То есть, конечно же, никуда мы не срывались, даже мотоциклу требуется время, чтобы разогнаться, а разгоняться между гаражами, где постоянно снуют люди, никто и не станет; мы, будем честны, едва-едва сдвинулись с места, но у меня, такой трусихи, будто все внутри остановилось на мгновение, а потом зашевелилось с удвоенной силой. Вдобавок я глаза зажмурила. Как же страшно, боже мой. Особенно после велосипеда. Впрочем, мой приступ паники длился не так уж и долго; потребовалась пара секунд, прежде чем я открыла глаза — вокруг мелькали коробки гаражей, мы двигались куда-то вглубь. Нас слегка подбрасывало на каждой кочке, особенно если учесть, что дорога тут такая себе, укатанная колесами земля. Мы ехали, похоже, на самой низкой скорости, чуть замедлишься еще — и упадешь, настолько она была низкой. И я позволила себе выдохнуть. Дышать было все же тяжеловато, этот шлем явно предназначен не для того, чтобы наслаждаться свежим воздухом. Мы двигались, зная точно направление — и — в самом деле, как я и предполагала, в голове на какие-то секунды ничего не осталось, лишь только это бесконечное движение, покачивание, рев, тепло от спины, солнечные блики за черным матовым стеклом; я улыбнулась, чувствуя себя счастливой, способной на многое, очень многое, и ощущать это было отчего-то приятно. Подумалось — все впереди. Одно поражение совсем не стоит того, чтобы из-за него убиваться. Потому что дальше — бесчисленное количество побед. Воодушевление мое, правда, вскоре прекратилось. Потому что мы выехали на большую трассу, как назло, практически пустую. И Ник, видимо, решил, что это подходящее время, чтобы наконец продемонстрировать значение слова «скорость». — Крепче держись! — крикнул он. — Куда крепче! — крикнула я в ответ. — Всегда есть, куда! Тоже мне, идеалист. Это была моя последняя мысль перед тем, как мы помчались. Я мгновенно поняла, что это значит, держаться крепче. И зажмурилась вновь. Однако ощущения никуда не делись. Зрение отошло, но тактильность обострилась; и каждой клеточкой своего тела я будто бы чувствовала, как касается меня воздух. Обволакивает нежно, точно создавая купол вокруг, и настолько этот купол плотный, что кажется почти осязаемым, можно притронуться. Притрагиваться я не стала, конечно же, не рискнула Ника отпустить. Недолго это длилось. Минут пять. Потом мы свернули. Ровная дорога превратилась в волнистую, я зажмурилась еще сильнее и прижалась к Нику крепче прежнего, готовая едва ли не врасти в него… Что за дороги такие? В какой лес он собирается меня увезти? Купол стал ослабевать, уходить вместе со скоростью. И вскоре мы плавно затормозили. — Наша остановочка. Просыпайся, красавица. Открывай глаза. Освобождай меня из своих страстных объятий. Возвращайся с открытого космоса на землю, попробуем в этом мире словить еще что-нибудь. — Как-то слишком быстро, — пробормотала я. Но глаза все же открыла. Правда, увидела только волосы Ника, небрежно измятые шлемом. Объятия спали мгновенно. Как-то гораздо проще было обниматься с ним, не видя этих волос. — Что-что? — уточнил Ник. Спрыгнул с мотоцикла первым, опустил шлем на сидение вместо себя. Потом помог мне расщелкнуть замки, стянул шлем, и я теперь наверняка была гораздо более лохматой, чем он, тем более, что хвост мой превратился не пойми во что, наполовину сполз. — Ничего, — ответила я. Ник протянул мне руку, и только тут, проследив за ней взглядом, я сосредоточилась на том, что происходит. — Ничего… себе, красиво как. Ник довольно улыбнулся и покивал. Он удивительно гармонично смотрелся на фоне той местности, где мы оказались, будто был лесным эльфом или фейри, что так любят обманывать людишек. И хотел он не то просто пригласить меня на прогулку по его чудесному саду, не то напрочь задурманить голову чудесным ароматом, растекающимся по округе, чтобы я совсем никогда не нашла дорогу домой. Даже так — не попыталась этого сделать, потому что решила бы остаться здесь навсегда. На его ладонь я все же оперлась, чтобы спуститься. Пальцы у него были горячими, как крышка перегретого телефона. По сравнению с моими, вечно холодными, это чувствовалось очень остро. — Случайно это место встретил. Понравилось. А вокруг были пионы, множество цветущих кустов, начиная от белых и заканчивая темно-розовыми, они хаотично переливались, перетекали друг в друга, и даже на одном кусте можно было разглядеть как нежно-розовые цветки, так и фуксийные; как винные, так и… трепетно-белые, что ли. Их было ряда четыре слева от нас, рядов пять справа. Ряды, впрочем, давно покосились, переплелись между собой, кустам пионов позволили расти, как им самим вздумается; кое-где между рядами еще виднелась квадратная плитка, мы сами стояли на такой же, с раскрошенными углами и опасно торчащим железным каркасом, я в детстве об такую разбила губу… И все-таки видно, что за кустами давно никто не ухаживает, не подрезает их и не подпирает, так что особо тяжелые бутоны склоняются к земле, хрупкие, беззащитные, но невероятно красивые и яркие. Над кустами летают шмели, такие толстые, что их можно заметить, даже не приближаясь; они жужжат, каждый себе на уме, но мелодия все равно получается слаженной и гармоничной, будто бы они выступают с ней лето восьмое, а то и девятое. Сколько живут шмели? Переживают ли наши суровые зимы? А запах… Здесь стоял просто умопомрачительный запах, который никак не получится вывести искусственно: это были не только пионы, сладкие, но не обжигающие своей приторностью кончик языка; но и запах нагретой солнцем земли, и прилетевшей с деревьев пыльцы, и даже дорожной пыли — дорога скрывалась от нас темно-зеленой, точно вышитой крестиком, полосой деревьев, но присутствие леса все равно ощущалось незримо, как сильно не отгораживайся от этого. Когда-то давно маме подарили открытку, если ее потереть, она начинала истончать запах роз; и на мгновение мне показалось, будто я вернулась в те детские времена, когда все было так легко и беззаботно, и для счастья хватало открытки, а сейчас счастье складывается из множества компонентов, причем уравнение тут же занулится, если не будет хватать хотя бы одного. Солнце скрылось за пушистым белым облаком, напоминающим по форме лошадиное лицо, и подсветило ее гриву мягким золотистым светом. — Год назад тоже ездил так, — вклинился в мою голову голос Ника, и эти его ужасные интонации показались как никогда подходящими, они чудесно вписывались и в шмелиный оркестр, и в шум стремительных машин, и в шелест листьев; ветер разделял одно слово на множество подслоев, одни плыли вверх, к небесам, другие близились к земле, обвивали бутоны пионов. И мне отчего-то необычайно нравилось все то, что происходит вокруг. — А тут мой верный спутник забарахлил вдруг. Решил посмотреть, что с ним вообще. Вижу — едва заметный съезд. Ну, съехал. А тут такое. Тоже был конец июня, все цвело. Мы плавно шли вперед, вдоль кустов, и я смотрела на цветы, не отрываясь. — Откуда они здесь? — спросила я. И мой голос тоже неожиданно хорошо вписался в пространство вокруг, будто этот чудесный сад принял меня за родную. — Может, скверик какой был. Я так и не нашел таблички. На картах тоже ничего не отмечено. Скорее всего, что-то запланировали, а деньги потратили не по назначению, вот и забросилось все. — А что в итоге с мотоциклом было? Ничего серьезно? Я с трудом оторвала взгляд от цветущих кустов и посмотрела на Ника. Глаза у него были такие же невероятно зеленые, как листья на кустах. Удивительная вещь, но я часто замечаю, что в пасмурную погоду голубые глаза будто становятся ярче, сами превращаются в два маленьких солнышка. А его, зеленые, наверное, зависят от солнца прямо пропорционально: чем ярче солнечные лучи, тем насыщеннее их цвет. — Пакет на трубу намотался. Смешно, что из-за такой мелочи байк может к чертям сломаться. Он тоже смотрел посмотрел на меня. Остановился вдруг, и я замерла тоже. — Ты на Илью совсем не похожа. — Ну да, — я пожала плечами. — Мне до него далеко. — Может быть, в этом и смысл? Что люди не похожи друг на друга. — Ну да, ты-то уж точно ни на кого не похож. Я отвела взгляд первая. И двинулась дальше. — Как тебе здесь, нравится? — Ник одним шагом преодолел расстояние, для прохождения которого мне понадобилось шагнуть трижды. — Да, нравится. Я совсем не это хотела получить, когда ввязывалась в подобную авантюру. Но это оказалось куда лучшим вариантом, более полным. Обида за то, что Ник опоздал на целый час, отошла куда-то на второй план. И осталась благодарность. Она расцветала в груди пионом, пока что белоснежным, но с постепенно розовеющими кончиками лепестков… — Сколько тебе лет? — спросила я вдруг. То состояние, которое называют вдохновением, было поймано, и я уже никак не могла себя остановить. — Девятнадцать, — ответил несколько удивленно Ник. — Я так и думала. — Это логично. Ну, двадцать исполнится меньше, чем через месяц. А зачем спрашиваешь? Продолжаешь выведывать из меня всю информацию, конфиденциальную и нет? — Нет, просто подумалось… — О чем подумалось? — Да так, метафоры…