– Мне Измайлов звонил. В Москву зовет, – причитаю я неуверенно. – Это еще зачем? – настороженно рыкает Черкасов. В голосе тот час же появляется металл и менторские нотки. – Не вздумай повестись на его сладкие речи. Эдичка – редкая сволочь. И потаскун. – Но я… – оправдываюсь, заикаясь. – Не тяни время, дорогая. Я уже покупаю билет на утренний рейс, – строго приказывает Марк и первым отключает вызов, не соизволив даже получить мое согласие. «Все мною крутят, как хотят», – думаю печально. Но идея соединиться с Черкасовыми, спрятаться под их сильными крыльями, кажется мне отличной. Осторожно, чтобы не разбудить сына, открываю створки шкафа. Достаю оттуда самое необходимое. Сборы не занимают много времени. Но те полчаса, что я складываю Сашулькины вещи и игрушки в дорожную сумку, дарят мне уверенность и покой. Завтра я снова увижу Черкасовых. И может быть, навсегда обрету в душе мир. Забуду Градова… Сердце останавливается от ужаса, стоит только подумать. Слава… Славочка… Почему ты нас отвергаешь? Уже второй раз. Утираю появившиеся некстати слезы. Ложусь в постель, запрещая себе думать о Градове. «Уехал и скатертью дорога!» – вздыхаю горько. «Погоди, – останавливаю саму себя. – Мало ли кто уехал на его машине. Может быть, его преданный Гриша понесся за устрицами и шампанским. Или чего там мог захотеть великий и ужасный Ростислав Владимирович!» Только от одной мысли меня подрывает постели. В одной рубашке выскакиваю в коридор. Осторожно спускаюсь вниз по лестнице. И неожиданно натыкаюсь на звенящую тишину в доме. Абсолютную! Аж уши закладывает. Все спят? Не может быть! Помнится, как дом в Сестрорецке постоянно кишел людьми. Кто-то приезжал из города, кто-то доставлял продукты. Я так и привыкнуть не смогла к постоянной суете. А сейчас тихо. Наверняка, Градов со своим отрядом покинул территорию. Девочки и бизнес позвали. Пытаюсь ерничать, но ком обиды застревает в горле. Он уехал? Неправда! Бесшумно крадусь к бывшей столовой. Босые ступни приятно ступают по паркету. И замираю около белой двери, украшенной резьбой. Прислушиваюсь. Тишина. Аккуратно тяну на себя кованную ручку. Если Ростислав там, то заперся бы изнутри. Но белая створка поддается сразу. Без особого нажима. Словно мелкий воришка заглядываю в комнату. Пусто! Темной тенью вперед выдается широкая кровать, заправленная и нетронутая. В изножье диван, на котором так и валяется подушка. И все. Никаких признаков жизни. Инстинктивно подхожу ближе к дивану. Вот на этом самом месте мы всего лишь час назад разговаривали с Ростиславом. Вернее, он наседал, а я пыталась устоять под нажимом. А теперь… Он уехал. Наверное, надо радоваться. Но я остро чувствую необратимую потерю. Он уехал. Теперь уже все. Навсегда. Ноги подкашиваются. Плюхнувшись на диван, утыкаюсь носом в подушку. Глубоко вдыхаю, стараясь успокоиться. И неожиданно понимаю, что гладко вытканный гобелен пронизан до боли знакомым парфюмом. Как заяц подскакиваю на месте. Спонтанно хватаю подушку и опрометью несусь к себе, прижимая к груди ценный трофей. И рухнув в собственную постель, как сумасшедшая тычусь носом во влажную от слез ткань. Реву взахлеб, выдыхая лишь имя Градова. Слава… Славочка! Ругаю себя последними словами. Почему ничего не сказала? Он же спрашивал! А я… Вот же дура. Решила гордость показать. А он взял и уехал! «Да он тебя дважды бросил, – пеняет внутренний голос. – А ты, тетеха, все за ним убиваешься!» Перевернувшись на спину, стискиваю кулаки. Поплотнее прикрываю веки. Нужно поспать. Но слезы, предательски льются из глаз. Прекрати! – уговариваю себя. – Градов тебе совершенно не пара. Он ясно дал понять. Даже твой ребенок ему неинтересен. Словно побитая поднимаюсь с постели. Голова раскалывается от накатившего отчаяния и тревоги. За окном занимается рассвет. По улице едут первые машины. Настороженно прислушиваюсь. Может, вернулся. Но нет. Ворота не хлопают. А телефон жужжит пришедшей эсэмэской от Марка. Рейс, куар-код билета, и наши с Сашулькой места. – Прощай, Слава, – шепчу, в последний раз обнимая подушку. И пока сын не проснулся, опрометью несусь в ванную. Ополаскиваю лицо холодной водой и в ужасе смотрю на себя в зеркало. Красные заплаканные глаза, а под ними темные круги от недосыпа и нервов. Бледное лицо. Искусанные губы. Хороша! Какой Градов? На тебя, Полетаева, и последний бомж не позарится. – Поэтому и уехал, – замечаю отрешенно своему отражению. Наскоро умываюсь. И чиркнув по ресницам несколько раз тушью, бегу к себе. – Ты готова? – стучится в дверь Володя. – Да, конечно, – киваю на сумки, одевая сына. – Ростишка отбыл обратно в Питер, – ухмыляясь, рапортует Володя. – Побушевал тут и свалил. Марка нет. Неинтересно. – Наверное, – мямлю я, подхватывая сына на руки. Одергиваю белую футболку. Кладу сотовый в карман джинсов. А когда вслед за Володей вместе с сыном спускаюсь в холл, натыкаюсь на знакомого парня из Градовской охраны. Леша, кажется. – Вы куда, Влада Николаевна? – закрывает он собой выход. – Вас это не касается, – отрезаю, стараясь обойти. – Ростислав Владимирович просил его дождаться, – заявляет Леша. Нагло улыбается, всем своим видом показывая кто тут главный. – Пропусти ее, – рычит Володя, возвращаясь. Кидает сумки у стены и заявляет возмущенно. – Ты тут никто и не имеешь права распоряжаться. – А ты кто такой? – наседает на него охранник. Молниеносным движением бьет Володю по ребрам. Тот, поморщившись, складывается пополам. Сашулька, взвизгнув от страха, закатывается громким ревом. Прижав сына к себе, прошу тихо. – Прекратите. И дайте сотовый. Я хочу поговорить с Градовым. Сейчас же. 31. История болезни Ростислав Усевшись в машину, прикрываю глаза. Как могли мои безопасники так облажаться? И почему из множества клиник Питера, Влада выбрала именно эту. Выудив из кармана айфон, лениво вбиваю запрос в поисковик. Сколько медицинских учреждений в Санкт-Петербурге? 3470 – выдает мне Яндекс. «Влада, милая! Какого ты поперлась именно в особняк к Саблину»? – вздыхаю, крепко выругавшись. Если разобраться, дело всего лишь в адресе. Так почему мои высококвалифицированные сотруднички попутали теплое с мягким? Прищурившись, смотрю на умытую солнцем улицу. Редкий погожий день в Питере. Расфокусированный взгляд не различает отдельных предметов, все сливается в мутном мареве гнева. А чуть прикрытые веки дают поразительный эффект дифракции. Радуги то есть. Но меня сейчас это мало волнует. Машинально сжимаются кулаки, а в легких не хватает воздуха. Баклан, блин! Гребаная шерсть… Ничего лучшего не нашел как обидеться!