Они вдвоем подошли к багажнику, а Бакли повел папу к крыльцу. Линдси уставилась в темное чрево багажника. У нее был один-единственный вопрос: – Ты снова его бросишь? – Я сделаю все, чтобы этого не произошло, – выговорила моя мама, – но обещать не могу. Линдси медленно подняла голову и встретила ее вызывающий взгляд; точно такой же вызов был и в глазах повзрослевшей до срока девочки, чья жизнь потекла быстрее с того дня, когда полицейские объявили, что на земле слишком много крови, а значит, дочери/ сестры/ребенка нет в живых. – Мне все про тебя известно. – Хорошо, что предупредила. Моя сестра достала из багажника сумку. Вдруг они услышали радостный вопль. На крыльцо выскочил Бакли. – Линдси! – Его серьезность как рукой сняло: это был жизнерадостный пухлый ребенок. – Иди посмотри, что мне привез Хэл! Бакли ударил в барабан. И сразу, не останавливаясь, – еще, еще и еще. Через пять минут этой какофонии один лишь Хэл сохранял способность улыбаться. А все остальные заглянули в ближайшее будущее: там их ждал несмолкаемый грохот. – Не пора ли освоить щеточки? – предложила бабушка Линн. Хэл не возражал. Моя мама протянула бабушке нарциссы и под тем предлогом, что ей надо в ванную, сразу же поднялась наверх. Все поняли, куда она пошла: в бывшую мою комнату. Она стояла на пороге совсем одна, как на океанском берегу. Комната по-прежнему была оклеена бледно-лиловыми обоями. Все та же мебель, за исключением бабушкиного кресла. – Я люблю тебя, Сюзи, – проговорила она. Эти слова меня просто сразили, ведь в последнее время их повторял мне только отец, но в глубине души я, конечно, ждала их от мамы. Ей потребовалось немало времени, чтобы проверить, не сокрушит ли ее эта любовь, и я не поторапливала: уж чего-чего, а времени у меня было навалом. На моем комоде она заметила фотографию, которую бабушка Линн вставила в золоченую рамку. Это была самая первая мамина фотография: сделанный мною тайный портрет Абигайль, которая поднялась чуть свет и еще не успела подкрасить губы. Сюзи Сэлмон, начинающий фотоохотник, удачно поймала момент: женщина смотрит вдаль поверх туманной пригородной лужайки. Она для виду зашла в ванную, с шумом включила воду и сдвинула полотенца. Ей с первого взгляда стало ясно, что эти полотенца, нелепого песочного цвета, да еще с вензелями – очередная нелепость, – могла купить только ее мать. Но в следующее мгновение моя мама уже насмехалась только над собой. Сама-то она в последние годы не оставляла на своем пути ничего, кроме выжженной земли. А мать – допустим, заглядывает в бутылку, зато умеет любить; хоть и с причудами, зато надежная, как скала. Не пора ли оставить в покое не только мертвых, но и живых – начать принимать их такими как есть? Ни в ванной комнате, ни в теплой воде, ни в сливном отверстии меня не было; я не выглядывала из зеркала, не пряталась, ужавшись до микроскопических размеров, за щетинками зубных щеток Линдси и Бакли. Сама не знаю по какой причине, но терзавшая меня тревога (воцарится ли в доме согласие? надолго ли воссоединились родители? найдет ли Бакли, кому излить душу? исцелится ли мой папа от своих недугов?) притупилась, а вместе с нею притупилось и желание непременно видеть скорбь моих близких. Впрочем, тревога до сих пор нет-нет да и нахлынет вновь. Как и скорбь. И так будет всегда. В гостиной Хэл направлял запястье Бакли, а тот сжимал в руке проволочную щеточку для игры на ударных. – Видишь, тут струна? Легонько махни щеткой, вот так. Бакли послушно выполнил его указание, а потом устремил взгляд к Линдси, которая устроилась на диване. – Это круто, Бак, – одобрила моя сестра. – Как гремучая змея! Хэлу понравилось такое сравнение. – Точняк, – подтвердил он, а сам уже прикидывал, не сколотить ли на досуге собственный джаз-банд. Мама спустилась вниз. Войдя в комнату, она встретила взгляд отца. Жестом показала, что она в полном порядке, просто надо привыкнуть к этому воздуху, как в горах. – Эй, публика! – прокричала из кухни бабушка Линн. – По местам! Сейчас перед вами выступит Сэмюел. Все засмеялись, но тут же опять замкнулись в себе, хотя желали совсем другого, – и на пороге возникла бабушка Линн в сопровождении Сэмюела. В руках у нее был поднос с бокалами для шампанского. Сэмюел мельком взглянул на Линдси. – Линн мне поможет, – сказал он, – попросим ее наполнить бокалы. – В этом деле ей нет равных, – вставила моя мама. – Абигайль? – окликнула ее бабушка Линн. – Да? – Я тоже рада тебя видеть. – Продолжай, Сэмюел, – сказал папа. – Хочу сказать, мне очень приятно быть с вами вместе. Но Хэл знал своего брата. – Ох, темнишь, артист. А ну-ка, Бак, сбацай ему что-нибудь для храбрости. На этот раз Хэл не стал его поучать, и Бакли, как умел, пару раз махнул щеточкой по струне. – Хочу сказать, мне очень приятно, что миссис Сэлмон вернулась домой, и мистер Сэлмон тоже вернулся домой, а я имею честь жениться на их прекрасной дочери. – Лучше не скажешь! – воскликнул папа. Моя мама взяла поднос из рук бабушки Линн, и они сообща наполнили бокалы. Глядя, как мои родные смакуют шампанское, я размышляла о том, что их жизнь ведет отсчет от моей смерти: до и после, но когда Сэмюел, собравшись с духом, на виду у всех поцеловал Линдси, мне стало ясно, что их судьба круто взмывает вверх и теперь пойдет иными дорогами. На месте пустоты, возникшей с моей гибелью, постепенно вырастали и соединялись милые косточки: одни хрупкие, другие – оплаченные немалыми жертвами, но большей частью дорогие сердцу. И я увидела вещи в ином свете: мне открылся мир, где нет меня. Обстоятельства, причиной которых стала моя смерть, – те самые косточки – обещали когда-нибудь обрасти плотью, стать единым телом. Ценой этому волшебному телу была моя жизнь. Мой отец смотрел на стоявшую перед ним дочь. Вторая дочь, девочка-тень, исчезла. Бакли заставил Хэла дать слово, что после обеда они начнут осваивать барабанную дробь, и все семеро потянулись через кухню в столовую, где Сэмюел и бабушка Линн уже расставили лучшие тарелки, чтобы подать бабушкины «фирменные деликатесы», наспех приготовленные из замороженных полуфабрикатов: спагетти и творожный торт. – Кто-то под дверью ошивается, – сообщил Хэл, заметив в окне мужскую фигуру. – Зуб даю, это Рэй Сингх! – Надо его пригласить, – сказала моя мама. – Если успеем. Мои папа с бабушкой остались сидеть за столом, а все остальные высыпали в прихожую. – Рэй! – Хэл распахнул дверь и чудом не угодил ногой в пирог. – Погоди! Рэй обернулся. В машине, не заглушая двигатель, сидела его мать. – Извини, что помешали. – Рэй обращался к Хэлу, а у того за спиной переминались Линдси, Сэмюел, Бакли и какая-то женщина, в которой Рэй не сразу признал миссис Сэлмон. – Это Руана? – спросила моя мама. – Пусть непременно зайдет! – Прошу вас, не стоит. – Рэй подошел ближе; в голове у него мелькнуло: Видит ли это Сюзи? Отделившись от остальных, Линдси и Сэмюел шагнули ему навстречу. А моя мама уже стояла у машины и, склонясь к окну, беседовала с Руаной. Рэй увидел, что его мать выходит из машины, не сумев отказаться от приглашения. – Мы только съедим по кусочку пирога – и все, – на ходу говорила она моей маме. – Доктор Сингх, видимо, на работе? – спросила моя мама. – Как всегда, – ответила Руана, следя глазами за сыном, который поднялся на крыльцо вместе с Линдси и Сэмюелом. – Приходите как-нибудь ко мне: покурим забористые сигаретки. – Ловлю на слове, – сказала мама. – Рэй, добро пожаловать, садись к столу, – заговорил мой отец, увидев его на пороге. Он питал особое чувство к этому пареньку, который был когда-то влюблен в его дочь. Между тем Бакли, пока его не опередили, поспешил плюхнуться в кресло рядом с моим отцом. Линдси и Сэмюел взяли себе стулья из гостиной и пристроились у комода. Руану посадили между бабушкой Линн и моей мамой, а Хэл гордо восседал во главе стола. А ведь они даже не узнают, когда я их покину, сообразила я; мало того, им невдомек, сколь зримым бывает мое присутствие. Бакли нередко со мной заговаривал, и я ему отвечала. Хотя, возможно, сама этого не чувствовала. Мое явление могло принимать любые формы, какие только им грезились.