— Ромашова, заткнись! Сам не понял, как впился в её горячие губы. Она попыталась вырваться, но он держал её крепко. Дёрнулась, но он пригвоздил её к стене. Язык с маниакальной жаждой выводил узоры в её мокром прекрасном рту, а руки не смогли сдержаться и стискивали каждый миллиметр тела, с жадностью сжимая. Горячая. Жар от ее тела проникал в кожу. Щипал мышцы, словно его протыкали тысячи мелких иголок, проникая в каждую пору, каждую точку в его теле. Он медленно растворялся. Растворялся по частичкам, словно пазл, отделялся от тела и уносился в воздух, раз за разом уменьшаясь в размере. Воздух подхватывал части его тела и уносил в никуда, растворяя. Уничтожая. А она тряслась в его объятиях и отвечала. Она двигала своим губами навстречу ему! И мир рушился. Эмоциональный вихрь выбивал дух из лёгких, подкидывая и опрокидывая на твёрдую поверхность. Её кожа была настолько мягкой, что хотелось прикасаться снова и снова. А прижатое девичье тело отдавалось навстречу твёрдой податливостью, будто так оно и должно было быть, и никак иначе… Её губы сладко влажно касались его, а тонкие, как пушинка, руки, обвивали напряжённую шею. Вокруг не существовало ничего. Не было универа, аудитории, отдалённых звуков из коридора. Ни-че-го. Были он и она. Существовали только двое. Окружение испарилось, еле виднеющимся паром растворяясь в воздухе. Гул в ушах. Её губы, её тело, и так тесно в штанах… И он её чувствовал своим членом. Так сильно, что она начала стонать. Упирался ей в живот, не было бы одежды между ними, проткнул бы насквозь. — Ромашова, ты сводишь меня с ума. Громов умирал. Умирал и стонал ей прямо в губы, упиваясь моментом. Упиваясь каждой секундой рядом с ней. — Громов… Лиза размякла в его объятиях, свесившись, словно тряпичная кукла, жалобно скуля отдельные фразы: — Это неправильно, так не должно быть… А Громов ещё сильнее прижимал её к стенке. Губы жадно глотали воздух возле её кожи. Хотелось раствориться в эту секунду, минуту, да и целую вечность, лишь бы ощущать её возле себя. Вдыхать аромат её волос, тела, ебучей блузки, которая мешала! Просто вот так быть рядом. Просто вдыхать в себя Ромашову и понимать, что как прежде уже не будет. Понимать, что лучшее, что происходило в его жизни, это она. Что он никогда в жизни не испытает большего удовольствия, чем элементарно дышать возле неё. Трогать так, что чувствовался ответный трепет на его действия. Он не ошибся. Ей нравилось. — Лиза, прости меня. Громов прошептал ей прямо в губы, яростно вычерчивая узоры на её теле, крепко держа одной рукой руки, а другой шаря по коже, куда только доставала собственная дрожащая рука. — Лиза, что происходит? Пустой кабинет разорвал возмущённый голос того человека, которого Громов уже давным-давно хотел стереть в порошок. Мир растворился, а глаза покрыла пелена. Давай, сука, скажи ещё хоть слово. — Лиза, что здесь… Глава 24 Громов выдохнул, сильно зажмурив глаза, и оторвался от Ромашовой. Смирнов стоял в проходе, и, кажется, не понимал, что вообще здесь происходит. Он искал Лизу и нашёл её. Вот только она почему-то была в объятиях другого парня. И объятия эти были явно не дружеские. Громов, выпрямившись в полный рост и засунув руки в карманы брюк, встал напротив Смирнова и небрежным тоном протянул, растягивая слова: — Ты что-то хотел? Смирнов уставился на него, как на ненормального. — Что ты делал с Лизой? — А ты что, не видел? Ты помешал нам, Смирнов. Напряжение в кабинете стало почти осязаемым. Двое смотрели друг на друга в упор, а Лиза словно вросла в стену, испуганно наблюдая за парнями. — Мы с ней встречаемся. — Да? Ну теперь уже вряд ли, — нагло ухмыльнулся Громов. — Захар, я всё объясню! — Ромашова отлипла от стены и подбежала к парням, хватая Смирнова за руку. Всё тело трясло, а в глазах читался ужас. Как же она красива, даже сейчас. Любая эмоция ей шла, как никому другому. Страх, гнев, ненависть, смех, стон... Особенно стон… Смирнов отдёрнул руку и отступил на шаг назад. — Чем вы тут занимались, Лиза? Ромашова стояла посреди них двоих, открыв рот и тяжело дыша, растерянно хлопая ресницами. Кажется, ответа у неё на этот вопрос не было, что ж... — Ты слепой или что? Я зажимал Ромашову к стене, лапал, облизывал и почти что трахал, да вот только ты припёрся и всё испортил. — Заткнись, Громов! Захар, я не виновата, он сам навалился, я не смогла ничего предпринять, просто не успела... Лиза попыталась снова взять Смирнова за руку, но он отступил ещё на шаг назад, а в глазах бурлила ненависть. Было отлично видно, что его аж затрясло. Оказывается, этот добродушный качок умеет злиться. Пожалуй, это лучшее, что могло произойти. Всё складывалось настолько удачно для Максима, что настроение с каждой секундой взлетало всё выше. И он уже стоял и в наглую ухмылялся, наслаждаясь результатом своего труда. Смирнову было явно плохо. Он трясся, сжав ладони в кулаки, и смотрел на Лизу с ненавистью, но было во взгляде что-то ещё... Боль. Ему было больно. И Ромашова это видела. — Не подходи ко мне больше. Никогда. Он развернулся и будто растворился в воздухе, настолько быстро его не стало. В аудитории повисла тишина. И только слабый гул голосов раздавался из приоткрытой двери. Он услышал всхлип. Ромашова так и стояла, смотря туда, где только что был Смирнов. Господи, сейчас что, будет истерика что ли? — Ромашова... Она резко развернулась и в пару шагов оказалась рядом. В глазах застыло отчаяние, и особый блеск указывал на то, что ещё чуть-чуть, и слёзы упадут на лицо. От звонкого хлопка голова метнулась в сторону. Она что, его только что ударила? Громов потёр ладонью щёку, удивленно смотря на Лизу. Ну что сказать, он это заслужил. Может избить его до полусмерти, он даже сопротивляться не будет. Если таким образом ей станет легче, то почему нет. — Ты поганый ублюдок, ты всё испортил! Я тебя ненавижу! — она выплёвывала слова прямо ему в лицо, стараясь вложить в каждое как можно больше презрения. Щёки раскраснелись, большие прекрасные карие глаза смотрели с ненавистью, а блузка торчала небрежно, выбиваясь из-под юбки. — А что я сделал? — Громов притворно округлил глаза, придавая лицу удивлённый вид. — Прекрати поясничать. Ты не у себя в богатеньком коттедже на Рублёвке, где тебе все в рот заглядывают, — Ромашова подошла к нему ближе и тыкнула пальцем прямо в лицо, — Я ненавижу тебя, Громов. Ты жалкий, мерзкий, трусливый говнюк. Каким ты был всю жизнь, таким ты и остался по сей день. И я обещаю тебе, ты пожалеешь о том, что сделал. — Да что я такого сделал-то? — Ты жалок. Но я не буду тебя жалеть. Ты не имеешь никакого права врываться в мою жизнь и переворачивать всё вверх дном. Ромашова тяжело дышала и стояла настолько близко, что смысл её слов не доходил до Максима. Он смотрел в разгневанное лицо, и улыбка сама по себе появилась на его лице. Она сама понимает, как сейчас прекрасна с этим гневным румянцем на лице и раскрасневшимися от его терзающих ласк губами? — Тебе смешно? Он еще и ухмыляется! Ты раз за разом рушишь мою жизнь, и при этом всём ты ещё и веселишься? Ромашова снова замахнулась в приступе ярости, но Громов перехватил её руку, крепко прижав к телу. — Смирнов придурок. Не сильно то ты и нужна была ему, раз он так быстро убежал, — спокойным тоном произнёс Максим и намотал на палец каштановую кудряшку. Какие же мягкие и шелковистые у неё волосы… — Не смей меня трогать, — вскрикнула Лиза, откидывая кудри за спину, — Не смей больше никогда подходить ко мне! Ты для меня грязь под ногами, ничтожество! Она просверливала ненавидящим взглядом, словно хотела прожечь в нём дыру, а он задумался на миг о том, что грязью для него всегда как раз то была она. Да вот только всё настолько изменилось, что эта ситуация выглядела до опизденения нелепо. И он рассмеялся в голос. — Какая же ты всё-таки мразь!