Ключевое слово – «пока». Дорога в западном направлении была пуста, убегала за деревню, карабкалась на лесистый холм. – Левашов, Гончар, садитесь на мотоцикл – и туда. – Глеб показал, куда именно. – Раз эти проехали, то и вы проедете. Прояснить обстановку к западу от деревни. Под огонь не лезть. Далеко не уезжать, пара километров – и хватит. Обнаружите неприятеля – пулей назад. Мне нужно минут пятнадцать. – Ясно, товарищ лейтенант, сделаем вам пятнадцать минут! – Гончар подбежал к ближайшему мотоциклу, у того вхолостую работал мотор, забрался за руль. Со смехом «хорошо, что не пешком» подбежал Левашов, забрался в коляску. – Куда вы с лыжами, дурачье? – проворчал Лапштарь. – Здесь оставьте, не украдем. Мотоцикл укатил, выбрасывая синеватый дымок. Что-то подсказывало: неприятности не за горами. Но требовалось время – допросить офицера и добежать до восточной околицы. Шубин бросился в дом – и вовремя: Гулыгин, поигрывая ножом, с растущей неприязнью поглядывал на пленного. Он же не железный! Обер-лейтенант не отличался смирением, смотрел презрительно и высокомерно. И эта война взглядов могла закончиться очередным кровопусканием. Обер-лейтенант тяжело дышал, лежал на боку, привалившись к стене. Он немного удивился, когда севший рядом русский вдруг заговорил на немецком языке: – Боюсь, у нас мало времени, господин обер-лейтенант. Вам сегодня не повезло, вы встретились с советской разведкой, и в этой связи приношу глубокие сочувствия. Для вас война окончена, и жизнь, собственно, тоже. Мы не намерены тащить вас пятнадцать километров. Вы должны это ясно понимать. Но смерть смерти рознь. Можно умереть быстро и почти безболезненно. Или предпочтете мучительные страдания с поэтапным нанесением тяжелых ранений? Посмотрите на человека с ножом – поверьте, его не придется упрашивать. Мне нужны ответы на вопросы, после чего обещаю вас не мучить. Для начала представьтесь. Для обер-лейтенанта все закончилось как обухом по голове. Он не был трусом, но умирать сегодня не планировал. Пришлось смириться с неизбежным. На месте русского он поступил бы точно так же. Немец заговорил скрипучим голосом, морщился – болела изувеченная челюсть. Его звали Адам Рихтер, он командовал разведывательной ротой 316-го мотопехотного полка, входящего в моторизованный корпус в составе 3-й танковой группы. Корпус двигался на Клин, преодолевая упорное сопротивление Красной армии. Вчера вечером подразделения корпуса захватили село Маслово, разбив окопавшийся за селом стрелковый батальон. Танковые клинья расползлись в восточном и южном направлениях. Основной удар намечается на юго-восток. Это Клин и Солнечногорск. Немецкие части потрепаны, но еще полны сил и решимости. Пару дней назад корпус под командованием генерал-майора Фридриха Ларке получил из резерва два десятка новых танков «Т-4» и дивизион самоходных орудий. Основные силы корпуса выдвигаются к Клину, который планируется взять с ходу, а дальше развивать наступление в сторону Лобни, Красной Поляны и канала Москва – Волга. По данным немецкого командования, силы Красной армии разрознены и вряд ли сдержат натиск. Клин обороняют несколько сотен русских солдат, большинство из них – так называемое народное ополчение. Это не помеха, город обречен. Следом – Солнечногорск, затем северная окраина русской столицы… – За моей спиной два полностью укомплектованных моторизованных батальона, танковый полк и дивизион штурмовых орудий… – с тоном превосходства выдавливал из себя Рихтер. – Уже сегодня вечером они выйдут к вашему Клину, и к утру город будет взят… То, что вы получите эти сведения, вам не поможет – вы обречены. Никому еще не удавалось долго сопротивляться германской военной машине… Будь у вас хоть капля благоразумия, вы бы давно сдались и не плодили эти многочисленные жертвы… Но ваша нация начисто лишена разума, в отличие от нормальных европейских наций… Признаться, наше командование немного удивлено – вы сопротивляетесь дольше, чем мы думали, вашим солдатам не откажешь в стойкости и храбрости, на отдельных участках вы даже остановили наше наступление… Но вы должны понимать, что это тщетные усилия… – И все же мы попытаемся, с вашего разрешения, герр Рихтер, – холодно улыбнулся Глеб. – Как знать, лично мне кажется, что вы ошибаетесь. В котором часу ваши части должны пройти деревню Вишняковку? – Это случится очень скоро, они уже рядом… У них, видимо, задержка технического характера, бульдозерам постоянно приходится бороться с вашим снегом… Единственное, что сдерживает наше победоносное шествие, – это проклятая зима… Очень много снега и очень холодно… – Благодарю, герр Рихтер. Если хотите, можете закрыть глаза. – В голову пленного уперся ствол «ТТ». Немец сглотнул, задрожал и широко распахнул глаза. Было что-то неприятное в том, что приходилось делать. Среднее удовольствие – стрелять в безоружных людей. Пусть он враг и сам бы поступил точно так же. Грохнул выстрел – голова немца откинулась. События катились как снежный ком! Разведчики покинули теплую избу под сдавленное мычание связанной Матрены. Бедняжку забрызгало мозгами немецкого офицера. Но вряд ли это повод поумнеть. Расстреливать бабу не хотели, даже Гулыгин, согласный уничтожать врага в любое время и в любом количестве, угрюмо молчал. С запада приближался мотоцикл. Левашов в коляске энергично сигналил. Все было понятно без слов. – Валим, товарищ лейтенант! – заорал боец, когда Гончар затормозил у калитки. – Фрицы прут, много их, и быстрые они! Будут здесь через пару минут! Они нас, кажется, засекли! – А вот без этого никак? – возмутился Шубин. – Вы что там, на юру гарцевали? Так, все ко мне! Бегом марш! Отставить! – Он уставился на пустые и никому не нужные мотоциклы. Один был явно подбит, из бака вытекло горючее, но даже трех машин для восьми человек было достаточно! – По машинам, бойцы! Гончар, прокладывай дорогу на восточную околицу! – А что ее прокладывать, товарищ лейтенант? – засмеялся ефрейтор. – Вот она, дорожка, как ниточка, тянется! Моторы завелись, разведчики заняли места, обняли свои громоздкие лыжи. Никто не возражал прокатиться – пусть даже недолго. Плевались выхлопные трубы. Горючее в рейхе было не лучшего качества, но это не мешало немцам рваться в необозримые дали. Группа пронеслась через восточную часть деревни. «Детский сад, – неодобрительно думал Глеб, наблюдая, как улюлюкают Левашов, Карабаш и примкнувший к ним Вербин. – Воины называется, детство еще в штанах клокочет!» Путешествие на колесах было недолгим – метров четыреста. Но оно сэкономило время, группа ушла от смертельной опасности. За деревней уперлись в снежную преграду. Дорога закончилась. Ею не пользовались очень долго, и она утонула под снегом. Дальше сельчане дорогу не чистили. Гончар поднял мотоцикл на дыбы, но цирковой номер не удался, машина завалилась, незадачливых мотоциклистов пришлось вытаскивать всем гуртом. Переломов избежали. А лес на другой стороне низины уже наполнился грохотом и лязгом. Шла военная техника. Вездеходы продавливали колею и волокли полевые орудия. Рычали двухтонные грузовые «Опели», набитые пехотой. Во главе колонны шли бульдозеры с поднятыми скребками – они расчищали самые крупные завалы. Вперед вырвались мотоциклисты, они уже въехали в деревню. Тугая очередь из пулемета пропорола воздух. Уже рассвело, местность как на ладони. Разведчики таранили сугробы, брели по ним, как по глубокой воде. – Становись на лыжи! – скомандовал Шубин. Потеряли полминуты, разбираясь с креплениями. Но оно того стоило. Ветер свистел в ушах. За спиной стучал пулемет, но он лишь теоретически мог нанести вред. Восемь человек бежали к лесу, отталкивались палками, и вскоре снежный вал закрыл их от взоров посторонних. Мотоциклисты уперлись в завал, спешились, полезли в снег, стреляли вдогонку. Но на такой дистанции они не имели шанса. Красноармейцы ворвались в редколесье, бежали на лыжах, пока позволял рельеф. Сомкнулись еловые лапы за спиной, стало тихо. Короткая передышка – восстановили дыхание. Все молчали. Снова рывок – сквозь разреженный сосняк. А когда уперлись в вереницу оврагов и холмов, сняли лыжи и двинулись в юго-восточном направлении, проваливаясь в снег. Снова берегли дыхание, молчали. День разгулялся, но солнце не баловало, пряталось за охапками косматых облаков. В какой-то миг лейтенант сообразил, что группа сбилась с маршрута, ушла в сторону. Стали искать тропу, которую протоптали несколько часов назад. Местность поднималась, с вершины холма выдувался снег. Обозначился проселок, который они искали. По этому случаю Шубин объявил привал, а через пять минут опять скомандовал: – Всем вперед, не спать, а то замерзнете! Глава вторая Местность узнавалась. Справа черный ельник – удобное местечко, если надо укрыться, слева – сгоревшая еще до войны деревня Погорелое (с таким названием, да не сгореть?), впереди замерзшая речка Боярка, а за ней верст семь – и, считай, дома. На холм взбирались, как на Эльбрус, а достигнув вершины, в изнеможении попадали на землю. Только Шубин остался на ногах. С вершины открывался безрадостный вид на кусочек Подмосковья. Леса на западе перемежались холмами и речными долинами. Простирались поля – еще недавно сельскохозяйственные угодья, а теперь заброшенные участки плодородной земли. С северо-запада в направлении Клина двигалась колонна бронетехники. Чуть правее – еще одна, кажется, от села Портнова. Танки и машины казались игрушками, человеческие фигурки – вообще ничтожной пылью. Кое-где танки уходили с дороги, шли в поля, а потом опять сбивались в кучу, тянулись бесконечной гусеницей. Населенные пункты в этом районе практически отсутствовали. Захудалые деревушки немцы обходили стороной – не хотели тратить время. На северо-востоке гремела канонада – часть вражеского войска предприняла глубокий обходной маневр. До Москвы далековато, но если оседлают хотя бы пару местных шоссе, двинутся по ним… то могут и за сутки достичь столицы… За спиной проскрипел снег – подошел сержант Лазаренко, хмуро посмотрел вдаль. Километрах в пятнадцати низко над землей шло звено бомбардировщиков – какие-то белесые фантомы выныривали из-под облаков, снова пропадали. Видимо, шли на канал Москва – Волга – последнее крупное препятствие на пути к советской столице. – Как думаете, товарищ лейтенант, не сдадим Москву? – даже самых стойких в этот момент порой терзало сомнение, охватывали приступы малодушия. – Об этом даже не думай, сержант. Все ляжем, но Москву не отдадим. Немцы выдыхаются, а к нам со всей страны подкрепления подходят. Слышал про дивизию Панфилова? Ребята из Казахстана и Киргизии бьются, как черти, военные корреспонденты не успевают описывать их подвиги… Еще немного откатимся, потом встанем, с силами соберемся, да и погоним фрица от Москвы… О чем это мы? – Глеб вышел из оцепенения, посмотрел на часы. – Две минуты на отдых, потом прокатимся с горы – и снова в лес. Немцы еще не скоро подойдут – это только с холма кажется, что они рядом, а на деле им еще кружить и кружить… Спуск с горы взбодрил. Бойцы посмеивались над Лапштарем, который до войны ни разу не вставал на лыжи. Боец беззлобно огрызался. Через пару верст сделали последний привал. Разгоряченные красноармейцы попадали в снег, тяжело дышали. Невероятная усталость сковала члены. Не хотелось разговаривать, строить планы на будущее, даже курить. Шубин украдкой разглядывал своих бойцов. Выпало этим людям немало. «Элита» Красной армии таковой совершенно не казалась – народ пестрый, у многих – плачевно с боевым опытом, но все же он не ошибся, выбрав именно их… Стоило закрыть глаза – завихрилась поземка, поплыли события последних недель. Еще недавно была распутица, затем ударили морозы, Подмосковье завалило снегом. Немецкие войска рвались к Москве, и казалось, только чудо их остановит. Столицу штурмовали с трех направлений: с севера, юга и по центру. 3-я и 4-я танковые группы обходили город с севера, наступали на Клин и Солнечногорск. 2-я танковая армия действовала на юге. Части РККА удерживали Тулу – немцам так и не удалось ворваться в город. Танковая армада пошла в обход – на Каширу и Коломну. Неимоверным напряжением советские войска сдерживали натиск, медленно пятились. Немцы не утратили надежды обойти Москву и замкнуть кольцо в районе Ногинска. 4-я полевая армия атаковала в лоб – на центральном, западном направлении. Ей ставилась задача сковать войска Западного фронта, вынудить советское командование снять войска с других направлений. В Подмосковье разгорелась яростная битва. Войска оттягивались к столице, немцы наседали, вводили в бой последние резервы. 30-я и 16-я советские армии несли чудовищные потери, между ними образовался разрыв, туда и устремились танковые колонны врага. И все же что-то менялось на театре боевых действий – и это можно было различить невооруженным взглядом. Вся страна работала на фронт. С запада подходили свежие части и соединения – солдаты были одеты и обуты, надлежащим образом вооружены. В состав Западного фронта были переданы 1-я Ударная армия генерал-лейтенанта Кузнецова и 20-я армия генерал-майора Власова. Они прикрыли разрыв между 30-й и 16-й армиями, части закреплялись на ближних подступах к Москве, готовились к контрнаступлению. Войскам на линии боевых действий приходилось туго. После памятной операции по освобождению генерала Беспалова, когда в живых из группы остались только трое, потрепанную часть полковника Донского вывели в тыл и расформировали. Леха Кошкин во время отступления получил ранение. Он успел сигануть с бортовой полуторки, когда колонну атаковали бомбардировщики, но в полете поймал плечом осколок. Леха не верил, что такое возможно – пройти через всю мясорубку и выжить! А в ситуации, когда «ничего такого», – получить ранение! Он чуть не плакал, когда его, перебинтованного, увозили в лазарет. «Товарищ лейтенант, меня дождитесь, я скоро вернусь, – стонал Леха. – Обязательно вернусь, ранение-то пустяковое, хотя болит сильно…» Шубин наводил справки. Кошкин был жив, валялся в госпитале где-то под Коломной, мечтал о том дне, когда снова встанет в строй. Настя Томилина тоже не задержалась в части. «Не женское это дело – в атаки ходить и окопы рыть в мерзлой земле, – заявил сменивший Донского майор Рясников. – Положение тяжелое, но чтобы баб заставлять воевать…» Настю увезли в Москву, на курсы разведывательно-диверсионных групп. Это направление в последнее время получило большую популярность. Диверсантов штамповали тысячами, при этом подготовка хромала на обе ноги, но навыки чудо-солдата этим людям и не требовались. Они долго прощались, сердце сжалось, когда он смотрел на эту девушку. Храбрая, решительная, воевавшая наравне с мужиками, да еще и выжившая – а на деле обычная девчонка, ранимая, потерянная, со всеми бабскими штучками. Ей точно не место в этой кровавой мясорубке! И ведь не успокоилась, в диверсанты рвалась… «Ладно, Глеб, я не в обиде, – вздохнула Настя, когда он «по-братски» ее обнял. – Прикипела я к тебе, жалко расставаться, да и любишь ты другую – и хоть тресни, не хочешь на меня взглянуть другими глазами… Иногда кажется, что тянешься ко мне – но нет, ошибаюсь, правильный ты больно. А я для тебя лишь товарищ… Ты не волнуйся, я тебя забуду, это несложно, когда вокруг столько мужиков. Но все равно пиши, ладно? Я сообщу тебе адрес полевой почты…» Да, иногда он тянулся к этой бесшабашной девчонке – завораживали глаза и загадочная грустная улыбка. Но в голове возникал не менее печальный образ «другой», и наваждение таяло. Про Лиду Разину сведений не было. Судьба разбросала их – он вышел к своим, а Лида осталась в партизанском отряде полковника Моисеевского. Поначалу приходили весточки – жива твоя «любовь до гроба», врачует подстреленных партизан. Потом ручеек иссяк, и это неудивительно. База Моисеевского находилась под Вязьмой, в глубоком немецком тылу. Связь поддерживалась эпизодически. Отряд набирал силу, получал подкрепление – сбегали военнослужащие из немецкого плена, прорывались красноармейцы из окружения, мирные жители брали оружие и присоединялись к партизанам. Отряд Моисеевского превратился в силу, с которой приходилось считаться. Немцы устраивали облавы, стягивали полицию, карательные части, но партизаны держались. В случае явной угрозы меняли дислокацию. Про Лиду известий не было. Писать ей было некуда. Глеб терзался, не зная, жива ли она. Он еще хромал. Нога заживала медленно. Майор Рясников выдал предписание: явиться в Москву по такому-то адресу в Сталинском районе столицы, там он получит новое назначение. Несколько дней в бездействии – глядишь, и нога подживет. Очень хотелось увидеть Москву – и Глеб ее увидел. От увиденного защемило в груди. Паники в городе не было, каждый житель знал свое место и верил в лучшее. Подступы к городу ощетинились оборонительными сооружениями. На улицах – противотанковые ежи, пулеметные и зенитные гнезда из мешков с песком. Работали заводы, фабрики, государственные учреждения – правда, не все. Об эвакуации советских и партийных структур даже не было речи. Ставка Верховного главнокомандования работала в Москве – а не где-нибудь на Волге или в Сибири. Патрулей на улицах было больше, чем прохожих. На крышах дежурили служащие частей гражданской обороны. Налеты на столицу совершались часто, но ПВО работала без сбоев, лишь отдельным самолетам удавалось прорваться к городу. Шубин бродил по мрачным холодным улицам, не узнавал столицу. Суровый город жил суровой жизнью, готовился к уличным боям. Грабителей и мародеров расстреливали на месте, без суда и следствия. И все же криминал процветал – забирался в глубокие подворотни, подъезды, канализационные шахты. Отдаляться от главных улиц было опасно. Но как тогда людям попадать в свои дома, ведь в каждом дворе милиционера не поставишь? Он шел по улице Чернышевского (бывшей Покровке), когда услышал из подворотни сдавленный призыв о помощи. Не раздумывая, Глеб бросился в переулок, завертелся, пытаясь понять, откуда доносятся звуки, кинулся в проходной двор. И успел к раздаче, один из грабителей держал сопротивляющуюся женщину, а другой готов был всадить в нее нож. Женщина была в годах, далеко за пятьдесят, она вцепилась в свою сумочку, как в родное дитя, сопротивлялась. Позднее выяснилось, что в ней лежало выданное накануне денежное довольствие. А дома дожидались больная мать и дочь-инвалид. Глеб выбил нож, припечатал злоумышленника затылком к стене. Второй наскакивал, у него тоже был нож. Справиться с этой шелупонью большого ума не требовалось: Шубин с легкостью выбил финку и врезал так, что у грабителя посыпались зубы. Когда на шум прибежал патруль, преступники уже корчились на земле, а Шубин поднимал на ноги плачущую женщину. Разбирательство времени не отняло. Командира Красной армии поблагодарили за проявленную сознательность, а преступников поставили к стенке. По мнению Шубина, можно было и не мучиться, пристрелить в лежачем виде. Но соблюдался ритуал. Грабителей насилу подняли, прислонили к стене, зачитали приговор: «Согласно постановлению Совнаркома от такого-то числа… применить чрезвычайную меру социальной защиты…» Суда не требовалось, все и так понятно. Преступники выли благим матом, умоляли пощадить, истерично смеялись: «Вы что, шутите?!» После расстрела воздух в Москве на долю процента стал чище. Женщина благодарила, звала в гости, но Шубин поспешил уйти и забыть этот эпизод как дурной сон… После поражения под Вязьмой Московский горком начал формировать коммунистические стрелковые дивизии. В начале ноября Московскую дивизию переименовали во 2-ю Московскую стрелковую дивизию народного ополчения. Сводили воедино потрепанные части 242-й дивизии, 1-го корпуса ПВО, рабочие и истребительные батальоны. Поступали пополнения из районных военкоматов. В состав дивизии влился 472-й гаубичный артиллерийский полк. На конец октября в дивизии насчитывалось почти 19 тысяч штыков. Подавляющее большинство – комсомольцы, партийцы и кандидаты в члены партии. Почти поголовно – добровольцы. Вооружали дивизию чем пришлось: «трехлинейками», самозарядными винтовками Токарева, пулеметами «Максим», «Браунинг», «Кольт». Имелось несколько десятков минометов. Пушки были старые, в основном французские, расточенные под советские боеприпасы. Дивизия действовала с конца октября, но в боях участия не принимала – дислоцировалась в пригородах столицы. Красноармейцы возводили оборонительные сооружения, занимались учебой. Ввиду того, что на две трети дивизия состояла из ополченцев, это лишним не было. Командование принял генерал-майор Смирнов, бывший начальник Подольского пехотного училища. Штаб соединения разместился на Бахметьевской улице, где Шубин получил назначение в действующую часть. Немцы давили на всех участках фронта. Шубин прибыл в 4-й стрелковый полк 16 ноября, когда немецкие части на северо-западном направлении двинулись в решительное наступление. В управлении войсками царила неразбериха. Пополнения еще не подтянулись, оборонялись тем, что имели. Ополченцы стояли насмерть, но опыта и умения не хватало. Сказывалась близость Москвы – дивизия неплохо снабжалась, солдаты не голодали, щеголяли утепленными шинелями, полушубками. Шапки-ушанки были у всех. На наличие боеприпасов тоже не жаловались. Но потери несли тяжелые, гибли целые подразделения. А враг – замерзший, часто не кормленный, отлученный от своих обозов и по этой причине доведенный до бешенства – атаковал со слепой яростью, создавал численное превосходство на каком-нибудь участке и пробивал, как молот кирпичную стену, растекался по лесам и полям Подмосковья, создавал смертельную угрозу фланговым частям. И тем приходилось пятиться, чтобы не попасть в окружение…