Пролог Дождь… Наверное, это был первый сильный дождь в этом году. Не морось, не накрапывание, а настоящий полноценный ливень. Кто бы мог подумать… А ведь еще час назад светило солнце и на небе не было ни облачка. Минут пять посмотрев на то, как разверзлись небеса, я поняла, что не хочу стоять под козырьком, как все. Не хочу ждать. Не хочу надеяться на чудо. Чудес не бывает. Горькая тень улыбки всего на мгновение легла на губы, и я, сняв солнечные очки и убрав их в сумку, решительно шагнула под дождь, наплевав на то, что у меня не было зонта. Волосы промокли уже через минуту, превратившись в сосульки, с которых не капало, а лилось. Пиджак намок моментально, особенно плечи, и теперь вода медленно, но уверенно просачивалась под него. Я на мгновение задумалась о телефоне и бумагах: паспорте, блокноте и книге, лежащих в сумке, но лишь плотнее прижала ее к себе, чтобы вездесущий дождь не пробрался внутрь. Хотя… Ерунда… Подумаешь, блокнот. И даже паспорт… Даже телефон. Это все ерунда. До дома – всего двадцать минут пешком, так что ничего не случится. Непоправимого точно не случится. Я усмехнулась… Последние несколько недель я могла лишь усмехаться и пытаться изобразить улыбку. Получалось плохо. Только подумала и поняла, что снова плачу. Ерунда… Все равно дождь, никто не увидит. Да и рядом – никого… Прикрыв глаза, потому что помнила дорогу наизусть, я пыталась отрешиться от боли. Получалось плохо, но я старалась. Мимо проехала машина, окатив меня грязной дождевой водой и забрызгав не только туфли, но и бежевую юбку. Даже не дернулась. Даже не усмехнулась, только снова открыла глаза. Подумаешь, юбка… Меня снова начала охватывать апатия. Вязкая, гулкая, глухая… За свои недолгие двадцать три года я ни разу не задумывалась о том, что мы смертны. Мне всегда казалось, что родители будут жить вечно. Глупая… Случай. Нелепый. Страшный. И все. И я больше не могу… – Господи, почему?.. Наверное, этот вопрос задавали ему многие до меня. Но, как и многим, он мне не ответил. Ни тогда, ни сейчас. Снова машина… На этот раз мне не повезло еще больше, и меня окатили буквально с головы до ног. Гадко… Замерла. Закрыла глаза. Выдохнула… И горько улыбнулась. Реальность. Суровая реальность. Мотнула головой и шагнула в сторону от края тротуара, подальше от проезжей части. Сама виновата. – Девушка! Я поняла, что обращаются ко мне, только тогда, когда мужчина торопливо подошел ближе и попытался взять за руку. – Деву… – Не трогайте… – Мой голос был сиплым, а слова – невнятными, но мужчина понял их смысл и поморщился. Да, голос у меня неприятный. Последние несколько недель. – С вами все в порядке? – Да. – Я старалась не смотреть на него и даже попыталась обойти, но он шагнул навстречу, и я прошептала: – Не надо. – Я вас обрызгал. Извините. Вы далеко живете? Подвезти? У вас горе? Я могу… – Нет. – В душе поднялась злоба. Неконтролируемая. Сокрушительная. Уничтожающая. В первую очередь, опустошающая меня саму. – Но, может… – Уйди. С дороги. Не мешай. Дождь, кажется, стал еще сильнее, но я с вызовом вздернула подбородок и, глядя прямо в темно-серые глаза незнакомца, процедила: – Ты ничего не можешь. А теперь уйди. – Я могу помочь. – Мужчина оказался занудным и упрямым. Одетым в дорогой костюм, серую рубашку и темно-синий галстук. А еще – высоким и широкоплечим. И он совершенно не обращал внимания ни на мой сиплый, неприятный голос, ни на мои красные уже несколько недель глаза. – Чем? – Многим. – Он был не только упрям, но еще и серьезен. – Мне не надо многого… – Я довезу. – Упрямо сжатые губы намекали на то, что этот «рыцарь» не отстанет, пока не оправдается хотя бы перед самим собой. Что ж… – Хорошо. Посмотрела налево… Да, та самая машина, которая обрызгала меня второй раз. Очень дорогой внедорожник. Что ж, если ему не жалко обивку… – Садитесь. Несмотря на то что я ему нагрубила, мужчина вел себя очень сдержанно, вежливо и даже открыл передо мной пассажирскую дверь, чтобы я села. Села. – Октябрьская, девять. Закрыла глаза и обняла себя руками. Май… Всего лишь май. Коварный и изменчивый. Даже хорошо, что промокла насквозь, давно надо было заболеть. Не могу больше ходить на работу и смотреть на их сочувствующие лица. Лживые… На самом деле до дома оставалось всего минут семь пешком – один светофор да два дома вглубь. Но раз ему надо совершить добрый поступок… Пусть хоть ему сегодня будет хорошо. – Я вижу, вам плохо. Я могу помочь? – Нет. – И все-таки… – Вы мне поможете, если замолчите. Я не могла быть вежливой. Физически не могла. За эти три недели я поняла, что ненавижу сочувствие. Оно убивало… – Хорошо… Он ответил недовольно, но замолчал. Ровное и едва слышное урчание мотора убаюкивало и почему-то успокаивало. Было в нем нечто такое… умиротворяющее. И лишь минут через семь я поняла, что мы слишком долго едем. Резко распахнула глаза. – Куда вы меня везете? За окном была совсем иная улица, причем та, что вела за город. Мы ехали с такой скоростью, что дома буквально мелькали, сливаясь в одну серую дождливую полосу. А он все не отвечал. Лишь в зеркале заднего вида отражались его слегка прищуренные недовольные серые глаза. Что ж… – Хорошо, не говорите. Когда начнете убивать, пожалуйста, сделайте это быстро. Не люблю боль. Сиплый шепот неприятно резанул слух, но Кирилл лишь сильнее поджал губы. Сама просила замолчать. А он уважает желание дамы. Вот только, судя по тому, что дама закрыла глаза, в которых едва ли теплилась жизнь, она не приукрашивала. Она действительно была на грани, когда уже плевать на то, что будет, потому что хуже уже быть не может. С этой мыслью в памяти всколыхнулись не самые приятные воспоминания, и он горько усмехнулся. Хуже быть может. Причем настолько, что даже представить невозможно… Это возможно лишь пережить самому.