– Чтобы посмотреть, нет ли там пострадавших. Это все-таки было полуправдой. Харальд понял, что быстро приближается к границе, за которой потребуется лгать. – Вы трогали что-нибудь в машине? Огромный скачок. Он уже оказался на границе и балансировал. – Пожалуй, нет, – ответил он несколько уклончиво, чтобы закамуфлировать ложь, удержаться на правильной стороне. – Да или нет? Она не сдавалась. – Прошло девять лет, – попытался он. – Сколько сгоревших машин с трупами женщин внутри вы с тех пор нашли? – с явным раздражением в голосе спросил пожилой мужчина рядом с ней. – Подозреваю, что ни одной. Правильно? Харальд переключил внимание. Встретился взглядом с мужчиной. Кажется, его зовут Бергман? До сих пор он молчал. Это что-то означает? Его вопрос вовсе не был вопросом. Это утверждение. У Харальда возникло ощущение, будто мужчина перед ним видит полуправду и дымовые завесы насквозь. Надо выбирать: или, или. Правда или убедительная ложь. Он решил начать с первого. – Да. – Женщина была поджарена до хруста, значит, щупать пульс причин не было? – Да. – Тогда, наверное, не так уж трудно вспомнить, трогали ли вы что-нибудь в машине. – Да. – Так вы трогали что-нибудь? Пора лгать. – Нет. – Точно? Харальд выразительно кивнул. Будто воспоминание вдруг стало очень отчетливым. – Ну, я обошел вокруг, чтобы посмотреть, не выпал ли оттуда кто-нибудь, поэтому, возможно, машины касался, да, наверное, но внутрь я не залезал. Он умолк – как показалось Себастиану, от изнеможения после такой длинной тирады. Мужчина снова сплюнул и опять переключил внимание на землю перед ногами. Ванья смотрела на него испытующе. Последний ответ отличался от остальных. Это было рассуждение. Объяснение. Более подробный ответ, чем его спрашивали. Почти алиби. И затем опять опустил взгляд. Она как раз собралась спросить, есть ли у него оружие и, если да, то какое, но инициативу перехватил Себастиан. – У вас есть дети? Харальд поднял взгляд с неподдельным удивлением. – Нет. – А это? – спросил Себастиан, кивая в сторону батута. – Вы не похожи на любителя батутов. – Несколько соседей хотели от него отделаться, – ответил Харальд, пожимая плечами. – Я собираюсь выставить его на продажу в Интернете. Себастиан быстро огляделся. Никаких других домов в поле зрения. – У вас нет никаких соседей, – заключил он. – Чуть подальше. – Харальд неопределенно показал рукой через плечо Себастиана. Себастиан повернулся к Ванье, встретился с ней взглядом и понял, что она думает то же, что и он. – Он врал. Ванья сосредоточенно вела машину от одинокого дома обратно к большой дороге. – Я знаю, – ответил Себастиан. – По крайней мере, про батут. – Думаешь, он ворованный? Себастиан пожал плечами. – Может, украл не он, но скажем так, я не думаю, что у него имеются чеки на все барахло, валяющееся на этом участке. Ванья кивнула. Воровство или хранение и сбыт краденого. Либо, либо. Первый человек, оказавшийся на месте аварии, довольно своеобразно трактовал понятие частной собственности – это могло прояснить несколько вопросов из расследования. – В машине не нашли сумочки, – сказала она, бросив взгляд на Себастиана. – И бумажника тоже. – Он мог сгореть. Конечно, вполне возможно, но Ванья была в этом далеко не убеждена. Насколько она смогла увидеть, расследование пожара в машине проводили очень тщательно. Ей казалось, что они обязательно обнаружили бы остатки сумочки или бумажника, если бы таковые там имелись. – Материал из полиции Оре лежит на заднем сиденье. Проверь, не нашли ли в машине каких-нибудь отпечатков пальцев, которые не удалось идентифицировать. Себастиан обернулся и с некоторым трудом достал папку, соскользнувшую к задней дверце с противоположной стороны. – Надо чтобы Билли еще проверил, есть ли у него какое-нибудь оружие, – сказал Себастиан, повернувшись обратно и открыв взятую с заднего сиденья папку. – Естественно, есть, здесь ведь каждая собака охотится. – Не с пистолетом. Ванья опять кивнула. Она вдруг обрадовалась, что не успела спросить Харальда об оружии. Он мог бы воспротивиться тому, чтобы они обыскивали дом, а если бы они не вошли в дом, то он смог бы спокойно отделаться от оружия после их отъезда. Теперь же он даже не знает, что они ищут. Внезапно ей показалось, что поездка в Оре, представлявшаяся поначалу бесперспективной, на самом деле может кое-что дать. У Ваньи зазвонил телефон. Она достала его и быстро взглянула на дисплей. «АННА» На мгновение она задумалась, стоит ли отвечать. Ей хотелось продолжить разговор с Себастианом о деле. Обсудить со всех сторон то, что им известно, их предположения и то, что следует попытаться узнать. Мать либо хочет просто немного поболтать, а в данный момент у нее нет на это сил, либо ее что-то тяготит, беспокоит, но на это у нее тоже нет времени. Она не хотела терять концентрацию. – Ты что, не собираешься отвечать? – поинтересовался Себастиан, бросив взгляд на телефон в ее руке. – Анна – это вроде твоя мама? – Да. – Почему ты не хочешь поговорить с мамой? Ванья вздохнула. Типичный дурацкий вопрос психолога – типа: Tell me about your childhood[10]. Если альтернатива – всю дорогу обратно слушать догадки и психологические рассуждения Себастиана по поводу ее отношений с Анной, то проще ответить. – Привет, – сказала она, изо всех сил стараясь изобразить радостный голос. Едва услышав мать на другом конце провода, она поняла: что-то случилось. Что-то очень страшное. – Ты хочешь уехать обратно в Стокгольм? В голосе Торкеля отчетливо слышалась надежда на то, что он ослышался. Ванья стояла у него в номере, в нескольких шагах от двери, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Она уже достаточно нервничала из-за того, что ее отец то ли арестован, то ли задержан, – Анна точно не знала, – и то, что Торкель своим откровенно недоумевающим и неодобрительным взглядом заставлял ее чувствовать себя какой-то предательницей, было уже явно лишним. Кроме того, он очевидно, намеренно или нет, неправильно ее понял. – Я не хочу, я должна, – ответила она с дополнительным ударением на последнем слове. – Почему? Ванья засомневалась. Со временем она расскажет, как бы ни обернулось дело, но не сейчас. Ей необходимо узнать больше. Она не знала даже, насколько обоснованными являются подозрения, и не представляла, в чем отца подозревают. Если она скажет, как есть, что ее отец лишен свободы, за этим последует масса вопросов: Почему? В чем его подозревают? И возможно, самый ужасный из всех: Что бы это ни было, мог ли он это совершить? Прежде чем рассказывать кому-либо, ей необходимо знать ответы на эти вопросы. – Это связано с семьей. Торкель замер, и ей показалось, что она увидела, как его раздражение незамедлительно сменилось чистой заботой. Ее вдруг осенило, что ей будет не хватать его в США. Какого бы руководителя ей ни дали, он, несомненно, будет куда хуже Торкеля.