В одном из иллюминаторов торчала голова Гуффина. Шут глядел в бинокль, высматривая подбитого летуна. Вскоре он, очевидно, обнаружил его: опустив бинокль и ухмыляясь, Гуффин высунул в иллюминатор руку и показал земле «чайку», после чего исчез в кабине. Дело, очевидно, было сделано. Рули повернулись, и дирижабль, описав дугу, пополз обратно к Конуре. «Они скоро будут здесь! – испуганно подумала Сабрина. – Если я сейчас не сбегу, они меня схватят!» Отчаяние и страх подсказали кукле единственный путь к спасению, в то время как ужасное происшествие с летуном подсказало ей метод. Сабрина высунулась в окно. Только так она сбежит из Конуры… Кукла глянула вниз. Высота невероятная… «Тебе страшно? А ты подумай, что с тобой будет, если ты останешься здесь!» Она крепко сжимала ручку Гуффиновского зонтика. В голову полезли сомнения. А что если он не удержит ее? Падать все же очень страшно. А разбиваться, наверное, довольно больно… – Что это ты удумала?! – раздалось вдруг за спиной. Сабрина обернулась и увидела женщину в клетчатом сером платье и собачьей маске, стоящую у двери. Красотка Дит! «Быстрее! Беги!» Сабрина пролезла в проем между ребрами переплета, ее зеленое бархатное платье при этом зацепилось за стеклянные осколки, торчащие в раме. Ветер подхватил кукольные волосы. – Стой! – Дит шагнула к окну, но Сабрина не могла позволить, чтобы ее затянули обратно – она раскрыла зонтик. Выглядел он очень ненадежным: в ткани были дыры, ножка треснула. – Он тебе не поможет! – Я улечу! – крикнула Сабрина. – Я сбегу отсюда! – Нет. Ты разобьешься. Вернись в комнату! Сабрина глянула вниз. Темнеющий провал пугал – она даже не могла различить мостовую. – Я убегу… – прошептала она, – и он меня не найдет. – Не делай этого! – Дит сделала еще один осторожный шаг. – Разве тебе незачем жить? Сабрина не ответила. Она вдруг почувствовала, что ей очень хочется жить. И это чувство непостижимым образом заставило ее высунуться еще дальше… – Ты упадешь! – Мне все равно… – А как же твоя вещь? – Какая еще вещь? – Вот эта. Сабрина обернулась и… не поверила собственным глазам: Красотка Дит сжимала в руках ее Механизм, ту самую непонятную, но такую дорогую для нее штуковину, которую шут у нее забрал. Но как Механизм оказался у этой женщины?! Иметь дело с Финном Гуффином – это как играть в наперстки, будучи слепым. Когда он успел поговорить с Дит?! – Он сказал, что ты непременно попробуешь что-нибудь выкинуть, и попросил меня присмотреть за тобой. С тонких зеленых губ Сабрины сорвался стон. Злобный шут перехитрил ее. – Отдай мне… – попросила кукла. – Боюсь, я не могу этого сделать, – сказала Красотка Дит. – Вернись. Ты должна забраться обратно в свой мешок, пока они не вернулись. – Я не хочу… Я должна сбежать… Он снова будет меня бить. Он хочет отдать меня Брекенбоку. – Мне очень жаль тебя, – ответила Дит. – Гуффин из переулка Гро – плохой человек, а Брекенбок – и вовсе один из худших в Фли. Но ты должна вернуться. Если тебе дорога эта вещь… Сабрина опустила голову. Дорога! Очень дорога… Она не представляет, что это такое, но ее буквально тянет к ней. И мысль о том, что этот непонятный Механизм останется у Гуффина или у кого-то из его подельников, была невыносима. – Отдай… – взмолилась она. – Пожалуйста. Дит, казалось, устала ждать. Спрятав Механизм в складках шали, она решительно пошагала к застывшей Сабрине. Подойдя к ней, она отобрала у куклы зонтик, а затем, схватив ее саму за руку, затащила обратно в комнату. Не тратя времени, Дит развернулась и направилась к штабелям ящиков, волоча растрепанную и спотыкающуюся куклу за собой. Сабрина заплакала. Из-под пуговичных глаз потекли зеленые слезы. – Ты плачешь? – Дит в недоумении остановилась и взяла Сабрину своими тонкими пальцами за подбородок, внимательно рассматривая ее. – Не знала, что куклы могут плакать… Сабрина потянулась к Дит, пытаясь нашарить Механизм в ее шали. Мимолетное замешательство дочери вожака Своры исчезло, она ударила Сабрину по руке. – В мешок! Быстро!.. Вскоре Сабрина вновь оказалась в этом темном грязном мешке, который она ненавидела всей своей кукольной душой. Вытащив из кармана платья толстую иглу и моток бечевки, Красотка Дит принялась зашивать дыру, стягивая между собой края мешковины. – У меня тоже в детстве была кукла, – сказала женщина, делая стежок за стежком. – Не такая красивая, как ты, конечно. Я ее выловила в канале – чуть не утонула, пытаясь ее достать. Я назвала ее Мисс Керосинна – она вся была в керосине, машинном масле и смоле, понимаешь? Она мне очень нравилась, хоть у нее и не было половины лица. Я заделала дырку картоном и нарисовала ей второй глазик углем. А потом я принесла ее домой и показала отцу, но он заставил меня сжечь Мисс Керосинну. «Мы не принимаем подачки из Тремпл-Толл», – сказал он. Он ненавидит Саквояжню – моя мама сбежала от него туда. Ты ведь тоже из Тремпл-Толл, так? Не отвечаешь… Я знаю, что ты боишься, но твой единственный шанс – это быть хитрее, играй роль, прикидывайся, подчиняйся… для вида. И когда ты усыпишь их бдительность, ты сбежишь и вернешь себе свою вещь… – Моя вещь… – не переставая плакать, выдавила Сабрина. – Механизм… что это такое? Кукла глядела через пока не зашитую крошечную дырочку на Дит. – Я не знаю. Тебе с этим к Механистам с рынка краденных автоматонов. Они должны знать – там полным-полно всяких пружин и шестеренок. Сабрина предприняла попытку затронуть хоть одну из струн души этой женщины: – Ты же хорошая… Ты добрая и красивая… помоги мне, прошу тебя. Дит опустила голову, и до куклы донесся едва слышный смех. А уже в следующий миг женщина в собачьей маске вонзила иглу в мешковину, делая последний стежок. Она затянула узел, и Сабрина вновь оказалась в темноте. *** Скрипели колеса тележки. Каблуки башмаков стучали по камням брусчатки и хлюпали по лужам. Шут в зеленом пальто хныкал. Но не потому, что ему было страшно, больно или он проголодался. Манера Улыбаться передразнивал хныканье, раздававшееся из мешка за его спиной. – Ничего, скоро ты перестанешь быть моей заботой, – сказал Гуффин. Его слова прозвучали угрожающе, но Сабрина не слушала. За время пути от Конуры она уже привыкла к нескончаемому шутовскому брюзжанию. А еще она была занята тем, что проделывала в мешке новую дырку. Шут шел уже, казалось, целую вечность. Темные улицы сменялись не менее темными переулками, а те, в свою очередь, проходными дворами и узкими дорожками, проложенными через свалки. Все тайные дела Манеры Улыбаться в Фли на сегодня были закончены. «Самое время отправляться домой!» – так он сказал, когда вернулся в Конуру, и прибавил: «Ха-ха!» И вот они направлялись… домой. Улицы были пусты – за все время пути им никто не встретился, и все же кукла с тревогой ожидала очередных неприятностей. В какой-то момент ее посетила мысль: «Кажется, мы никогда не доберемся до этого проклятого «Балаганчика»!» Сабрина принялась гадать, что же случится следом: из какой-нибудь подворотни вылезет злобный громила с ножом и дурными намереньями? Или их захочет для своих экспериментов заполучить какой-то безумный ученый? Или они перейдут дорогу тем, кто не любит, когда им переходят дорогу? Или на них покусятся огромные блохи? Что? Что же еще готовил для Сабрины этот зловредный вечер?.. Гуффин свернул на улицу Сонников, и новые неприятности были уже тут как тут – им предшествовал звук, который принес ветер. Сперва звук этот напомнил Сабрине рычание собаки – ей уже повсюду мерещилось присутствие Своры, – но всего через пару гуффиновских шагов ей уже начало казаться, что это скрипит на ветру ржавая калитка. Вскоре кукла со страхом поняла, что ржавые калитки не умеют складывать скрипы в слова… Гуффин, будто подслушав ее мысли, усмехнулся: – Да-да, дорогуша, это он: хозяин и создатель нашего театра! Ты слышишь голос… Сабрина в ужасе прошептала: – Талли Брекенбока… Что ж, боялась она не напрасно. От одного имени человека, к которому ее несли, веяло могильным холодом и банкой с кривыми ржавыми гвоздями. Даже Фортт и Гуффин отзывались о нем лишь с почтением и покладистостью. А еще она помнила, как отреагировали громилы из «Мокрицы» при одном только упоминании хозяина «Балаганчика». И уж точно ей было не забыть слов Красотки Дит. Чем ближе шут подходил, тем разборчивее становились слова. Обладатель хриплого голоса тянул, словно душу из тела, подцепив ее крючками, песню… ...Сглупил наш Джек, зайдя в тупик,