Он понесся в семейную библиотеку, надеясь найти хоть какую-то зацепку, чтобы задержать распространение болезни. Ворвавшись на мансарду, Лунас стал рыться на полках. Хватал одну бумагу, другую, пробегал взглядом по старым пергаментам, быстро пролистывал книги, но привычные и знакомые слова были словно на Сотине – ничего не разобрать. Как он ни силился, сколько ни перечитывал одни и те же предложения, их смысл ускользал от него, как русалка от неопытного ловца во время купаний. – Проклятье! – Лунас отбросил очередную книгу в сторону. Она с грохотом упала, точно подбитая птица, распахнувшая при падении крылья. – Нужно больше времени. Ей нужно больше времени… Лунас кинулся к столу отца и начал перебирать его последние записи. Алхимические формулы показались ему диковинными, несмотря на то что многие из них дядя Демид заставлял его заучивать наизусть. – Тумматская алхимия! Лунас с яростью смахнул все со стола и безнадежно осел на пол среди разлитых голубых чернил, развалившихся книг, пергаментов, перьев и прочего хлама. Он уронил голову в ладони и тут вспомнил, что еще не заглянул в ящики стола. Нервными размашистыми движениями он стал открывать их и переворачивать все содержимое. Вновь попытался вчитаться в записи в надежде, что Вермон упустил лазейку, но вместо этого увидел в одном из ящиков флягу. Открутив крышку, Лунас принюхался. Сомнений не осталось – мандрагоровая настойка. Этот терпкий, резкий запах он узнал без труда. – Так вот почему ты не успел с лекарством! – вслух осудил отца Лунас, словно тот мог его услышать. – Все по-старому. Лунас разочарованно вздохнул, отвернувшись от стола. Однако, когда попытался взболтать флягу, понял, что она полна до краев, а значит, он ошибся насчет отца. Шальная мысль пришла в голову: крепкий алкоголь – именно то, что ему сейчас нужно. Он хлебнул настойки, заодно похвалив себя, что спасает Вермона от соблазна. Лунас и не заметил, как фляга опустела. Досада от собственной беспомощности навалилась на него с новой силой. Он в интуитивном порыве залез во внутренний карман плаща и достал паутинку. Решительно коснулся ее, и его сознание ворвалось в эпизод прошлого. Калейдоскоп ароматов дикой розы, сирени и персика опьянил похлеще любой настойки. Лунас склонился поцеловать Эль. Он точно знал, чего хотел. И плевать, что это не входило ни в чьи планы. Гитер требовал только привести ее, вырвав из плотной толпы Веремея, а Орден приказал выследить преступника, укравшего их бесценный труп. Однако сам Лунас не смог устоять перед искушением прикоснуться к чему-то, что казалось ему таким непонятным и недосягаемым. Тому, что несла в себе Эль. Он никогда прежде не испытывал подобного. Бывало, влюблялся, очарованный до беспамятства, или, напротив, лишь позволял любить себя, геройствовал, пока горел страстью завоеваний, и так же легко остывал, когда достигал цели. А он всегда ее достигал. Лунас увлеченно следовал за призрачной мечтой, а потом внезапно терял к ней всякий интерес. Однако рядом с Эль все было иначе. Он пытался ее разгадать, но не выходило. Это вызывало раздражение и азарт, ведь он не привык проигрывать. Благодаря ей он открывал в себе то, во что сам не мог поверить. Раньше он думал только о своих интересах, но ради Эль пошел даже против приказа Ордена – убить ее, чтобы предотвратить уничтожение Ярен. Конечно, это тоже было ему выгодно, ведь под ее влиянием он менялся. Она искренне верила в чудеса и умела находить во всем и во всех что-то хорошее. С каждым днем рядом с ней он чувствовал себя более живым. Легкое дуновение воспоминаний принесло ее слова: «Ты лучше, чем тебе кажется». «Хотел бы я, чтобы это было правдой» – Лунас ощутил острый укол вины. Она умирает из-за него. Если бы он не был таким эгоистом, то раньше бы раскусил план Гитера: остановил бы Таллику, не допустил заражения могильным вирусом, не привел бы ее на тот злополучный утес и не просто оставил подсказку для Айси через кодовое слово, а сразу же отправился бы в Нихиль. Конечно, ему мешал футаркский обет, но всегда можно было использовать уловку и не подвергать ее такой опасности. Лунас не обратил внимания, в какой уже раз касался шершавых тенет, не в силах насытиться действием «погружения». Он с трудом переборол себя и, оторвав пальцы от паутинки, отложил ее на стол. Его взгляд бессмысленно блуждал по комнате, пока он не заметил на подоконнике старую зрительную трубу на треноге – мамину драгоценность. «Даже когда меня нет рядом, с любовью смотри на звезды и, возможно, увидишь меня», – прозвучали в его памяти слова Элианы. – Сейчас мне тебя не хватает, мам, как никогда! Помоги мне. Я не знаю, что делать… – Лунас услышал в своем голосе мольбу и сломленность. – Я потерял тебя, не защитил Таллику и… Я не могу допустить, чтобы Эль… Лунас осекся, испугавшись своих мыслей. Он панически боялся вновь испытать разрушительную боль утраты дорогого ему человека. Во многом именно поэтому он предпочитал по-настоящему не сближаться ни с кем. Так проще. Он с печалью провел рукой по трубе; каждый изгиб, щербинка и залом были ему знакомыми и родными, как собственное тело. После смерти матери маленький Лунас проводил возле этой зрительной трубы практически все время. Он не расставался с ней, часто сбегая к себе в комнату с уроков в Академии Ноубл, куда их с Лиар сбагрила бабушка Сафия Семпер, пока отец упивался своей никчемностью и алкоголем. Брошенный всеми Лунас каждую ночь укреплял трубу на треноге, чтобы случайно не разбить, заботливо протирал линзы и вглядывался в далекие космические просторы в поисках солнечной искры, в которую превратилась Элиана. Но как только приходил рассвет, Лунас с растущей день ото дня досадой понимал, что это была лишь фигура речи. Мать, уже находящаяся на границе с тонким миром, просто пыталась подбодрить его. Он поджал губы, сдерживая гнев на того наивного мальчика. – Не бывает чудес, – напомнил себе Лунас, по привычке снимая окуляр. Затем вернулся к ящику стола, пошарил в нем и нашел тряпочку. Отец помочь не мог, мысли покоя не приносили, оставалась рутинная работа, в которой он надеялся найти утешение: осторожно протирать окуляр, пытаясь очистить голову от мучивших его образов. «На все воля Со-Здателя», – повторял отец после смерти Элианы, эти слова превратились в его кредо, а Лунаса только раздражали. Как можно сидеть сложа руки, когда твой любимый человек умирает в муках? На какое дно смирения и безразличия нужно пасть для этого? Лунас сжал кулак – раздался хруст – и не сразу понял, что натворил. Он опустил взгляд и испуганно уставился на отломанный хомут. – Твою ж виверну! – выругался он, спешно разбирая крепления в попытке починить деталь, как вдруг замер. В его пальцах оказался золотистый кристалл размером с ноготь, отбрасывающий ослепительный солнечный зайчик Лунасу на плечо. «Что ты такое? То ли я так надрался, то ли…» Додумать мысль он не успел. Кристалл так нагрелся, что Лунас не выдержал и выронил его. Тот упал на деревянный пол и раскрошился. Поднялся столб клубящейся пыли, словно кристалл был огромной глыбой, упавшей с высоты драконьего полета. Завороженный Лунас так и застыл с протянутой рукой – луч света ринулся из солнечных осколков вверх. Он достиг потолка, расширился и приобрел форму человека. То, что произошло следом, вызвало в душе Лунаса суеверную панику. Перед ним стояла мама, сотканная из солнечных лучей. Элиана с теплотой посмотрела на него и шагнула вперед – ее роскошные золотистые волосы качнулись, точно от порыва ветра. Лунас в ужасе отпрянул, едва не перевернув стул, и вжался спиной в стену мансарды, поражаясь, как сильно ему вдарила настойка. Сердце его бешено колотилось. «Если это побочка мандрагоровой дряни, то теперь понятно, почему отец сутками не просыхал!» – По правде говоря, я надеялась, что меня встретят по-другому, – со снисходительной улыбкой сказала Элиана, вызвав в душе Лунаса приступ боли. Голос! Интонация, легкий акцент, с которым мама произносила слова на веритацианском, растягивая гласные и съедая окончания. Лунас зажмурился, досчитал до десяти и с опаской открыл глаза. Иллюзия никуда не делась. Элиана, покачивая солнечным платьем, озиралась по сторонам и неспешно расхаживала по мансарде, ностальгически разглядывая окружающие предметы. От ее прикосновений по вещам разбегались сотни солнечных зайчиков, как будто свет попадал на блестящие вещи, а затем отражался на интерьер. – Кто ты такая? Элиана развернулась, отвлекшись от бардака на книжных полках. – Неужели ты не узнаешь собственную мать, Луна́рис? Давно позабытое и запретное валосильма́тское имя заставило сердце Лунаса сжаться до крошечной песчинки, которую яростная волна легко уносит в открытый океан. – Или ты спрашиваешь, что я такое? – Она мягко улыбнулась. – Я – Осколок Элианы, заточенный в кристалл. Хотела оставить частичку себя с вами, сынок. Быть рядом с тобой и малышкой Лиар, видеть, как вы взрослеете… – Лиар! – опомнился Лунас и направился к двери, чтобы позвать сестру. – Не нужно, дорогой. Лунас замер. Он боялся пошевелиться, лишь бы не всколыхнуть в душе весь тот затхлый бассейн боли, который он прикрыл целой крепостью собственной великолепности и ворохом разнообразных масок. – Но почему? Если ты Осколок… если это правда, мама… – Он запнулся и перевел дух. – Лиар захочет тебя увидеть. – Если Лиар увидит меня, весь прогресс, которого она достигла с того злополучного дня в Нихиле, разрушится, – Элиана с грустью опустила взгляд на собственные руки, а затем невесомой поступью приблизилась к Лунасу. Ее прикосновение к его щеке ощущалось как приятное тепло солнечного света ранним утром. Лунас зажмурился и представил, что Элиана стоит напротив него из плоти и крови. В душе заскребли фели́сы, а голова закружилась. На глазах, как он ни храбрился, предательски выступили слезы. – Там ты заразилась… – его голос дрогнул. – Все было не совсем так. – В смысле? Ты же погибла от могильного вируса… Я сам это видел! Элиана погладила его по голове и печально пояснила: – Это верно, погибла. Но заразилась не я… А Лиар. Ее трудности с использованием магии – последствия атаки вируса на ее дар. – Но… как? – Лунас в недоумении отпрянул от матери. – Лиар заразилась, а погибла ты. Я не понимаю. – В нас с тобой течет кровь Валосильматов… – При чем тут она? От этого валосильматства одни проблемы. Знаешь, чего мне стоило подделать Амантес и убедить всех, что крылья у меня от объединения? Лишь бы не быть среди остальных зеленой фурией! Элиана рассмеялась, и смех ее напомнил легкое дуновение ветра, тихое, ласково касающееся кожи. – Ты просто еще не принял эту часть себя. Быть хоть на толику Валосильматом – это благословение и ответственность. Ты поймешь это, дорогой, когда у тебя самого появятся дети. Наша способность перенимать болезни на себя, возможно, не раз исцелит и твоего ребенка. Да, могильный вирус неизлечим, но я ничуть не жалею, что забрала его себе. Лиар осталась жива… – Погоди, что? Мы можем перенимать болезни на себя? – тупо переспросил Лунас. – Да, этот дар Валосильматам ниспослал сам Со-Зда… – Мама, ты чудо! Спасибо! – Лунас рванул к двери. – Прости, мне нужно спешить. Кажется, я знаю, что делать! Он вдруг одумался и бросился обратно к матери, чтобы обнять ее, но с разочарованием промахнулся – солнечный образ оказался нематериален. Она взглянула на него с сожалением, словно прося прощение за свой вид. – Я люблю тебя, милый. Ты стал таким прекрасным мужчиной, – с гордостью заметила она. Лунас с трудом смирился с невозможностью ощутить настоящее прикосновение матери и окинул ее взглядом, полным благодарности. – Я тоже тебя люблю, мам! Спасибо! Ты права: это дар. И я собираюсь им воспользоваться. – Лунарис, не делай ничего необдуманного… – Прости, но необдуманности – мой конек, – сказал Лунас и, хотя испытывал непреодолимую жажду остаться с матерью, все же кинулся прочь с мансарды. Он получил шанс искупить вину, раздирающую его душу. За считаные секунды он добежал до своей комнаты, распахнул дверь и остановился на пороге, заметив сидящего на краю кровати отца. Вермон прикладывал мокрое полотенце ко лбу Эль и бессмысленно пытался унять жар. – Это ты так делаешь все возможное? – издевательски спросил Лунас, разозлившись, что Вермон околачивается в его комнате вместо того, чтобы корпеть над лекарством в лаборатории. – Я принес воды. – Твоя вода ей как импалу пятая лапа! – вспылил Лунас, скидывая с себя плащ и закатывая рукава рубашки. То, что он собирался сделать, требовало полной свободы действий. – Успокойся, сын. – Вермон отложил полотенце на тумбу, где стояли стакан и графин с водой. – Я понимаю, что ты чувствуешь. Но твоя вспыльчивость сейчас ничем не поможет. – Избавь меня от нравоучений, – отмахнулся Лунас, подходя к кровати и с сожалением смотря на Эль. – Разберусь сам. – Не сомневаюсь… Вермон освободил ему место.