— Тогда давайте сделаем это. Он морщится, когда его соведущая осторожно разрезает основу и протягивает ему кусочек. — Может, вы хотите сначала попробовать кончик? — предлагаю я. Другие участники хихикают, не в силах больше сдерживаться. Джорджианна кажется невозмутимой и от этого она нравится мне еще больше. Меня почти не волнует, что думают другие, кроме Филиппа. Я хотела посмотреть, смогу ли вывести его из себя. Судя по румянцу над его неряшливым, застегнутым на все пуговицы воротником и выпуклостью на брюках, я бы сказала, что мне это удалось. Зрительный контакт между мной и Филиппом продолжается на протяжении всей дегустации, но все, что я слышу, это «немного суховато, немного передержано». О боже мой, он в ярости. Я лениво возвращаюсь к своему рабочему месту, преувеличенно покачивая бедрами, и жду объявления победителя. Конечно же, светящаяся карусель из хлеба с добавлением шафрана. Я улыбаюсь участнице по имени Дейзи, думая: «Выпендрежница». — Извини, ты не следовала инструкциям, да? — говорит мне другая участница, когда мы прибираемся после съемок. Ухмыляясь про себя, я думаю, что инструкции интересуют меня меньше, чем боксеры Филиппа. Я не замечаю, как Филипп подкрадывается ко мне, пока продолжаю накручивать себя. Не замечаю даже тогда, пока он почти не оказывается на мне. Я подпрыгиваю, когда его голос грохочет мне на ухо: — Восточное крыло. Пройдешь по коридору второго этажа в мои личные покои. Сейчас же. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него и шепчу: — Я пропустила ознакомительную экскурсию, помнишь? Я не знаю, где это! Он разочарованно хмыкает. — Женщина, ты доведешь меня до смерти. Я едва ли понимаю, чего он ожидает, быстро заканчиваю прибираться на своем месте и направляюсь в восточном направлении, подальше от гостевых покоев. Филипп ждет меня в темном углу и с горящими глазами тянет в укромный уголок. — Я не была уверена, что ты имел в виду, говоря, что мой первый раз должен быть особенным, но, если хочешь секса в коридоре, давай сделаем это, большой мальчик. Он резко разворачивает меня лицом к себе, его челюсть сжимается, глаза сверкают. — Не могла бы ты просто… просто… Бедняга потерял дар речи. Ох, милый. Что я наделала? — Просто… помолчи. — Он прижимается своим ртом к моему. Аллилуйя. Наконец-то. Это был долгий день. Его поцелуй вызывает во мне страсть, разочарование и голод. Его рот и язык заявляют на меня права; его пальцы владеют мной, впиваясь в мои бедра. Легкий укол боли усиливает мое вожделение к этому разъяренному, возбужденному мужчине. Я пытаюсь поцеловать его в ответ, но он не позволяет мне. Он хочет одолеть, забрать, насытиться вместе со мной. От того, как Филипп обрушивает свою силу на мое маленькое тельце, я могла бы прогнуться назад под силой его поцелуя и умолять о большем. Внезапно он останавливается и тянет меня за собой по коридору. — Куда мы направляемся? — Мы идем туда, куда отправляют плохих девочек. Твою ж мать. Он открывает тяжелую деревянную дверь, быстро втаскивает меня внутрь, затем поворачивается и запирает за собой дверь. Он уже закатывает рукава рубашки, показывая мускулистые предплечья, когда поворачивается ко мне лицом. — Выбери паддл. Я следую за его взглядом к ряду предметов, похожих на ракетки для настольного тенниса, выстроенных в ряд на диване. — Что? — Это то, что мне нужно прямо сейчас. То, о чем я пытался рассказать тебе прошлой ночью. Если не можешь справиться с этим… Меня осеняет. — О! Вена у него на лбу подсказывает мне, что я не должна тратить время на вопросы. Я изучаю набор паддлов. Некоторые из них кожаные. У некоторых перья. — Меня отшлепают? — Только если ты согласишься. — Будет больно? — Только если ты этого захочешь. — Здесь? Он отвечает на дополнительные вопросы, и я соглашаюсь. Я доверяю ему. — Выбирай сам, — говорю я. — Очень хорошо. Мы начнем с малого. — Филипп берет паддл с розовой ручкой. — Наклонись и задери юбку. Я делаю глубокий вдох. — А потом… кровать? — Нет, — отвечает он. — Прямо сейчас все, что я хочу сделать, — это трахнуть тебя. Это совсем другое. Но я не собираюсь трахать тебя или заниматься с тобой любовью, пока это проклятое соревнование не закончится. — Тогда почему? — Потому что сегодня ты была непослушной девочкой. — Прости, папочка. Филипп гладит меня по волосам и говорит: — У тебя на щеке осталось немного муки. — Думаю, я немного грязная. Что ты собираешься со мной делать? Рычание, исходящее из глубины его груди, кажется, заставляет вибрировать всю комнату, и я чувствую это между своих бедер. Его голос низкий и смертельно тихий. — Наклонись. Подними эту юбку. И держи руки на диване. — Да, сэр, — отвечаю, прерывисто дыша. Я делаю, как он велит, наклоняюсь и задираю плиссированную юбку. Воздух холодит мою обнаженную плоть. Филипп выпаливает проклятие, когда видит, что находится под юбкой. — Что случилось с твоими гребаными трусиками?! Мои ладони потеют, когда хватаюсь за кожаный диван и смотрю на него через плечо. — Глупышка. Должно быть я сняла их где-то по дороге. — Хлоя. Разве твоя мама никогда не говорила тебе не играть с огнем? Он сжимает ручку деревянного паддла так, что белеют костяшки. — Конечно, дорогой, — отвечаю я, подражая его акценту. Паддл со стуком падает на пол, эхом отражаясь от стен. Наконец, он сдается. Удар! Прикосновение его ладони к моему мясистому заду застает меня врасплох, и я вскрикиваю от удивления. — О! — Легкая боль переходит в теплые покалывания. — Не паддлом? — Иногда единственное, что может обозначить мою точку зрения… — Удар! Еще один легкий укол, за которым последовало еще больше покалываний удовольствия, распространяющихся по моей обнаженной коже. — Моя рука.