надо что-то делать. – Неужели непонятно?.. – Мама на секунду замерла, не выпуская из рук банку чая «Эрл Грей». – Что? Опустив банку, она включила газ и обернулась. И своими глазами увидела, как Бакли, нервно сосущий большой палец, прижался к моей сестре. – Он погнался за тем соседом; это не к добру. – Надо спешить, мама, – настаивала Линдси. – Надо бежать на помощь. – Нет. – Мама, надо его спасать. – Бакли, не смей сосать палец! От испуга мой брат разразился горькими слезами, и сестра наклонилась, чтобы покрепче прижать его к себе. Потом она подняла глаза: – Тогда я одна пойду. – Никуда ты не пойдешь, – отрезала моя мама. – Он сам явится. Это не нашего ума дело. – Мам, – стояла на своем Линдси, – а вдруг он ранен? Бакли перестал реветь и только переводил глаза с мамы на сестру. Он понимал, что означает «ранен» и кто подевался неизвестно куда. Моя мама со значением посмотрела на Линдси: – Вопрос закрыт. Либо ступай к себе в комнату, либо жди здесь, вместе со мной. Одно из двух. У Линдси отнялся язык. Она не сводила глаз с мамы, а сама хотела одного: бежать, лететь к моему отцу, ко мне, туда, где теперь – она это явственно представляла – билось сердце нашей семьи. Но тепло, исходящее от Бакли, удерживало ее на месте. – Бакли, – проговорила она, – пошли наверх. Возьму тебя к себе. До него начала доходить простая истина: если тебе делают поблажки – значит, случилось что-то страшное. Когда позвонили из полиции, мама подбежала к аппарату в прихожей. – Его ударили нашей бейсбольной битой! – выпалила она, хватая плащ, ключи и губную помаду. Моя сестра вдруг ощутила страшную пустоту и в то же время огромную ответственность. Бакли нельзя было оставить без присмотра, а Линдси не умела водить машину. И потом, все ведь было предельно ясно. Место жены – рядом с мужем, разве не так? Дозвонившись до матери Нейта, – все равно никто в округе уже не спал, – моя сестра четко продумала свои действия. Прежде всего она набрала номер Сэмюела. Не прошло и часа, как мать Нейта уже забрала к себе Бакли, а перед нашим домом затормозил мотоцикл Хэла. От такого у любой девчонки захватит дух: впервые в жизни вскочить на мотоцикл, прижаться к классному парню… но все помыслы Линдси устремились к нашему отцу. Когда она вбежала в палату, мамы там не было, только мы с отцом. Остановившись у кровати, моя сестра беззвучно заплакала. – Папа? – звала она. – Папа, ты жив? Дверь приоткрылась. В палату заглянул Хэл Хеклер – рослый, видный, классный. – Линдси, – окликнул он, – если что – я в вестибюле. Она обернулась, не скрывая слез: – Спасибо, Хэл. Если увидишь маму… – Скажу, что ты здесь. Линдси взяла моего отца за руку и стала вглядываться в его лицо, ища хоть малейшие признаки жизни. Она взрослела у меня на глазах. Я прислушалась: она шепотом повторяла песенку, которую пел нам с ней отец, когда Бакли еще не родился: Камешки-косточки, семечек горсточки, В поле тропинки, стеклышки-льдинки. Папа тоскует, сидит у окошка. Кто же его приголубит немножко? Где его дочери, две баловушки? Прыгают по полю, словно лягушки! Я мечтала, чтобы папино лицо осветилось улыбкой, но он был где-то далеко, под дурманом наркоза, под пятой ночного ужаса, за гранью бытия. На положенный срок свинцовые кандалы анестезии сковали сознание. Восковые стены сомкнулись в благословенном прошлом, где была жива любимая дочь, где не думалось о коленной чашечке, где не звучали слова детской песенки, которую напевала другая любимая дочь. – Когда мертвые отпустят живых, – говорила мне Фрэнни, – живые смогут жить дальше. – А мертвые? – спрашивала я. – Нам-то куда деваться? Ответа не было. Лен Фэнермен примчался в больницу по телефонному звонку. Диспетчер сообщил, что его вызывает Абигайль Сэлмон. Мой отец был еще в операционной; мама расхаживала по коридору у поста медсестер. Она приехала в плаще, накинутом прямо на тонкую ночную сорочку. На ногах домашние тапочки, похожие на балетные пуанты. Волосы распущены по плечам – ни в карманах, ни в сумочке, как назло, не завалялось ни одной круглой резинки. Только губы привычно подкрашены ярко-алым. Заметив, что в конце длинного белого коридора появился Лен, она немного успокоилась. – Абигайль, – только и произнес он, приблизившись. – О, Лен, – отозвалась она. По лицу было видно: больше ей ничего не приходит в голову. У нее было одно желание – выдохнуть его имя. Все остальное не умещалось в слова. Как только Лен с моей матерью соприкоснулись руками, дежурные сестры как по команде отвернулись. Они были достаточно хорошо вышколены, чтобы не глазеть на посетителей, но тем не менее успели заметить, что этот мужчина небезразличен жене потерпевшего. – Выйдем в вестибюль, – предложил Лен и повел мою мать по коридору. Она сразу сказала, что мой отец на операции. А Лен поведал, что произошло на кукурузном поле. – Видимо, он принял эту девочку за Джорджа Гарви.