— Вы бы лучше доложили, что откопали, Джо, — сказал инспектор нетерпеливо. — Должен признаться, — начал Новембер негромко и просто, как всегда, — что мне очень не сразу удалось найти хоть что-то против улик Картера. Я-то был уверен, что Голт не убивал, значит, должен быть кто-нибудь другой. Но нашел я следы только Голта и Картера, а Картер всю историю выложил довольно точно. Вот почему я принялся искать третьего, и появиться этот третий мог, только приплыв на каноэ. Однако никаких признаков, что к берегу приставало каноэ, я не нашел, хотя очень старательно искал. И все-таки застрелить человека с воды никто бы не мог, потому как оттуда слишком далеко до того места, где нашли тело мистера Гаррисона. В общем, вы понимаете, у меня не оставалось никакой другой разгадки: кто-то приплыл на каноэ, вылез на бревно, которое лежит неподалеку от засидки, прошел по нему до конца и выстрелил в мистера Гаррисона оттуда. Теперь другое: расстояние от бревна до тела мистера Гаррисона — более одиннадцати ярдов, и все же разброс дроби небольшой — вы это видели; потому я догадался, что убийца, кто бы он ни был, пользовался ружьем, у которого ствол с полным чоком:[26] такие посылают дробь сильно и кучно, притом, как мне представлялось, это было ружье большего калибра, чем двенадцатый. И я начал искать заново, и в конце концов нашел свежий пыж от недавнего выстрела из ружья десятого калибра (он сейчас у мистера Кварича). Между тем, и у Гаррисона, и у Голта ружья двенадцатого калибра. Единственный, у кого была десятка, — это мистер Симонсон, а он расположился дальше всех, в засидке возле самого клуба. Кроме того, он ходит в сапогах, подбитых гвоздями, и никак не мог бы пройти по этому трухлявому бревну, не оставив отчетливых следов. Значит, это был не он. Но я полностью убедился, что кто-то, обутый в мокасины или галоши, стрелял из ружья-десятки. И еще я понял, что убийство не было внезапным. Тот, кто его совершил, продумал все заранее. — А это вы откуда взяли? — вставил офицер. — Дробь номер шесть, помните? Не было там патронов для десятки, заряженных номером шестым. Тот, кто все это затеял, вероятно, зарядил те патроны нарочно, чтобы подозрение пало на мистера Голта. — Понятно. — Ну вот, — продолжал Джо, — вот что мне дал осмотр Камышовой Шейки. Дальше ничего другого не оставалось, как обойти озеро и взглянуть на лодки. Тем более что мистер Голт сказал нам с мистером Кваричем, будто видел, как кто-то ходил по южному берегу почти сразу после того, как случилось убийство. Мы, значит, и прогулялись туда. Конечно, там я и нашел следы от пары маленьких мокасин — они вели вниз, к лодочному сараю, а потом снова вверх. «Ситаванга Салли, — говорю я себе, — уж больно эти следочки похожи на твои…» — Но откуда же взялось пятно в каноэ — ведь это не могла быть кровь Гаррисона? — Да и не была, — сказал Джо. — Кровь была ее, Салли, собственная. Силенок-то у женщины немного, а у этих ружей-десяток чертовская отдача. Я рассудил так, что у нее кровь носом пошла. Гляньте, как у нее щека и губа распухли. Пока Джо произносил слово за словом, сплетая все туже сеть вокруг индейской скво, я наблюдал за ее застывшим лицом. Когда он указал на распухший рот Салли, ее черты внезапно оживились; никогда не приходилось мне видеть такого выражения дичайшей, мстительной страсти. Признав безнадежность своего положения, она отбросила все уловки. — Да, моя убить Гаррисон! — выкрикнула она. — Моя убить им хорошо! — Ох, Салли, — сказала сквозь слезы Эйлин. — Он всегда делал тебе добро! — Гаррисон дьявол! — яростно возразила индианка. — Моя клялась убить им перед месяц листьев. Гаррисон убить Птица Прерий — мой сын. — Что это означает? — Эйлин в ужасе оглянулась на нас. — Полагаю, у меня есть объяснение, — сказал инспектор. — Месяц листьев — это июнь. А мистер Гаррисон был судьей в Штатах, не так ли? — Так… — И он вел какие-то дела индейцев из резерваций. Помнится, мне говорили, что сын этой женщины попал в беду из-за кражи лошадей… — Плохой человек сказать, что Птица Прерий украсть им, — перебила его Салли. — Черные одежды… черно одетые человеки болтать-болтать. Потом старый Гаррисон болтать. Забрать Птица Прерий — далеко, далеко. Моя пойти следом. — Так оно и было, — продолжал инспектор. — Я помню, что Птицу Прерий судили, ему дали десять лет. Вероятно, приговор вынес судья Гаррисон. Птица умер в заключении. Если так, тогда все понятно. Индейцы никогда не забывают. — Птица Прерий, он мертвый. Моя клялась убить им, Гаррисон. Теперь Птица Прерий счастливый. Моя готов идти к им, — заявила старая скво и вновь впала в свое бесстрастное молчание. — Она думала, что мистер Гаррисон лично ответствен за смерть ее сына, — добавил инспектор. — Бедная женщина! — вздохнула Эйлин. К моему рассказу мало что можно добавить. Расследование в дальнейшем подтвердило факты, приведенные инспектором; стало ясно, что Ситаванга Салли, проведав об участии Гаррисона в охотах клуба «Тамаринд», нанялась туда с единственной целью отмщения за сына. Она, несомненно, заметила чувство, возникшее между Эйлин и Голтом, и попыталась навлечь подозрения на последнего, чтобы отомстить в полной мере, а заодно и отвести подозрения от себя. Индейцы все еще придерживаются древнего закона — кровь за кровь. Он прост и понятен. Наиболее точный итог этого дела, как мне кажется, подвел сам Новембер: — Похоже, что индейцы порой считают наше цивилизованное правосудие сущей неразберихой, — сказал он. Эрнст Брама ТРАГЕДИЯ В КОТТЕДЖЕ БРУКБЕНД — Макс, — произнес мистер Карлайл, когда Паркинсон закрыл за собой дверь, — это лейтенант Хольер, которого ты согласился увидеть. — Услышать, — поправил Каррадос, улыбаясь прямо в пышущее здоровьем и слегка смущенное лицо незнакомца перед ним. — Мистер Хольер знает о моей слепоте? — Мистер Карлайл сказал мне, — ответил юноша, — но на самом деле я уже слышал о вас, мистер Каррадос, от одного из наших людей. Речь шла о крушении корабля «Иван Саратов». Каррадос с добродушным смирением покачал головой. — А ведь владельцы поклялись хранить все в полном секрете, — посетовал он. — Что ж, полагаю, это неизбежно. Надеюсь, мистер Хольер, ваше дело не касается пробоин в днище? — Нет, мое дело довольно личное, — ответил лейтенант. — Моя сестра, миссис Крик… Впрочем, мистер Карлайл расскажет об этом лучше, чем я. Он все знает. — Нет-нет. Карлайл профессионал. Позвольте мне услышать необработанную версию, мистер Хольер. Уши заменяют мне глаза, знаете ли. — Хорошо, сэр. Я могу рассказать вам обо всем, это верно, но я боюсь, что все сказанное и сделанное может показаться очень незначительным, несмотря на то, что для меня это важно. — Иногда мелочи имеют огромное значение, — подбодрил его Каррадос. — Не стесняйтесь. Вот что рассказал лейтенант Хольер: — Моя сестра, Миллисент, замужем за человеком по фамилии Крик. Ей сейчас почти двадцать восемь, а он по меньшей мере на пятнадцать лет ее старше. Ни мою мать (которая теперь уже умерла), ни меня Крик никогда особо не волновал. Мы ничего не имели против него, кроме разве что некоторой разницы в возрасте. Но никто из нас не нашел с ним общего языка. Он был мрачный, неразговорчивый человек, и его угрюмое молчание убивало любую беседу. Поэтому, разумеется, мы не очень часто виделись. — Как ты понимаешь, Макс, это было четыре или пять лет назад, — бесцеремонно вмешался мистер Карлайл. Непреклонное молчание Каррадоса было ему ответом. Карлайл высморкался, умудрившись придать этому действию обиженное звучание, и тогда лейтенант Хольер продолжил: — Миллисент вышла замуж за Крика после очень недолгой помолвки. Это была ужасно мрачная свадьба — по мне, так больше похожая на похороны. Крик — человек нелюдимый, едва ли у него были друзья или деловые знакомые. Он был каким-то агентом и держал контору в Холборне. Полагаю, этим он зарабатывал на жизнь, хотя мы почти ничего не знали о его личных делах. С тех пор, как я понимаю, дела его шли все хуже, и я подозреваю, что последние несколько лет они держатся на плаву всецело за счет небольшого дохода Миллисент. Хотите ли вы знать подробности? — Рассказывайте, прошу вас, — кивнул Каррадос. — Когда наш отец умер семь лет назад, он оставил три тысячи фунтов. Они были вложены в Канадские акции и приносили чуть больше сотни в год. По его завещанию на этот доход должна была жить моя мать, а после ее смерти деньги переходили Миллисент, при условии единовременной выплаты мне пятисот фунтов. Однако в личной беседе отец посоветовал мне позволить Миллисент хранить эти деньги и получать с них доход, пока они не понадобятся мне для чего-то конкретного. Ведь она не будет особенно богата. Видите ли, мистер Каррадос, на мое образование и развитие было потрачено куда больше, чем на ее. У меня было жалование, и кроме того, я, в конце концов, мужчина и мог позаботиться о себе намного лучше. — Совершенно верно, — согласился Каррадос. — Поэтому я ничего не имел против, — продолжил лейтенант. — Три года назад я приезжал домой, но с ними особо не виделся. Они жили на съемной квартире. До прошлой недели это был единственный раз, когда я встречался с ними после свадьбы. Тем временем наша мать умерла, и Миллисент стала получать доход. Тогда же она написала мне несколько писем. В остальное время мы не часто писали друг другу, но около года назад Миллисент прислала мне их новый адрес — коттедж Брукбенд, Муллин Коммон — они сняли дом. Получив два месяца отпуска, я, само собой разумеется, решил навестить их, полный намерения провести с ними как можно больше времени, но уже через неделю съехал под вымышленным предлогом. Унылое, невыносимое место, все пропитанное неописуемо гнетущей атмосферой. — Он беспокойно огляделся, наклонился и понизил голос. — Мистер Каррадос, я совершенно уверен, что Крик только и ждет удобного момента, чтобы убить Миллисент. — Продолжайте, — спокойно ответил Каррадос. — Вас ведь убедила не только неделя в мрачной обстановке коттеджа Брукбенд, мистер Хольер. — Я не вполне уверен, — с сомнением признался Хольер. — К этому вполне могли привести подозрительность и ненависть ко мне, скрытая под маской вежливости. И все-таки было кое-что более существенное. На следующий день после моего приезда Миллисент рассказала, что, безо всяких сомнений, несколько месяцев назад Крик собирался отравить ее гербицидом. Она проговорилась об обстоятельствах этого в минуту сильного нервного потрясения, но позже отказалась возвращаться к разговору об этом — даже слабо отрицала. Все, что мне с величайшей сложностью удалось вытянуть из нее, расспрашивая о муже и его делах, — Миллисент была совершенно уверена, что Крик подмешал яд в бутылку портера, которую она должна была выпить за ужином, оставшись одна. Когда это не сработало, он вылил смесь, вымыл бутылку и добавил в нее остатки из другой. Гербициды вместе с другими смесями хранились в том же шкафу, что и пиво, и были разлиты в такие же бутылки, но с надлежащими этикетками. Так что я не сомневаюсь, что, вернувшись домой и обнаружив Миллисент мертвой или умирающей, он бы представил это так, словно она в темноте перепутала бутылки и успела сделать глоток яда, прежде чем обнаружила свою ошибку. — Да, — согласился Каррадос. — Легкий и безопасный способ. — Вы должны знать, мистер Каррадос, что они живут весьма скромно и Миллисент практически полностью находится во власти своего мужа. У них всего одна служанка — женщина, которая приходит на несколько часов каждый день. Дом стоит весьма уединенно. Крик иногда отсутствует по нескольку дней, а Миллисент своей гордостью или безразличием оттолкнула от себя всех старых друзей и не завела новых. Он может отравить ее, закопать тело в саду и уехать за тысячи миль, прежде чем кто-нибудь начнет справляться о ней. Что же мне делать, мистер Каррадос? — Маловероятно, чтобы он попытался теперь отравить ее чем-нибудь еще, — рассудил Каррадос. — Этот план провалился, и его жена будет настороже. Он может знать или, по крайней мере, подозревать, что кому-то об этом известно. Нет… Самой разумной мерой предосторожности для вашей сестры будет уйти от этого человека, мистер Хольер. Но она ведь не сделает этого? — Нет, — подтвердил Хольер. — Я сразу ей это предложил. — Молодой человек некоторое время боролся с сомнениями, а потом выпалил: — Честно говоря, мистер Каррадос, я не понимаю Миллисент. Она сильно изменилась. Она ненавидит Крика и обращается с ним со скрытым презрением, которое как кислота разъедает их жизнь. И все же она неимоверно ревнует его и не позволит ничему, кроме смерти, разлучить их. Их жизнь ужасна. Как бы сильно мне ни был неприятен Крик, прожив с ними неделю, я должен признать — он изрядно от нее натерпелся. Было бы не так уж удивительно, если бы он в сердцах убил ее. — Это нас не касается, — сказал Каррадос. — В игре такого рода надо выбирать сторону, и мы сделаем это. Остается убедиться, что наша сторона выиграет. Вы упомянули ревность, мистер Хольер. Вы полагаете, у миссис Крик есть реальные основания? — Мне стоило сказать об этом, — ответил Хольер. — Мне довелось познакомиться с репортером, работающим в том же квартале, что и Крик. Когда я упомянул его имя, он ухмыльнулся. «Крик, — сказал он, — у него роман с машинисткой, не так ли?» — «Вообще-то, он муж моей сестры, — ответил я. — Что за машинистка?». Парень сразу срезался. «Нет-нет, — сказал он. — Я не знал, что он женат. Не хочу ни во что такое впутываться. Я только говорю, что у него есть машинистка. Что такого? У нас тоже есть, у всех есть». И больше мне ничего не удалось у него выяснить, хотя эти слова и усмешка подразумевали… Ну, вы понимаете, мистер Каррадос. Каррадос повернулся к своему другу. — Полагаю, ты уже все знаешь о машинистке, Луис? — За ней установлено строгое наблюдение, — с торжественной важностью ответил мистер Карлайл. — Она не замужем? — Нет. Если верить общему мнению, нет. — Это все, что сейчас важно. Мистер Хольер предоставил нам три превосходные причины, по которым этот человек может желать избавиться от жены. Если принять во внимание попытку отравления — несмотря на то, что у нас есть только подозрение ревнивой женщины, — то к желанию можно прибавить и намерение. Что ж, мы возьмемся за это. Есть у вас фотография мистера Крика? Лейтенант достал блокнот. — Мистер Карлайл уже спрашивал меня. Вот лучшее, что я смог достать. Каррадос позвонил в звонок.