Кузьма Житие-бытие Кузьмы Кузьмича Фомичева нисколько не изменилось за то время, пока его друг путешествовал по горам. Художник жил в своем шатре, кутался в одеяла из собачьей шерсти, сытно ел и подолгу спал. Если бы не скука, все было бы совсем хорошо. Но вот однажды скука закончилась. Его вывели из шатра и повели через лагерь в другой шатер. Фомичев вел себя спокойно: пока что его не обижали, и поводов волноваться не было. В шатре, куда его завели, уже было несколько аборигенов, и при свете масляных светильников они разглядывали лежавшее на полу тело. Покойник был сильно искалечен, будто перед смертью какая-то мразь его пытала, однако черты лица узнать было еще можно. Аборигены внимательно наблюдали за реакцией Кузьмы, который словно окаменел. Голос его потом прозвучал глухо и неожиданно: – Ну все, чингачгуки, мажьте булки вазелином… Толстяк зарычал и бросился на ближайшего горца, вцепившись зубами ему в плечо. Горцы Погребенный под рычащим толстяком Шам заорал от боли, пытаясь вытащить из ножен меч. Гурхарадцы схватили чужака за плечи и хотели было оторвать от цора, но жертва нападения заорала еще громче: – Он добрался до мяса!!! Полыхнуло синим – Клогель метнул заклинание, – и приблуда на глазах обмяк. – В клетку его! – приказал агцар Руот. – Вы видели?! Видели?! – воскликнул Шам, сжимая кровоточащую руку. – Прокусил кожу куртки, свитер, рубаху, – задумчиво констатировал Клогель, – родную кожу, повредил плоть. Хм. – Ты сюда смотри! На животе Шама куртка тоже была разодрана. – У него были когти! И резцы! И глаза вспыхнули красным! Вы это видели?! Гурхарадцы переглянулись – ничего такого они не заметили, уж слишком стремительной была атака. – Клогель? – Хм. Человек на такое не способен, агцар. – Оборотень? – Некоторые маги умеют менять внешность, но для этого нужен элиний. Я ведь осмотрел его, как только кицар Эшке привезла пленного в лагерь, – человек как человек, ничего примечательного. – Разберись! – рявкнул офицер так, словно маг действительно провинился. – Но сначала помоги Шаму. С толстяка глаз не спускать, а еще пошлите людей вдогонку за Таком, пусть привезут второго сюда под особым присмотром. Нужно разобраться. Владимир У Владимира чесался нос. Морщась, он открыл глаза и заметил, что на кончике вышеозначенного органа сидела муха. Насекомое, как это было у них заведено, потирало лапки. – У тебя срок жизни – три дня, что ты там вообще можешь замышлять? – тихо возмутился землянин. Муха улетела. Оскорбилась, наверное. Вместо нее внимание художника сосредоточилось на лице волшебницы, чье внимание, в свою очередь, было сосредоточено на нем. – Жойсан минш пэтеу? – А? – Жойсан ты себя пэтеу? – Какое ПТУ, мадам? РХУ имени Грекова! – Что? – Что? Эй, а я ведь вас понимаю. – Как и я тебя, человече. Как ты себя чувствуешь? Владимир прислушался к ощущениям. – Мозг как бы вибрирует. И язык тоже, словно хочет говорить быстрее. – Понятно, это скоро пройдет. Обучение языкам прошло нормально, – констатировала она. – Меня зовут Катинка. – Владимир Ничалин. – Влади… Мир? – Черт, хорошо, что меня зовут не Сергей. Влад? Владик? – Вла-а-ад. Странное имя, но мне нравится. Он сидел на резной софе в гостиной, голову будто облюбовал осиный рой, руки и ноги казались ватными. – А где Скала? – Кто? – Большой парень. – Мм. Его я не смогла сдвинуть с места, он до сих пор не пришел в себя. Хотела влить в него немного восстанавливающего тоника, но решила не рисковать. Не уверена, как поведет себя дедово зелье при встрече с инородной магической субстанцией. – Девушка принялась задумчиво накручивать на палец выбившийся из прически локон. – Так не должно было получиться, слишком бурная реакция. Что дед намешал в эту бутылку? Или все же срок прошел? Сколько декад минуло? – Волшебница надула щеки, глядя на каминную полку. – Ладно, пойду проверю горца, а заодно и чайник подвешу. Отдыхай, не шевелись. Оставшись в одиночестве, художник первым делом поднялся. Одним рисковым рывком он добрался до камина и уцепился за полку. Среди красивых безделушек был небольшой портрет в овальной рамке. Вернее, не портрет, и даже не фотография, а трехмерная картинка, имевшая зримую глубину, заметную при смене ракурса. За стеклом как живой сидел в кресле немолодой мужчина с длинной бородой и длинными закрученными усами. На лбу у него была зеленая звезда, а на коленях сидела девочка лет четырех-пяти. Вскоре появился Скала. Двигался он неуверенно, держался за голову, словно пьяный. Здоровяк сел в то самое кресло, и повисло молчание. Странное дело, они привыкли общаться через стену непонимания, но когда стена рухнула, возникла какая-то неловкая тишина. Или просто у аборигена слишком болела голова, а Владимиру, в принципе, нечего было сказать. – Как после похмелья, да? – Не знаю, у меня никогда не было похмелья. – ЗОЖовец? По тебе видно. Влад. – Что? – Это мое имя. Влад. – Меня зовут Так. – Тик? – Так. – Тик? – Так. – Тик? – Так. – Тик… прости, не смог устоять. – Ты не виноват в том, что туг на ухо, наверное. – Вот и познакомились. Тут можно немного отступить от повествования и уточнить, что имя Така было вполне обычным среди горцев, тогда как местоименное наречие «так» на их языке произносилось как «еру». Вернулась хозяйка дома, но не с чайником, а с блюдом жареных сосисок, тарелкой зелени, свежими булочками и большим кувшином пива. – Время обеда. Сосиски оказались вкусными, правда, мясо с ходу было не опознать – не говядина и не свинина, что-то неясное. Курица? – Форорах?