Глава пятая Какая-то частица моего сознания жаждала немедленной расправы, требовала, чтобы папа сделался – наперекор своему характеру – беспощадным мстителем. Так всегда бывает в кино, и еще в книжках, которые идут нарасхват. Простой человек вооружается пистолетом или ножом, чтобы прикончить убийцу своих близких. Сплошной Чарльз Бронсон; публика ревет от восторга. А на деле было так. По утрам волей-неволей приходилось вставать. В полудреме он еще оставался прежним, самим собой. Мысли пробуждались медленно, будто по жилам растекался яд. Подняться удавалось не сразу. Он долго лежал в кровати, придавленный тяжестью. Зато потом спасительной соломинкой казалось движение, и он двигался, двигался, двигался, но не мог убежать от себя. На нем была вина, сверху обрушивалась карающая десница: Почему тебя не было рядом с дочерью? Когда отец направлялся к мистеру Гарви, мама сидела в холле рядом с купленной по случаю фигуркой святого Франциска. Вернувшись, папа вошел в пустой холл. Он окликнул маму, троекратно повторил ее имя, заклиная не отзываться, а потом бесшумно поднялся к себе в кабинет, чтобы сделать очередную запись в блокноте на пружинке: «Пьет? Напоить. Возможно, разговорится». И дальше: «Думаю, Сюзи за мной наблюдает». Тут я запрыгала от восторга у себя на небесах: бросилась обнимать Холли, бросилась обнимать Фрэнни. Отец все понял, думала я. Линдси громче обычного хлопнула дверью, и папа обрадовался, услышав этот стук. Он страшился погружения в свои записки, боялся доверять слова бумаге. Стук входной двери, эхом прокатившийся сквозь неопределенность дневного времени, вернул его в настоящее, привел в движение, не дал утонуть. Мне это было понятно, хотя – не стану кривить душой – и обидно тоже, оттого что придется довольствоваться незримым присутствием и молча выслушивать, как Линдси за ужином докладывает моим родителям о своих успехах: контрольную написала лучше всех, учитель истории собирается представить ее к награждению почетной грамотой, – впрочем, Линдси была живой, а живые тоже заслуживают внимания. Она затопала по лестнице. Деревянные сабо стукали о каждую сосновую ступеньку, да так, что сотрясался весь дом. Не отрицаю, мне было завидно, что ей достанется все папино внимание, но я восхищалась ее выдержкой. Из всей нашей семьи она единственная столкнулась с таким отношением, которое Холли называла «синдром ходячего покойника» – это когда люди смотрят на живых, а видят мертвых. Когда люди (в том числе и мама с папой) смотрели на Линдси, они видели меня. Не избежала этого наваждения и сама Линдси. Она за версту обходила зеркала. Даже мылась под душем в темноте. В темноте она выбиралась из-под горячих струй, ощупью находила полотенце. Без света ей ничто не угрожало – влажный пар, поднимавшийся от кафельного пола, обволакивал ее с головы до ног. Неважно, стояла ли в доме тишина, или снизу доносились приглушенные голоса, она знала: здесь ее никто не побеспокоит. В такие минуты она мысленно обращалась ко мне, причем делала это двумя способами. Либо молча твердила одно-единственное слово, «Сюзи», и потом не сдерживала слезы, бегущие по мокрым и без того щекам, потому что была скрыта от посторонних глаз, которые могли увидеть в этих предательски соленых ручьях знак скорби; либо воображала, как я спасаюсь бегством, как ее захватывают вместо меня, а уж она дерется что есть сил и вырывается на свободу. Она гнала от себя мучительный вопрос: Где сейчас Сюзи? Папа слушал, что происходит у Линдси в комнате. Грохот – захлопнулась дверь. Глухой удар – на пол брошены книги. Скрип – застонала кровать. Тук-тук – с ног слетели сабо. Через пару минут он уже стоял у нее под дверью. – Линдси, – позвал папа. Ответа не было. – Линдси, можно к тебе? – Уходи, – отрезал ее голос. – Прошу тебя, милая, – умолял он. – Уходи! – Линдси, – у папы перехватило дыхание, – почему ты меня не впускаешь? – Он осторожно прижался лбом к ее двери. Дерево холодило кожу, и он на мгновение забыл, что у него стучит в висках, а душу бередит неотвязное подозрение: Гарви, Гарви, Гарви. Линдси бесшумно подкралась к порогу, ступая в одних носках, и отперла дверь – папа едва успел отшатнуться и принять такой вид, который, по его расчетам, говорил: «Не прячься». – Что? – спросила она. Ее лицо было оскорбительно неподвижным. – Что такое? – Хотел узнать, как у тебя дела, – сказал папа. Он не мог забыть, как между ним и мистером Гарви опустилась завеса, как потерялась некая зацепка, ускользнула лежавшая на поверхности вина. Но ведь его родные вынуждены изо дня в день выходить на улицу, отправляться в школу или еще куда – и волей-неволей проходят мимо зеленого дома, обшитого вагонкой. Успокоить обескровленное сердце могли только дети. – Мне надо побыть одной, – сказала Линдси. – Неужели непонятно? – Если что – я рядом. – Послушай, папа, – моя сестра пошла на единственную уступку, – я способна обходиться без посторонней помощи. Что тут будешь делать? Он, конечно, мог нарушить неписаный кодекс и сказать: «А я – нет, я не способен, ты меня не отталкивай», но вместо этого чуть помешкал и отступил назад. – Понимаю, – сказал он, прежде чем уйти, хотя ничего не понимал. Мне захотелось взять его на руки. В альбомах по искусству я видела такие статуи: женщина держит на руках мужчину. Спасение наоборот. Дочка говорит отцу: «Ничего, ничего. Скоро заживет. Вот подую – и все пройдет». Но вместо этого я могла только наблюдать, как он звонит Лену Фэнермену. На первых порах полиция относилась к нашей семье, можно сказать, трепетно. В захолустных городках исчезновение и убийство девочки было в те годы из ряда вон выходящим событием. Но время шло, а следствию так и не удавалось найти мое тело или напасть на след убийцы. Полицейские занервничали. Существует определенный временной промежуток, в пределах которого, как правило, обнаруживаются улики; этот промежуток уменьшался с каждым днем. – Не сочтите за бред, инспектор Фэнермен… – начал отец. – Зовите меня просто Лен. У него в кабинете, под настольным пресс-папье, лежала школьная фотография, полученная от моей мамы. Когда об этом еще никто не заговаривал, Лен уже знал, что меня нет в живых. – Я уверен: одному соседу что-то известно, – сказал папа, глядя из окна мастерской в сторону кукурузного поля. Землевладелец заявил журналистам, что до поры до времени оставит поле под паром. – Кто этот сосед и откуда у вас такая уверенность? – спросил Лен Фэнермен, достав из ящика стола карандашный огрызок. Мой отец рассказал ему про сооружение шатра, про то, как мистер Гарви его выпроваживал, как реагировал на мое имя, а потом добавил, что в округе все считают этого субъекта странным – на работу не ходит, детей нет. – Непременно проверю, – сказал Лен Фэнермен, но, скорее, по обязанности. Такая уж ему отводилась роль в этом спектакле. Сведения, которые сообщил мой отец, не давали ни малейшей зацепки. – Никому об этом ни слова; сами туда больше не ходите, – предостерег Лен. Когда отец положил трубку, на него нахлынула непонятная пустота. Совершенно выжатый, он переступил порог мастерской и тихо прикрыл за собой дверь, а потом еще раз позвал из коридора: – Абигайль. Запершись в нижней ванной, она в это время украдкой поедала миндальное печенье, которое папина фирма неизменно присылала нам к Рождеству. В маминых движениях сквозила жадность; миндальные кругляши, похожие на солнышки, стремительно исчезали у нее во рту. Когда мама была мной беременна, она целое лето ходила в одном и том же просторном клетчатом платье, чтобы не тратить лишние деньги, но зато ела все, что душе угодно, поглаживая живот и приговаривая: «Спасибо, малыш», а на грудь падали шоколадные крошки. В дверь ванной постучали, только где-то внизу, почти у порога. – Мамуля! Торопливо дожевывая печенье, она спрятала пакет в аптечку. – Мамуля! – сонным голосом повторил Бакли. – Маму-у-у-ля! Она терпеть не могла, когда ее так называли. Стоило ей открыть дверь, как Бакли обвил ручонками ее колени. Отец поспешил на шум и столкнулся с мамой в кухне. Чтобы отвлечься, они вдвоем захлопотали вокруг Бакли. – А где Сюзи? – спросил Бакли, когда папа делал бутерброды. Для себя, для мамы и для четырехлетнего сына. – Игрушки не забыл сложить? – ушел в сторону отец, не понимая, почему надо избегать этой темы в разговоре с единственным человеком, который задает вопросы напрямую. – Что такое с мамулей? – спросил Бакли. Мама тупо смотрела в пустую кухонную раковину. – Давай-ка съездим на этой неделе в зоопарк, – предложил отец, ненавидя себя. За увертки, за подкуп – за обман. Но как объяснить ребенку, что его старшая сестра лежит неизвестно где, разрезанная на части? Слово «зоопарк» и все, что с ним связано (для моего братишки это значило: «Ура! Обезьяны!»), возымело действие, и Бакли опять ступил на зыбкую дорожку забвения длиной в один день. Темные стороны жизни пока обходили стороной его маленькую фигурку. Он знал, что я сейчас далеко; а кто далеко, тот скоро вернется. Добросовестно обходя наш квартал, Лен Фэнермен не обнаружил ничего подозрительного в доме Джорджа Гарви. В настоящее время мистер Гарви жил один, но как было сказано, первоначально планировал перебраться сюда с женой. Она умерла незадолго до переезда. Он зарабатывал на жизнь изготовлением архитектурных макетов, которые сдавал в специализированные магазины. Это ни для кого не было секретом. Нельзя сказать, что соседи набивались к нему в друзья, но относились к нему сочувственно. В каждой избушке свои погремушки. Лен Фэнермен знал это, как никто другой. Но, похоже, у Джорджа Гарви погремушки были особенные. Нет, говорил Гарви, он мало знаком с семейством Сэлмонов. Детей их видел. Сразу заметно, в какой семье есть дети, а в какой нет, продолжал он, слегка понурившись и свесив голову на левый бок. «Во дворе игрушки разбросаны. Дома выглядят более живыми, что ли», – говорил он дрогнувшим голосом. – Как я понимаю, на днях вы беседовали с мистером Сэлмоном, – сказал ему Лен Фэнермен, вторично явившись в темно-зеленый дом. – Да, верно, а что случилось? – спросил мистер Гарви. Он прищурился, глядя на детектива, и тут же осекся. – Схожу за очками, – сказал он. – У меня сейчас кропотливая работа, из эпохи Наполеона Третьего. – Наполеона Третьего? – переспросил Лен. – Рождественские заказы сдал, теперь экспериментирую для души, – объяснил мистер Гарви. Лен проследовал за ним в дом и увидел придвинутый к стене обеденный стол. На нем десятками рядов были разложены какие-то мелкие предметы, напоминающие миниатюрные панели для отделки стен. «И вправду, не от мира сего, – отметил про себя Фэнермен, – но это еще не повод обвинять его в убийстве». Надев очки, мистер Гарви сразу оживился. – Действительно, мистер Сэлмон вышел пройтись и помог мне соорудить брачный шатер.