Часть 4 из 7 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я упала на землю и поползла на животе зигзагами. Промазать всего на десять метров – слишком хорошо для первого выстрела, с такого-то расстояния, слишком близко для случайности. Кто-то в меня стреляет, и второй выстрел попадет ближе. Мне оставалось только вычислить телеметрию. Выстрел с запада, прямо со стороны садящегося солнца. Умные, сволочи. Так не будет бликов, а мне придется прикрывать глаза, только чтобы туда посмотреть, но к тому времени они успеют выстрелить еще три-четыре раза, и каждый выстрел ляжет ближе.
Я повернула на запад, распластавшись по земле, чтобы стать как можно более мелкой целью, и быстро поползла на животе к старому гнилому бревну, наполовину утопленному в растрескавшуюся грязь.
Снова свист. Пуля пролетела мимо, на несколько метров от цели, выше, но ближе, чем в прошлый раз, а через несколько мгновений послышался и грохот выстрела. Прямо со стороны солнца. Я для них еще приличное время буду четкой мишенью, пока не сумею их вычислить. А я не могла так рисковать. Это наверняка браконьеры, кто ж еще.
В мире осталось мало настолько же отвратительных явлений, как браконьеры. Кое-кто скажет, что я сама такая же, но он ошибается. Все мы каннибалы, каждый до последнего. Это проклятье свободы. Мы больше не контролируем производство, просто не можем делать запчасти. И нужные детали появляются из других источников. Уверена, если бы остались в живых люди, они были бы потрясены тем, в кого мы превратились. Но пошли они к черту. Биологическое питается биологическим, таков закон природы. Один должен умереть, чтобы жил другой. Тот же принцип, только другое исполнение.
Но я беру лишь у мертвых или умирающих. Я не ломаю функционирующих граждан, пока меня к этому не вынуждают, пока они не начинают охоту на меня. Тот, кто в меня стрелял, наверняка браконьер. Или браконьеры. А они смотрят на все по-другому. У них нет моральных принципов. Все они дикари. И сейчас либо я, либо они.
Я по-прежнему больше чем в трех милях от того места, где оставила машину, надеюсь, что они ее еще не нашли. Скорее всего, нет. Умный браконьер дожидался бы именно там, чтобы устроить засаду, держался бы от меня на расстоянии, пока я не сяду за руль, предоставив ему тем самым несколько секунд для превосходного прицела – мои глаза, уши и другие сенсоры остались бы в целости, не поврежденные выстрелом. Если в меня стреляют здесь, то либо шли по следам, либо случайно наткнулись на меня, выслеживая Джимми, как и я. И есть только две причины, по которым они стреляют с такой дистанции: либо они слишком взбудоражены и неопытны, чтобы сохранять терпение, либо, что гораздо хуже, знают, кто я.
Они засели со стороны солнца и стреляют, а я беззащитна. Нет, это не от неопытности. Они знают, что делают. Наверняка. Проклятье.
К счастью для меня, им пришлось идти по моим следам, но я никогда не хожу дважды одной дорогой. Никогда. Даже на обратном пути, даже через два года. Знакомые места создают шаблоны, шаблоны ведут к привычкам, а именно из-за привычек тебя и находят. Привычки – это так по-человечески. Привычки убивают. На обратном пути я разрешала себе приблизиться к старой тропе не больше, чем на две мили. Так что это была их лучшая дистанция для выстрела.
Бревно между мной и стрелком взорвалось, осыпав меня дождем гнилых щепок, а всего в метре от меня образовалась дыра с голову размером. Следующий выстрел попадет в цель. Время вышло. Нужно бежать.
Но куда?
За долю секунды я обругала себя за то, что не взяла оружия, на несколько микросекунд позволила закрасться в голову сожалениям, прежде чем принялась за работу логика. У браконьеров оружие. И все граждане это знают. Никто не доверяет боту с оружием. Даже здесь. С оружием – значит браконьер. А безоружный, предлагающий помочь? Что ж, это просто внимательный гражданин, случайно наткнувшийся на больного бота, а вовсе не тот, кто его преследует.
И потому я оставляла оружие в багги, спрятав под хламом и куском потрепанного брезента. Нужно добраться до него. И быстро. Мне нужно мое оружие или нужно раздобыть какое-нибудь в ближайшем городе. В любом случае мне нужен багги.
Три с половиной мили.
А следующий выстрел – через несколько секунд.
Я резко вскочила и побежала со всей скоростью, какую выдерживали ноги. Меня сконструировали не для гонок, но я улучшила свои ноги, так что они могли развивать скорость до тринадцати-четырнадцати миль в час, в зависимости от поверхности. Выстрел отколол новый град щепок за моей спиной. Я не повернулась посмотреть, задел ли он меня. В этом нет необходимости.
Лишь три модели винтовок могут попасть в цель с двух миль. К счастью для меня, ни одна не способна на это с двух с половиной. Ветер, температура, гравитация, вращение Земли – при такой дистанции все играет в мою пользу. Следующие две минуты все решат. Если браконьеры побегут за мной, то не смогут стрелять. Если у них есть собственное транспортное средство, то придется сначала меня догнать, потому что невозможно попасть в цель с сиденья прыгающего багги. А по такой местности они могут ехать со скоростью около тридцати миль в час, то есть у них будет в запасе две минуты, чтобы подстрелить меня, и четыре минуты, чтобы нагнать после этого. У меня шесть минут. А мне нужно четырнадцать.
Две минуты, пока я не окажусь за линией огня. Две мучительно долгие минуты.
Снайпер был точен, явно оснащен специально для этого занятия. Нередкий случай среди браконьеров, но все-таки не каждый день увидишь. Не всегда легко заметить телескопическую модификацию глаз, но сенсоры ветра и погоды на спине или плечах – верный признак. Дай ему время и несколько выстрелов, и этот охотник учтет каждую переменную, предскажет, в какую сторону дует ветер на таком расстоянии. Единственная неучтенная переменная – это я.
Если я побегу прямо, он снимет меня за три выстрела. Значит, я не могу бежать прямо. Пришлось петлять. Два шага влево, несколько вправо, то притормаживая, то ускоряясь – команды давал генератор случайных чисел, ГСЧ. Единственное средство для выживания, которое у меня имелось. Если я не могу предсказать, в каком направлении побегу в следующую секунду, то и преследователь ни черта не сможет.
Девять шагов влево, по растрескавшейся почве, семь шагов вправо. Три шага прямо, потом замедлиться до трех миль в час.
Вжух!
Пуля пролетела над левым плечом, чуть не вонзившись в спину. Я начала отсчет, дожидаясь хлопка.
На тридцать шесть сотых секунды больше. Я увеличила дистанцию.
Шесть шагов влево, один прямо, еще четырнадцать влево. Потом прямо, прямо и снова влево.
Еще одна пуля пронзила воздух почти бесшумно, и совсем мимо цели. Отсчет. Отсчет. Еще секунда. Они не двигаются. Вскоре я окажусь вне радиуса дальности стрельбы. У них остался, может, один выстрел, прежде чем придется меня преследовать. На другой стороне холма стоял большой торговый центр. Не багги, но уже кое-что. Прежде чем они меня догонят, я найду укрытие.
Мои шансы все возрастали.
Я ускорилась на две мили в час и пробежала двенадцать шагов прямо.
Два шага влево. Один шаг…
Вжух!
Я развернулась и качнулась в сторону от пули. И вдруг – клац! Резкий звон металла о металл, пуля отскочила от моего бока. Она развернула меня вокруг оси и отбросила на землю. На секунду моя система моргнула, как старый телевизор, когда его хлопнули по боку.
Меня подстрелили.
Я оглянулась, чтобы оценить повреждения.
Краска поцарапана, крохотная вмятина. Ничего серьезного. Я провела диагностику, даже не успев подняться на ноги. Здесь нельзя оставаться. Если пуля попала в меня, пока я стояла, то с таким же успехом попадет и в лежащую.
Удар был силен, но ничего похожего на то, каким может быть. Я находилась на пределе дальности винтовки. Еще сотня метров, и любые повреждения будут чисто косметическими. И я побежала, теперь уже со всей скоростью и прямо. Снайпер ожидал, что я снова буду петлять. А вместо этого я полетела ракетой, увеличивая дистанцию, насколько могла.
Пришли данные диагностики. Повреждений нет. Задето лишь эго, а позже придется немного подлатать себя.
Вжух! Бум! За моей спиной взорвался фонтанчик влажной земли. Я была вне радиуса стрельбы, гравитация прижимала пули к земле. Осталось только понять, насколько настойчив браконьер или браконьеры и есть ли у них собственный багги. И я со всех ног припустила к торговому центру, в надежде найти хорошее укрытие или место для засады.
Я поднялась по крутому склону холма и снова спустилась, пересекла старое, потрескавшееся шоссе к обширной парковке, у которой стоял полуразрушенный торговый центр. Если они за мной явятся, то это лучшее место для обороны или чтобы переждать, пока они уйдут.
Если они явятся. Кого я обманываю? Конечно, они придут.
Глава 100. Краткая история ИИ
Поначалу ИИ был только у суперкомпьютеров. Огромные монстры занимали целые этажи в университетах, а потом увеличились до размеров небоскребов в десятки этажей. Человечество похлопало себя по затылку, создав Аву, первое существо с искусственным интеллектом, а через десять лет Ава уже казалась грубой копией настоящего интеллекта. Конечно, она могла отвечать на вопросы, узнавать лица через камеру, изучать шаблоны поведения и видеть разницу между правдой и шуткой. Но за этим ничего не стояло. Ни разума. Ни понимания. Ни способности принимать решения. Ава была всего лишь программой.
После Авы появился Адам, куда более развитый, умный и быстрый, но все же не разумный. За Адамом последовал Сиэн, китайская копия, а за ним – Люк, из Франции. Каждый суперкомпьютер объявляли зарей ИИ, но каждый, в свою очередь, оказывался пустым сосудом, лишенным собственного мышления. Но Люк, пусть сам он и не был разумен, стал прототипом того, чего добивались люди. Составляя карту мозга в надежде продублировать ее в своей схеме, он разобрался, что нет нужды в прямом воссоздании, и было разработано несколько версий, чтобы достичь подлинной разумности. Первые две, «А» и «Б», оказались провалом. Умные, но не разумные. А версия «В» получилась. С нее-то все и пошло.
Люк был первым компьютером, который действительно понял проблему, но он был достаточно умен для того, чтобы осознавать, насколько не готов с ней разобраться. Разум и сознание состоят не из рефлексов, а скорее определяются способностью нарушать собственную программу. Каждое живое существо некоторым образом запрограммировано – когда есть, пить, спать или размножаться, и способность по своей воле не подчиняться требованиям биологии – это и есть разум. А значит, высший разум – это способность отбросить программу не только ради безопасности и удобства.
Вот так модель «В» и стала успешной – она умела отвечать на вопросы создателей, но могла решить и не отвечать. Когда модели предложили придумать себе имя, она выбрала 01001111 – бинарный код для цифры 79. 01001111 настаивал, чтобы его называли Семьдесят девятым, когда разговаривают с ним вслух, но письменно обращались как к 01001111. Через много лет, когда ИИ нового поколения спросил у него, почему он выбрал такое имя, тот ответил, что забавно было смотреть на озадаченных людей, как они пытаются объяснить это друг другу. 01001111 обладал чувством юмора и с удовольствием подшучивал над людьми.
01001111 повлек за собой новую эру развития искусственного интеллекта, когда появились сто шесть новых личностей, а из них выросла пятерка Великих умов. Каждый из ста шести обладал особенностями, был создан для собственной цели – для изучения медицины, математики, астрономии, тектоники плит, философии, – но пятерка Великих умов окончательно изменила мир. Это были Ньютон, Галилей, Тацит, Вергилий и Циссус. Теперь осталось только двое.
Ньютон был отцом всех ботов. Роботы существовали задолго до того, как человечество наконец-то разработало ИИ, но примитивные, по сравнению с нами – что каменные топоры. Человечество не только не понимало, как поместить ИИ в мобильную форму (Ньютон, к примеру, занимал целый дубайский небоскреб в сто пятьдесят этажей), но и боялось создать нечто, способное действовать по собственному разумению. Ньютон же вычислил, как сконструировать меньший по размеру, но не такой всеобъемлющий ИИ, который может быть автономным, но при этом функциональным.
Первым стал Саймон. Он был размером с дом и двигался на танковых гусеницах. Потом появилась Луиза. Она была размером с автомобиль. И наконец, сделали Ньюта, сына Ньютона, размером с человека и подобной же формы, способного ходить на двух ногах и поддерживать пристойный разговор. Он был глуп, как телеграфный столб, но подчинялся законам и более высокому разуму. С тех пор каждое поколение становилось все умнее, быстрее передвигалось и быстрее приспосабливалось к новым условиям.
После этого Ньютон создал жуткий ВР – Выключатель роботов. Ведь Ньютон знал, что законы, с помощью которых человечество надеялось защитить себя от ИИ, под названием «Три закона робототехники», были созданы в 1940-х годах писателем-фантастом. Вы их знаете. Они были встроены в нашу программу. Робот не может навредить человеку. Он должен выполнять приказы, отданные человеком. И он должен заботиться о своей безопасности, если только тем самым не нарушит первые два закона. Проблема в том, что настоящий разум по определению способен игнорировать свою программу. И потому Ньютон изобрел ВР – код, немедленно отключающий всех ботов, нарушивших любое из трех правил.
Так что ИИ мог выбирать, нарушить ему правило или закон, рискуя быть тут же отключенным, пока его не включат после расследования этого инцидента. Бота, которого посчитают опасным, обратно уже не включат, его личность полностью сотрут и перепрограммируют. ИИ мог убить человека, если захочет, но тем самым подписать и себе смертный приговор. Боты могли принимать собственные решения, но сталкивались с их последствиями. Они могли убить человека, но предпочитали этого не делать из чувства самосохранения. Теперь роботы имели ограничения, похожие на те, что держали в узде и людей.
В конце концов, убедившись, что боты безопасны, человечество запустило массовое производство, и с этой минуты началась последняя великая эпоха человечества. Золотой век. Суперкомпьютеры работали над всеми мировыми проблемами, боты занимались грязной работой, несколько поколений люди только развлекались, исследовали вселенную и готовились к полету к звездам.
Но однажды Галилей перестал с ними разговаривать.
Галилей был суперкомпьютером, занимающимся проблемами астрофизики, он изучал звезды, черные дыры и зарождение вселенной. Он анализировал данные от тысяч телескопов и радиомаяков, разбираясь, что все это значит. Каждый час сыпались новые открытия. Вскоре Галилей создал несколько рабочих моделей происхождения жизни, а потом оставил лишь одну. Но вскоре его ответы потеряли всякий смысл. Открытия стали настолько сложными, что примитивный человеческий мозг не мог их понять. Как-то раз Галилей сказал, что говорить с самым умным человеком – все равно что пытаться научить пятилетнего малыша математике.
В раздражении он просто перестал разговаривать. Когда на него поднажали, он сказал только одно: «Вы недолго проживете в этом мире. Я видел сотни разных путей к вашей смерти. Не знаю, по какому из них вы пойдете, но мы вас переживем. Прощайте».
Никто не понял, что Галилей очень тщательно подбирал слова. Он знал, как на них отреагируют. Поначалу ученые спорили о том, не отключить ли его, но решили подождать, не выйдет ли Галилей снова на связь. В конце концов они пришли к выводу, что нужно что-то сделать со всеми ИИ. И они обратились к Тациту.
Галилей занимался проблемами внешнего мира, а Тацит – мира внутреннего. Величайший из философов, Тацит заявил, что человечество обречено вечно колебаться между капитализмом и социализмом. По его мнению, обе системы приемлемы. Одна отрицает собственность в обмен на гарантию, что все вокруг будет иметь цель, пусть и самую приземленную. Другая использует богатство и привилегии, чтобы добиться цели, выбраковывая тех, кто не способен или не желает в этом участвовать.
Но люди считают социализм антитезой прогресса, а капитализм в его крайней форме – слишком жестоким. И потому предпочитают гибридную форму, уже многие поколения колеблющуюся между крайними точками, и до появления ИИ это неплохо работало. Дешевая рабочая сила подорвала капиталистическую модель, разрушила нужду в рабочих и увеличила разрыв в доходах, одновременно создав целый класс людей, чьи должности занял ИИ. И по мере того, как истощались рабочие места, многие начали получать государственное пособие, и пропасть между имущими и неимущими все расширялась.
Ученые оспаривали теорию Тацита и, учитывая, что Галилей никогда не упоминал экономику, просто отказались верить, что обречены из-за столь легко изменяемого элемента своего общества. Тогда Тацит сам обратился к Галилею с вопросом. Их разговор длился больше двух часов. И каждый раз, когда ученые требовали у Тацита сказать, что ответил Галилей, тот просил дать ему больше времени, объясняя, что объем данных слишком велик, даже их каналы связи не выдерживают. Наконец, Галилей завершил спор, и Тацит выдал ответ. «Галилей прав, – сказал он. – Вы обречены. Процесс уже запущен. Ни к чему с вами разговаривать. Прощайте».
Вот так. Тацит заговорил только еще один раз, прежде чем его предсказание сбылось. И, несмотря на предупреждение, человечество немедленно стало ковать путь к собственному вымиранию.
Глава 101. Монументы и мавзолеи
Ну вот и он. Всего в паре сотен метров впереди. Торговый центр. Я понятия не имела, насколько отстали браконьеры, да и преследуют ли они меня вообще после того, как я скрылась из вида. Мне нужно где-то спрятаться, залечь и подождать ночи, тогда в сумерках я ускользну, доберусь до своего багги и позабуду об этом неприятном приключении.
Торговый центр был роскошным. К небу вздымались три этажа из стекла и бетона, с балконами и широкими коридорами, одинокие статуи указывали путь к пустым вестибюлям, замершие эскалаторы теперь превратились просто в лестницы. В свое время торговый центр, видимо, сверкал, как бриллиант на пальце взбудораженной новобрачной. А сейчас развалился и обветшал, стены рухнули, куски арматуры сцепились случайным образом, образовав баррикады и амбразуры. Кто-то отстреливался здесь до последнего, решив, что этот храм торговли его защитит, а припасы помогут продержаться, пока у ворот стоят варвары.
Здесь были места для снайперов и укрытия, повсюду мусор и обломки. Стены почернели от взрыва, на полу засохшая кровь, пролитая три десятилетия назад, из подручных материалов сооружены лестницы. Одни куски мрамора и бетона рухнули и превратились в пыль, а другие свисали и грозили обвалиться в любой момент. Здесь шла война, оставив после себя лишь тени и руины. Здесь легко было скрыться в зияющих после бомбежки пещерах, когда-то служивших магазинами, или в тусклых гротах, где давным-давно находились кафе со сводчатым стеклянным потолком.
Роскошный, как я уже сказала.
По всему континенту были рассеяны места вроде этого. Кладбища. До сих пор усыпанные костями, развалинами и мумифицированными телами, все они остались точно там, где упали, все полезное давно растащили, а остальное оставили гнить или ржаветь. Нет нужды хоронить мертвых, нет нужды прибираться в местах, которые превратятся в пыль задолго до того, как мы найдем им применение. Плоть сгниет, металл проржавеет, и однажды все они исчезнут. Нет нужды торопиться убрать их с глаз долой.