— Давай, — охотно согласился Костыль. — Только сделаем так. Чтобы нас с тобой никто не видел, ты один пойдешь в свой сарай. Я тебе вот пакет дам. — И вытащил из своей наплечной сумки пакет, весь опутанный скотчем. Он был увесистый, что заставило Фролова с уважением взять его в руки и осторожно положить перед собой на стол. Видать, ребята ювелирный взяли. Это правильно, теперь рыжье отлежаться должно, потому как его искать будут по всем скупкам, на всех выездах из города. — А вот это твой гонорар. — Костыль вытащил из сумки еще один пакет и стал вынимать из него пачки денег, обернутые банковской лентой. — Десять пачек по пятьсот тысяч. Ты их тоже спрячь где-нибудь в погребе до поры до времени. Нечего им дома валяться. Утрясется все маленько, потом хлоп, и подарок дочке на стол! Солидно, а? Фролов толком не слушал гостя. Он уже и не думал о том, что не помнил этого человека, этой клички. Мысль перед смертью помириться с дочерью полностью овладела им. И не просто помириться, но еще и обеспечить ей начало семейной жизни. У Фролова аж дух захватило от свалившегося на него счастья. Теперь и умирать не так страшно. А Костыль уже стоял на ногах и подталкивал хозяина дома под локоть, торопя его сходить в погреб и спрятать богатство. В ночном коридоре никого не было. Даже ругань улеглась у пьяниц-соседей. То ли уснули, то ли перепились, то ли ушли еще искать. Фролов, вдруг протрезвев и начав мыслить четко и правильно, как ему казалось, торопливо прошел к общей лестнице и задержался возле нее. Внизу голосов не слыхать. Надо спуститься и, не выходя на улицу, снова послушать. Может, на лавке кто сидит. Со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями он наконец добрался до своего сарая, ютившегося в общей массе покосившихся и обветшавших деревянных и кирпичных строений чуть в сторонке от дома под старыми тополями. Тут было темно, и Фролова это устраивало. Зажимая ногами пакет, поставленный на землю, он на ощупь пытался открыть ржавый навесной замок. Сколько он его не открывал, год, два? А вот и пригодился. Дверь пришлось не просто открывать, а приподнимать и относить в сторону, поворачивая ее на одной верхней петле. Темно, но Фролов знал каждый метр своего сарая, каждую кучу хлама в нем. И все же он пожалел, что не догадался фонарь взять, спички или свечу. Как же в погребе без огня? Вдруг луч света небольшого фонаря лизнул стену возле открытого люка погреба, и Фролов, вздрогнув, ухватился за стену. К нему медленно подходил улыбающийся Костыль. И дверь сарая он не забыл закрыть. Хорошая дверь, фанерой изнутри обита, жалко только, что гвозди на нижней петле повыскакивали… — Помочь тебе решил, Фрол, — заговорил Костыль, подходя к Фролову и присаживаясь рядом с погребом на корточки. — Ты же без огня пошел. Я и думаю, как он там в темноте, дай схожу, фонарь ему принесу, не упал бы. Сомнения зашевелились в голове Фролова. Вся его жизнь была чередой лжи, хитрости, афер, краж и снова лжи. Не верил он людям, в крови у него уже недоверие к доброте. Но Костыль как будто понял его и тихо засмеялся: — Я с тобой не полезу, а то подумаешь еще, что я хочу подглядеть, куда ты деньги спрячешь. Просто беспокоюсь, чтобы ты не покалечился. А то кто же сохранит мой клад? Ты спускайся, а я наверху покараулю. Фролов успокоился. Это нормально, что Костыль ему не верил, что беспокоился в первую очередь за свои драгоценности. Это нормально в уголовной среде. Он взял фонарь и стал спускаться по старой проржавевшей лестнице, сваренной еще лет сорок назад прежним хозяином погреба и этого сарая. С двумя пакетами и фонариком в руках спускаться было неудобно, и в какой-то момент Фролов остановился на ступеньках, придерживаясь за лестницу лишь локтем и пытаясь перехватить руки. И тут рядом почему-то оказалась нога в ботинке. Толчок в плечо, и Фролов, мгновенно потеряв равновесие, полетел спиной вниз. Его больное тело и мозг, пропитанный алкоголем, утратили способность группироваться, и он упал на спину, сильно ударившись головой о кирпичи, которыми была отгорожена куча песка с высохшими свекольными хвостиками. Со стоном шевелясь и пытаясь освободить руку, чтобы схватиться за разбитую голову, Фролов увидел, что Костыль ловко спустился в погреб и присел рядом с ним. Жесткие руки уголовника схватили его за больную несчастную голову и, приподняв, с силой ударили ею о кирпичи. Дикая боль расколола череп, но второй удар затылком о кирпич опрокинул мир в черноту. Костыль поднялся и отряхнул руки. Фролов лежал на спине в том же положении, в котором и упал с лестницы. Вот только один из пакетов порвался, и на пол высыпались пачки денег. На одной даже порвалась банковская лента, и под ногами Костыля валялись две купюры по 5 тысяч и стопка бумаги, выкрашенная в цвет 5-тысячных купюр. Сунув развалившуюся «куклу» в пакет, Костыль осмотрелся, чтобы убедиться, что не оставил следов на полу, потом подхватил пакет с «драгоценностями», фонарик и полез наверх. В сарае он подошел к двери, выключил фонарь и долго стоял, прислушиваясь. Потом неслышно стал отодвигать дверь. Двор был пуст и безмолвен. Только листья тополей слегка шевелились в ночи. Костыль вышел из сарая и плотно прикрыл дверь. Через минуту, двигаясь темными переулками по заранее продуманному маршруту, он вышел к пустырю… В любой организации проводимая утром в пятницу планерка отличается от аналогичной, проводимой в понедельник утром. Даже если эта планерка в Главном управлении уголовного розыска МВД страны. Гуров шел в кабинет генерала Орлова рядом со своим старым другом и напарником полковником Крячко и раскланивался с коллегами. Большинство офицеров выглядели более оживленными, чем вчера. Кто-то уже готовился к поездке за город, кто-то вообще с понедельника уходил в отпуск. В любом случае напряженная неделя позади, и каждый час рабочего времени пятницы приближал к заслуженному отдыху. Крячко был мрачен и неразговорчив. После суток дежурства, во время которого ему не удалось сомкнуть глаз, он чувствовал себя разбитым и раздраженным. Стареет старый друг, с улыбкой подумал Гуров, глядя на него. Раньше и усталость ему была нипочем, и бессонные ночи. Не очень веселы были и те, кого ждало дежурство в эти выходные. Гуров сочувственно кивал, пожимал руки, и наконец собравшийся поток старших офицеров главка уперся в дверь кабинета Орлова. Пока все рассаживались, Лев наклонился к другу: — Станислав, у тебя какие планы на воскресенье, кроме как отоспаться? — Еще раз отоспаться, — меланхолично ответил Крячко и прикрыл рот, который раздирала зевота, рукой. — Товарищи офицеры! — прозвучало в кабинете, и все шумно, но быстро поднялись со своих мест. — Прошу садиться, — кивком разрешил Орлов, занимая место во главе длинного стола для совещаний. И началось знакомое и привычное за долгие годы службы. Когда Гуров работал в МУРе, вопросы ежедневной планерки касались только Москвы и только тяжких преступлений, которыми занималось ГУВД Москвы. Теперь же вопросы ставились шире, и информации проходило на порядок больше. Особо тяжкие по стране, оперативная обстановка по областным и краевым центрам за сутки, дела на контроле главка, отчеты о проделанной работе. Потом следовали новые дела, поручения, план командировок, методические вопросы, вскрытые недостатки в работе подразделений уголовного розыска, пути и методы решения. Гуров привычно впитывал информацию, поглядывая в окно кабинета. Лето, солнце уже высоко, вовсю жарит крыши многоэтажек. Маша на гастроли едет только в августе. А в воскресенье артистическая пирушка на природе, и надо как-то уговорить ребят. Тяжелы стали на подъем старые друзья, хотя чуть ли не раз в неделю то один, то другой заводят разговор, что стали редко видеться вне службы и нет возможности посидеть просто за пивком или водочкой вечерком на природе. А как бывало раньше. И Петр, и Станислав с удовольствием приходили на открытие сезона, на премьеры в театр. И на даче у Петра часто сиживали, вдыхая умопомрачительные ароматы со стороны мангала. И разговоры, воспоминания… — Все, — подвел итог Орлов, собирая со стола стопку бумаги. — Планерка окончена, прошу всех приступить к работе. Гуров дернул за рукав пытавшегося подняться Крячко и откинулся на спинку кресла, ожидая, когда офицеры управления покинут кабинет. Орлов заметил это и тоже остался сидеть. — Что, Лев? — спросил он после того, как все вышли и они остались втроем. — Да вот… хотел… — Гуров покрутил неопределенно в воздухе пятерней. Орлов посмотрел на него, потом на сонного Крячко и улыбнулся. Редкое зрелище увидеть знаменитого сыщика полковника Гурова смущенным, а старого друга, матерого полковника Крячко усталым и хмурым. Да, многим в диковинку. Но Петр Николаевич Орлов, познакомившийся и с Гуровым, и с Крячко еще во время работы в МУРе, частенько видел сыщиков и другими. Многое их связывало, очень многое. — А можно без театральных жестов? — с улыбкой поинтересовался он. — Я понимаю, что семейная жизнь наложила неизгладимые отпечатки, и все такое… — Можно, — с готовностью кивнул Гуров. — Но я же должен вас как-то морально подготовить. — Морально-то я готов, — изрек Крячко, — а вот физически… Сейчас я с большим удовольствием очутился бы в объятиях не вакханки, а Морфея. — Я не про сейчас. Я про воскресенье. — А что намечается? — спросил Орлов и задумчиво подпер кулаком подбородок. — Мария с близкими подругами и кое с кем из руководства театра собираются отметить победу на Фестивале современного театрального искусства. — Ты же говорил, что они заняли третье место? — оживился Крячко. — Ну, так третье же все равно призовое. — Везет вам, — вздохнул Орлов. — А мне в субботу вечером в Питер улетать с руководством. — Ты генерал, такая твоя планида, — устало улыбнулся Крячко. — Придется мне одному поддержать старого друга в тяжелую минуту. — Да, — снова вздохнул Орлов. — Давненько мы не собирались. Чтобы вот так, по-простому. — Ну, там по-простому не будет, — пожал плечами Лев. — Хотя вы со Станиславом практически всех знаете. — И Красовская будет? — блеснул глазами Крячко. — Ага, с мужем. — Ну, это нам фиолетово, — смутился Станислав. — Главное, что мы услышим ее волшебный голос. — Ты вот что, Лева. — Орлов стал серьезным, посмотрел с неудовольствием на часы и тяжело поднялся из-за стола. — Давай-ка я Маше сам позвоню сегодня вечерком. Извинюсь, покаюсь, пообещаю! Я же понимаю, что она тебя пилить начнет, что от друзей отходишь, сам никуда идти не хочешь. — Она пилить не умеет, — улыбнулся Гуров. — А еще Льву Ивановичу самому неудобно, — заявил Крячко. — Ведь он там один-одинешенек будет из настоящих полковников. Остальные, которые мужского пола, все больше люди артистические, гламурные, с эдаким мечтательным налетом в повседневном образе и взором устремленным… э-э… вдаль. Ему же там не то что поговорить, за руку поздороваться не с кем. — Ну, это ты зря, — покачал головой Лев. — Ты же знаешь, что и среди актеров есть настоящие мужики. Ну, так на кого мне рассчитывать? — На него, — ткнул карандашом в сторону Крячко Орлов. — А я осуществляю моральную поддержку по телефону. Турбаза «Лагуна» в Пелееве оказалась местом удивительно тихим и уютным. Беседки вместимостью на 10–12 человек были разбросаны по берегу между раскидистыми ивами. От каждой к песчаному пляжу и наверх, к домикам и административному зданию вели аккуратные деревянные дорожки с перилами. Каждая беседка имела свой собственный стационарный мангал, дополнительные столики для приготовления пищи, а рядом даже кабинки для переодевания. Компания на турбазе собралась к 11 утра с сумками и повалила к берегу веселой гурьбой. Гуров знал почти всех в лицо, за исключением кого-то из администрации театра и двух мужчин из управления культуры. Чувствовалось, что сегодня коллектив не очень теплый, что много здесь людей, без которых было бы спокойнее и приятнее за столом. Мария как будто поняла настроение мужа и шепнула ему на ухо, когда они ставили сумки с едой и напитками на стол возле мангала: — Понимаешь, сегодня что-то вроде обязательной программы. Многие считают, что победа в конкурсе — это их заслуга, а переубеждать их не совсем дипломатично. И небезопасно. — И здесь политика, — вздохнул Лев и посмотрел в сторону домиков. Крячко что-то задерживался. Неудивительно, что и за столом сразу наметилось какое-то расслоение. Один из молодых режиссеров, несколько актрис, с которыми Гуров не был лично знаком, и чиновники из управления культуры оказались в одной его части, и разговоры у них пошли на свои темы. Старая же компания, которую Лев хорошо знал и в которой чувствовал себя своим, сплотилась вокруг Марии и ее подруги Анны Красовской. Красовская сегодня пришла с мужем — архитектором. Высокий, немного сутулый, в очках с тонкой оправой и светлыми непослушными волосами, Иван Красовский напоминал аиста. Особенно когда вставал и тянулся через стол за бутылкой или к тарелке с закусками. Крячко появился весьма эффектно и в самый подходящий момент — когда компания чиновников и близких к ним актрис отправилась кататься на лодках. В яркой летней рубашке навыпуск, в дорогих светлых ботинках, он спустился к беседке с таким темпераментом, что на него невольно засмотрелись все дамы. Станислав нес в одной руке букет алых роз, в другой корзинку, очень трогательно накрытую женской косынкой с кистями. — Друзья, прошу прощения за опоздание, — громогласно возвестил он, картинно разводя руки с цветами и корзинкой. — Но я готов искупить свою вину. Женщины переглянулись с многозначительной улыбкой, потому что никто не сомневался, кому предназначены цветы. В театре давно уже перестали шутить на тему о том, что настоящие мужчины и настоящие полковники перевелись в целом, но остались в окружении Марии Строевой, чьим мужем имел счастье быть полковник Гуров. Крячко деликатно припал к ручке Марии, был удостоен благосклонной улыбки и легкого касания пальцами головы. Пожав руку Гурову, он весьма эффектно смахнул с корзинки платок, и все увидели шесть горлышек настоящего «шардоне». Гуров улыбнулся. Крячко сейчас был близок в своем образе к тому, чтобы извлечь саблю и клинком сбить пробку с бутылки. Хотя пробки гусары сбивали не у вина, а у шампанского, а потом, окатывая стол и дам пеной, поспешно разливали его по бокалам. Но сабли не было. И «шардоне» — это белое вино. Мужчины быстро справились с остальными бутылками, разлили вино по бокалам, и Крячко начал говорить свой тост. Делал он это красиво и умно. Очень искренне и тепло говорил и о театре, и об актерах, и о вечных ценностях. В общем получилось неплохо, и все с удовольствием выпили. Потом появилась гитара, и мужчины с шумом стали просить Красовскую спеть какой-нибудь романс из своего репертуара. Актриса заулыбалась, потом хитро посмотрела на обоих полковников и произнесла: — Хорошо, я спою, но при одном условии — если господа полковники не откажут даме в одной безобидной просьбе. — Мадам! — Крячко мгновенно поднялся и, не выходя из образа, с готовностью щелкнул несуществующими каблуками со шпорами и боднул головой воздух. — Всегда к вашим услугам! Если только вы не заставите нас изменить своему долгу офицера, присяге Родине и если от этого не пострадает честь дамы. Орел, подумал Гуров с усмешкой. Под такие условия можно подтянуть все что угодно. Анна Красовская запела один из самых красивых и романтичных романсов своего репертуара «Кавалергард, мой милый». Потом «Возьми в ладонь мою печаль», а в завершение они с Марией дуэтом исполнили романс «Шепчутся свечи на полке каминной». Коллеги зааплодировали и предложили снова поднять бокалы. — Так вот, о моей просьбе, — подсела к Марии и Гурову Красовская. Лев подозрительно посмотрел на свою жену, которая как-то странно прыснула. Крячко тоже покосился на нее, но с мужественным видом подошел к дамам. — Видите ли, ребята, — сразу стала серьезной Красовская. — Я хотела вас попросить вот о чем. Вам будет не трудно, ведь вы сыщики, люди искушенные в такого рода головоломках. Да и развлечение какое-никакое. Отдохнете от службы. — Так о чем вы просите? — решил поторопить актрису Гуров, снова подозрительно покосившись на улыбающуюся жену. — Иван, — Красовская посмотрела в сторону своего подвыпившего мужа, который что-то объяснял актрисам, активно жестикулируя руками и помогая себе мимикой, — Иван выиграл сертификат на прохождение квеста. Но вы сами понимаете, что он человек специфических знаний, привычек и образа жизни. Да и профессия у него, так сказать, далека от темы квеста. — Аня, прости, — перебил ее Гуров, — я не понял. Сертификат на что? Квест?