* * * Я человек противоречивый, не отрицаю, что есть, то есть. Наш последний семейный ужин в полном составе прошел в исключительно приятной атмосфере, все были улыбчивы и добродушны, но именно это и угнетало меня. «Когда еще мы соберемся все вместе?» — мысленно вопрошала я, загружая грязные тарелки в посудомойку. Девочки разбрелись по своим комнатам наверху, где им всегда есть чем заняться. Я решила посмотреть кино, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Сезон раздачи наград близился, и поскольку мы с Джеффри были в числе выборщиков от Киноакадемии, нам предстояло отсмотреть около тридцати фильмов. Начали мы с американского боевика с какофонической звуковой дорожкой: взрывы, стрельба, разбивающиеся автомобили — и этот грохот конкурировал с громоподобным оркестром. Уже минут через десять Джеффри крепко спал на диване, и его храп заглушал даже шумовое сопровождение фильма. Сделано было это кино точно по лекалам, и зачем, спрашивается, понадобилось тратить время, силы и деньги на то, о чем месяца через два никто и не вспомнит, а зрители забудут этот фильм сразу же, как выйдут из кинотеатра. Я переключилась на следующий фильм — британскую комедию о двух симпатичных неунывающих пенсионерах, что сели в машину и отправились на юг Франции, и, конечно, они то и дело попадали в передряги. Фильм задумывался как эксцентричный и жизнеутверждающий, но меня он поверг в глубокое экзистенциальное отчаяние. Всякий раз, когда должно было случиться нечто забавное, композитор пихал нас в бок струнным пиццикато. (В 1950-е и 60-е функцию подзадоривать зрителей исполнял фагот.) Через полчаса я была готова убить этих двух седовласых миляг, валявших дурака в Провансе. Выключила телевизор и вернулась на кухню, настроение было мрачнее некуда. В обстоятельствах, до такой степени отчаянных, лишь одно способно облегчить мои страдания. Я всегда держу про запас по меньшей мере три сорта бри на случай чрезвычайной ситуации. Другие пьют, чтобы забыться; я ем бри. На данный момент в моем холодильнике, кроме прочих сыров, лежал добротный «Куломье» — не совсем бри, но почти, к тому же отменного качества, хотя и массового производства для продажи в супермаркетах, но сейчас мне было не до компромиссов: только несравненный «Бри де Мо» сгодится нынешним вечером. Конечно, сыр следовало бы подержать при комнатной температуре часок-другой, но на это не было времени. Вскрыв коробку, я выковыряла ложкой изрядный шмат и размазала по крекеру. От изысканных, тончайших орехово-грибных ароматов язык мой сомлел. Текстура была твердой, но кремовой. Блаженство. Я ковырнула еще, потом еще, а когда опомнилась, оказалось, что за десять минут я умяла половину содержимого коробки. — О господи. — На пороге кухни стоял проснувшийся Джеффри. — Все настолько плохо? — Тебе не понять, — ответила я с набитым ртом, — насколько хорош бри, когда все плохо. По части сыров ты неандерталец. Джеффри предпочитает чеддер или, в крайнем случае, красный «Лестер». В сырах он ничегошеньки не смыслит. Усевшись напротив, он налил себе полбокала «Ла-фройга». — Все будет хорошо, — объявил он. Я опять намазала бри на крекер и слопала в два приема. — С чего вдруг? — Да ни с чего, просто само собой. Жизнь идет своим чередом. Подумав, я нашла такой ответ не слишком убедительным. — Наши дочери уже взрослые, — продолжил Джеффри. — И это чудесно, правда? Они превратились в красивых молодых женщин… — Дело не только в этом, — раздраженно перебила я. — Тогда в чем еще? — Ты обратил внимание на музыку в тех двух фильмах? — В общем нет. — Ну да, ты поступил разумно, заснув. — И что там не так с музыкой? — Это была не музыка, а просто… шум. Набор штампов. Ни одной мелодии, ни одной новой идеи… И это принимают на ура. А то, что пишу я, никому не нужно. Господи, да мне не заказывали музыку к фильму уже целых пятнадцать лет. — Индустрия не та, что была прежде, все это понимают. С другой стороны, у тебя появилось время заняться чем-нибудь еще. — Чем-нибудь еще? Например? — Я думал, ты сочиняешь новую вещь… связанную с Билли Уайлдером, разве нет? Так оно и было, но музыка не решала всех моих проблем. — Что меня ждет, Джеф? — Я схватила его за руки. — У меня есть два таланта. Два занятия, что составляют смысл моей жизни. Я хороший композитор, я хорошая мать. Сочиняю музыку и воспитываю детей, в этом я мастер. Теперь же мне дают понять, что мое мастерство более никому не требуется. На обоих фронтах я терплю поражение. Капут. А мне всего-то пятьдесят семь! Но для меня все кончено. — Отняла у Джефа бокал с виски и допила залпом. И зря, очень зря, виски и бри друг с другом не в ладах, ни в коей мере. — Что меня ждет? — повторила я. * * * Следующего утра, вот чего я боялась до жути на самом деле. Почту доставили, как назло, рано, когда мы с Джеффри завтракали. Ариана у себя в комнате заканчивала укладывать чемоданы. Фран была в душе. Когда она спустилась на кухню, ей уже было пора уходить. Она устроилась на временную работу в Caffe Nero[4], ее смена начиналась через полчаса. В почте было письмо для нее с логотипом «Национальной службы здравоохранения» на уголке конверта. Фран вскрыла конверт: — Четырнадцатого января. Через неделю в понедельник. Она имела в виду день, на который ей назначили процедуру… по прерыванию беременности. Дочь протянула мне письмо, я прочла, но не нашлась что сказать. Высказался Джеффри: — Что ж, наверное, чем раньше, тем лучше. Встав из-за стола, я шагнула к Фран, мне хотелось обнять ее, но она ловко увернулась. — Я опаздываю. — Фран надкусила тост и выпила кофе залпом. — Пока, до вечера. — Ты попрощалась с сестрой? — Ой… забыла. — Она побежала наверх. — Они расстаются почти на полгода, — сказала я Джеффри. — Как она могла забыть? — Подростки — существа странные, — ответил он. Наверху Фран задержалась минуты на две, не более, а спустившись, мигом надела куртку и шагнула к входной двери, словно предстоящая долгая разлука с сестрой-двойняшкой ее ничуть не волновала. — Значит, тебя это устраивает? — спросила я, когда Фран открывала дверь. — Назначение на процедуру? — Ну да. — И ты действительно хочешь пройти через… — Мама, не сейчас, ок? Я опаздываю. Поговорим в другой раз. — Ты постоянно откладываешь этот разговор… Но Фран уже торопилась по дорожке к выходу на улицу. Я беспомощно смотрела ей вслед, потом вернулась в дом. Джеффри, жуя тост, читал «Гардиан». — Я что, единственная в этой семье, кто умеет переживать? — набросилась я на него. — Одна наша дочь беременна, другая улетает в Австралию. Почему только я не могу чувствовать себя так, будто ничего особенного не происходит? — Это все твои средиземноморские корни, — ответил Джеффри, и тут я взбесилась. — Афины не в Средиземноморье находятся! — закричала я. — И моя мать родилась в Лондоне, а отец был наполовину словенцем, и подавлять эмоции я научена не хуже любого из вас. — Одни и те же обстоятельства люди воспринимают по-разному, — ответил Джеффри очередным по-идиотски глубокомысленным обобщением. — Ты даже не соизволишь поехать с нами в аэропорт, — не унималась я, хотя упрек был несправедливым. — У меня лекционный день, — развел руками Джеффри. — Расписание составлено полгода назад. Пойду попрощаюсь с ней прямо сейчас. Он поднялся в комнату Арианы. Как и мне, серьезной работы в киноиндустрии Джефу давно не предлагали, и он все больше времени проводил в Школе кино и телевидения в Биконсфилде, обучая студентов. Конечно, он поехал бы с нами в аэропорт, если бы не преподавал сегодня. В этом я не сомневалась. Я просто срывала на нем злость и печаль. По-моему, если вы прожили в браке лет двадцать пять, можно позволять себе нечто подобное, хотя и нерегулярно. Я встала у стеклянной двери, за которой начинался наш сад. Мы жили (и до сих пор живем) в террасном доме с четырьмя спальнями в Хаммерсмите. Купили мы его дешево, а сейчас цена на него взвилась до небес. Эту черту британцев, между прочим, я никогда не могла понять: они более чем склонны относиться к своим домам как к финансовым активам, а не как к семейному очагу. Джеффри постоянно бродил по сайтам недвижимости, отслеживая, насколько подросла стоимость нашего дома, но для меня прежде и более всего наш дом был не стенами и квадратными футами, но родным домом, и я надеялась, что мои дочери испытывают те же чувства. К примеру, в то утро, когда я смотрела на сад через стеклянную дверь, я видела картограмму детства Арианы. Этакий атлас воспоминаний. Яблоня, на которую Ариана любила залезать. Длинная толстая ветвь, где Джеффри вешал качели, и они до сих пор там висят, пусть их и загораживает буйная зелень лаврового куста, но разглядеть их можно, если постараться. Уголок, заросший травой, где девочки летом устраивали пикники и где в одну из редких снежных зим они пытались слепить снеговика. Чугунный столик, сидя за которым Арина рисовала, морща лоб от усердия и высунув кончик языка. Я до сих пор храню эти рисунки в картонной коробке под нашей кроватью, хотя дочь умоляла выбросить их. Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично? В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию — что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец («отец»! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков. — Уф, попрощался, — доложил Джеффри, спустившись на кухню. Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз. * * * Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает. Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила: — Ты ведь не расплачешься, правда? — Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение. — Надеюсь, с Фран все будет в порядке.