– Как тебе тут? – спросила она. – Фигово. – По-моему, тоже. Так все начиналось. На небесах у каждой из нас исполнились самые простые желания. Школа обходилась без учителей. Уроки можно было посещать под настроение, обязательными предметами считались только рисование (для меня) и джазовая музыка (для Холли). Мальчишки не щипали нас пониже спины и не обзывались. Учебниками служили журналы «17», «Гламур» и «Вот». Мы подружились, и наши небесные сферы стали шириться. Многие желания у нас полностью совпадали. Уму-разуму нас учила Фрэнни, моя первая наставница. По возрасту – ей было слегка за сорок – она годилась нам в матери, и мы с Холли не сразу сообразили, что в ней тоже воплотилось наше желание: чтобы рядом находилась мама. В своей небесной сфере Фрэнни отдавала себя служению другим, и наградой ей были их успехи и признательность. На Земле она занималась социальной работой среди бедняков и бездомных. Ее благотворительная организация, при церкви Девы Марии, занималась раздачей бесплатных обедов, но помогала только женщинам и детям. Фрэнни поспевала везде: когда надо, отвечала на телефонные звонки, когда надо, боролась с тараканами, причем врукопашную, как каратистка – просто ударом ребра ладони. Ее убил выстрелом в лицо какой-то тип, искавший свою жену. Фрэнни подошла к нам с Холли на пятый день и протянула каждой из нас по огромному стакану зеленой цитрусовой шипучки, которую мы с удовольствием выпили. – Чем смогу, буду вам помогать, – сказала она. Заглянув в ее маленькие синие глаза, окруженные смешливыми морщинками, я решила сказать правду: – Тут дикая скука. Холли, высунув язык, пыталась разглядеть, насколько он позеленел. – А чего бы вам хотелось? – спросила Фрэнни. – Откуда я знаю, – вырвалось у меня. – Стоит вам чего-то пожелать, причем очень сильно и с умом, главное – с умом, и ваше желание сбудется. Это было слишком уж просто. Но именно таким способом мы с Холли получили дом на двоих, с двумя отдельными входами. На Земле я терпеть не могла наш стандартный дом. Не переваривала родительскую мебель и вид из окон: точно такой же двухэтажный дом, за ним еще один, еще и еще. Похожие, как близнецы, они теснились на склоне. Теперь у нас под окнами зеленел парк, а в отдалении – достаточно близко, чтобы нам не страдать от одиночества, и в то же время ненавязчиво – светились окна других домов. Со временем мне захотелось большего. Как ни странно, меня охватило сильное желание познать то, чего я не испытала на Земле. Я жаждала повзрослеть. – Когда люди живут, они становятся старше, – поделилась я с Фрэнни. – Мне охота жить. – Исключено, – отрезала она. – А можно хотя бы смотреть на живых? – спросила Холли. – Вы и так на них смотрите, – был ответ. – Ты не поняла, – вмешалась я. – Она имеет в виду целую жизнь, с начала до конца, – интересно узнать, как там все складывется. Какие у них секреты. Тогда мы хотя бы понарошку к ним приблизимся. – Но сами ничего подобного не испытаете, – уточнила Фрэнни. – Вот спасибо тебе, Умная Голова, – сказала я, но как-никак наши небесные сферы стали расширяться. Школьное здание осталось на прежнем месте – точная копия гимназии «Фэрфакс», но, по крайней мере, от него в разные стороны потянулись тропы. – Ходите этими дорогами, – посоветовала Фрэнни, – и найдете то, что нужно. С тех пор мы с Холли уже не сидели на месте. В нашей небесной сфере обнаружилось кафе-мороженое, где в любой момент можно было заказать пломбир со свежей мятой и не выслушивать в ответ: «Сейчас не сезон». Более того, там выходила газета, которая частенько публиковала наши фотографии – ни дать ни взять, местные знаменитости. Нас окружали эффектные мужчины и красивые женщины, потому что мы обе увлекались модными журналами. Порой я замечала у Холли отсутствующее выражение лица, а иногда и вовсе не могла ее докричаться. Это происходило в тех случаях, когда она переносилась в собственную небесную сферу, отдельную от моей. В одиночестве я тосковала, но моя тоска была какой-то притупленной, потому что в ту пору до меня уже дошло значение слова «никогда». Самая большая моя мечта оставалась несбыточной: чтобы мистер Гарви подох, а я ожила. На небесах тоже бывает хреново. Но я пришла к выводу, что при желании и сосредоточенности смогу повлиять на жизнь тех, кого любила на Земле. Девятого декабря, когда раздался телефонный звонок, трубку взял отец. Это было началом конца. Он сообщил полицейским мою группу крови и по их просьбе уточнил, что у меня довольно бледная кожа. Они спросили про особые приметы. Папа начал подробно описывать мое лицо, но все время сбивался. Детектив Фэнермен его не торопил – слишком жуткая весть ожидала нашу семью. Наконец он произнес: – Мистер Сэлмон, мы нашли одну часть тела. Отец разговаривал по телефону из кухни; на него накатил озноб с тошнотой. Как сообщить Абигайль? – То есть у вас нет полной уверенности, что она погибла? – спросил он. – Полной уверенности не бывает, – отозвался Лен Фэнермен. Эту фразу отец передал маме: – Полной уверенности не бывает. Вот уже три вечера он не мог придумать, как подступиться к маме и что сказать. Раньше они не ведали общего горя. Время от времени кому-то одному бывало нелегко, но чтобы обоим сразу – такого еще не случалось: тот, кто оказывался сильнее, всегда подставлял плечо. И никогда прежде они не понимали в полной мере, что значит слово ужас. – Полной уверенности не бывает, – повторяла мама, ухватившись за эту мысль, как и рассчитывал отец. Мама была единственной, кто помнил наперечет все подвески на моем браслетике – откуда какая ко мне попала и чем понравилась. Она составила подробнейший список одежды, в которой я ушла из дому, и всего, что у меня было с собой. Мол, если какой-нибудь предмет обнаружится за многие мили от города, отдельно от всего прочего, это даст наводку местным полицейским. А я, наблюдая, как мама перечисляет мои вещи, в том числе и самые любимые, испытывала то светлую печаль, то сожаление о напрасных надеждах, которые она возлагала на эту затею. Неужели случайный прохожий, найдя карандашную резинку с героями мультика или значок с портретом рок-звезды, сообщит об этом куда следует? После звонка из полиции отец взял маму за руку, и они долго сидели на кровати, глядя перед собой. Мама молча перебирала в уме вещи из того списка, а отцу казалось, что перед ним разверзлась темная пропасть. Потом стал накрапывать дождь. У них на уме – я знала – было одно и то же, но оба молчали. Думали: а вдруг я брожу где-то под дождем. Целая и невредимая. Ищу сухое и теплое место, чтобы спрятаться. Кто уснул первым, они и сами не знали; от напряжения у них ломило все кости, дремота сморила обоих сразу, и проснулись они тоже вместе, с тягостным чувством вины. Ночью, когда холодало, дождь то прекращался, то начинался вновь и к утру сменился градом, который забарабанил по крыше и вмиг разбудил моих родителей. Они не произнесли ни слова. Только переглянулись в тусклом свете ночника. Мама расплакалась, отец прижал ее к себе, стал вытирать ей слезы и бережно целовать в глаза. Когда родители обнялись, я сразу отвела глаза. Окинула взглядом кукурузное поле, чтобы высмотреть какую-нибудь мелочь, которую поутру могли бы найти полицейские. Град пригнул кукурузные стебли и разогнал живность. Совсем неглубоко под землей прятались мои любимцы, гроза соседских грядок и цветников – дикие кролики, которые то и дело рисковали принести домой какую-нибудь отраву. Если такое случалось, то под землей, вдали от садоводов, посыпавших клумбы ядовитой химией, умирал, сбившись в кучку, целый кроличий выводок. Утром десятого числа отец вылил в раковину бутылку виски. Линдси не поняла, зачем так делать. – Иначе я все это выпью, – сказал он. – А кто звонил? – спросила моя сестра. – Не помню, чтобы кто-то звонил. – Я же слышала, как ты расписывал улыбку Сюзи. Ты всегда так говоришь: «будто вспыхивают звездочки». – Разве я такое говорил? – Зачем ты прикидываешься? Это ведь из полиции звонили, верно? – Сказать тебе правду? – Скажи, – потребовала Линдси. – Нашли какую-то часть тела. Не исключено, что она принадлежала Сюзи. Это было как удар подвздох. – Но полной уверенности не бывает, – выдавил отец. Линдси опустилась на кухонный стул. – Меня тошнит. – Тебе плохо, малышка? – Папа, договаривай до конца. Что за часть тела? Пусть уж меня сразу вырвет. Отец вынул из шкафа металлический тазик для теста, поставил его на стол, придвинул поближе к Линдси и только после этого сел рядом с ней. – Ну, – поторопила она, – говори. – Рука, от локтя до кисти. Собака Гилбертов раскопала. Папа накрыл ее ладонь своей, и тут у Линдси хлынула рвота – прямо в блестящий серебристый тазик. За утро погода прояснилась; кукурузное поле неподалеку от нашего дома обнесли красно-белым ленточным ограждением, и полицейские начали прочесывать местность. Земля разбухла; под ногами чавкало от дождя, слякоти, града и снега, и все же в одном месте остались явственные следы от работы лопатой. Там и начали копать. Кое-где, как впоследствии показала экспертиза, концентрация моей крови была довольно высока, но сейчас никто не мог этого знать: сыщики, постепенно теряя надежду, долго перекапывали холодную, мокрую землю в поисках трупа.