В дом он вошел через цокольный этаж, через заднюю дверь в башне. После обязательного душа в раздевалке поднялся по винтовой лестнице на башню, отпер кабинет, проверил ежедневник. Никаких встреч до конца дня, ну и хорошо, можно написать доклад, который он задумал давным-давно. Речь пойдет об отце, рабочее название доклада – «Пионер Сопротивления». Большой Тур, директор крупного бергенского пароходства, обеспечивавшего несколько каботажных маршрутов, организовал шпионаж за немцами, послал рыболовные суда через Северное море и получил оттуда радиопередатчики. В докладе Улав остановится и на том, как британцы заминировали норвежское побережье. Что отец погиб от взрыва английской подводной мины, а не от немецкого оружия, являло собой некоторый парадокс. Улав успел сформулировать несколько фраз, когда в дверь постучали. – Сверре? – отозвался Улав. – Что ты здесь делаешь? Старшему сыну Улава было уже под сорок, и отрицать, что Сверре внешне начал походить на него, с годами становилось все труднее. Как и он, сын был рослый, атлетичный, а на длинном, бронзовом от загара лице с небольшими сверлящими глазами выдавался крупный нос с легкой горбинкой, который злые языки называли соколиным клювом. На сей раз сын оставил в шкафу свой обычный строгий твидовый пиджак с лондонской Савил-Роу[8], надев великолепную черную рубашку, расшитую цветочным узором. К покорности на лице сына сейчас примешивалась бодрость. – Я хотел поговорить с тобой, – сказал Сверре. – Обойдемся без walk-ins[9]: я рассчитывал до конца дня любоваться фьордом, наслаждаться отсутствием встреч и писать доклад об отце. – Дело касается погружения к затонувшему судну, запланированного на время конференции, – продолжал Сверре. – Тут находится один человек, и мне бы хотелось, чтобы ты с ним встретился. Сверре возглавил проект SAGA Arctic Challenge, который будет осуществлен позднее в этом году. Сын проделал серьезную работу по организации конференции. Фонд САГА пригласит интеллектуалов из разных стран, зафрахтует «хуртигрутен», и судно пройдет мимо места катастрофы 1940 года, меж Лофотенскими островами и островами Вестеролен. Предприятие чисто норвежское и одновременно весьма привлекательное для иностранцев. – Ага, – вздохнул Улав. – Ладно, заходите. Спутник Сверре был в двубортном вишневом бархатном блейзере, который подействовал на Улава, точно красная тряпка на быка. – Собрался на детский праздник к Стурдаленам[10]? – сказал он. – Еще вроде не время? Разумеется, он прекрасно видел, кто перед ним. Улав не презирал выскочек-нуворишей, которые в последние годы запестрели в списках самых богатых людей страны, наоборот, в глубине души ему нравилось наблюдать, как неуютно чувствовали себя от их бесцеремонности собратья из денежной знати. И превосходил всех вульгарностью именно Ралф Рафаэльсен. Улав распорядился подать кофе, пытаясь тем временем прикинуть соотношение сил между сыном и Рафаэльсеном. В последние годы СМИ часто писали о Рафаэльсене как о человеке предприимчивом и рисковом. В родных местах он создал огромное рыбоводческое предприятие и с тех пор только расширял поле деятельности. – Итак, вы хотите обсудить погружение? – Улав обвел их взглядом. – И гидрокостюм принадлежит вам? По плану, когда судно подойдет к месту крушения, дайвер в специальном костюме погрузится на три сотни метров, причем погружение будет демонстрироваться участникам конференции в прямом эфире. – Совершенно верно. – Рафаэльсен смотрел прямо на него. – Только называть это снаряжение гидрокостюмом все равно что приравнивать рейсовый самолет к космическому шаттлу. – Или все равно что выпускать на рынок ваши рыбопродукты, именуя их атлантическим лососем, а? – отпарировал Улав. – У ваших хилых рыбешек сходства с гордым атлантическим лососем не больше, чем у пуделя с волком. Рафаэльсен хохотнул. – Экзокостюм – это революция. Внутри него обеспечивается нормальное атмосферное давление, так что проблем с кессонной болезнью не будет. По сути, это одноместная подводная лодка, и ее пилоту резкая перемена давления не грозит. В Норвегии только один такой костюм, и он мой. Погружение очень украсит конференцию. Рафаэльсен продолжал рассуждения о технической оснастке этого чуда, но Улав особо не прислушивался. Ему было достаточно общих сведений. И он совершенно не понимал зануд-специалистов с их маниакальной одержимостью подробностями. К его большой досаде, Сверре, который был лет на десять старше Рафаэльсена, вел себя, будто его подчиненный, смеялся шуткам северянина и не в меру энергично кивал, поддакивая каждому его слову. Проблемы со Сверре были главной причиной того, что Улав в свои семьдесят пять по-прежнему возглавлял группу САГА, активы которой «Капитал» оценивал в 12 миллиардов крон. Хотя благосостояние семьи обеспечивали доходы от компании по недвижимости и от инвестиционного траста, Улав весьма пренебрежительно относился к торговцам, лавочникам и мелким коммерсантам. Зато всегда норовил завести речь о фонде САГА, где был председателем правления. Разумеется, деньги должны капать, однако у САГА иное кредо. САГА должен поведать историю страны. У одних миллиарды на банковском счету, у других – культурный капитал. Только САГА владеет и тем и другим. Однако Улав едва ли захотел бы и на пенсии оставаться председателем правления, если бы САГА, подобно большинству общественно полезных фондов такого типа, занималась лишь конференциями и распределением стипендий. Уже в первые послевоенные годы компании семейства Фалк оказались вовлечены в деятельность секретных служб страны – сперва в проект, который обеспечивал обороноспособность на случай коммунистического вторжения, под названием Stay Behind[11], а затем… нет, история была длинная и запутанная. Денег сотрудничество с разведкой не приносило, да и общественного признания тоже. Наоборот, могло поставить весь бизнес под угрозу. Но Улав получал от этого нечто куда более важное – ощущение собственной значимости. И прежде чем думать об уходе, он должен посвятить в эти дела преемника, то есть, по уставу, одного из детей. Вот почему он до сих пор стоял у кормила. – Звучит неплохо. – Улав оборвал Рафаэльсена посреди рассуждений о специальной подводной видеокамере. – Скажем так. – Есть еще кое-что, – сказал Сверре, словно готовясь к прыжку. – Слушаю, – улыбнулся Улав. – Как тебе известно… – начал Сверре, и Улав заметил, что он нерешительно мнется. – Как тебе известно, в конференции будет участвовать множество именитых специалистов. Все они приняли приглашение, все хотят побывать на Лофотенах. Мы по-прежнему притягательны для людей. У одних миллиарды в банке, у других культурный капи… – Давай к делу, – перебил Улав. – Вот только что я получил подтверждение, что будет представлена королевская семья Саудовской Аравии, – сказал Сверре, – возможно, прибудет наследный принц на личном самолете. – Самая длинная посадочная полоса в стране – в Будё[12], – вставил Рафаэльсен. – В шестидесятом там садился У2, так что и для частного самолета отлично подойдет. Сверре взглянул на него и продолжил: – Мы с Ралфом обсуждали, не предложить ли молодым ВИП-персонам дополнительную программу. У Ралфа хорошие связи с вертолетчиками, и он может организовать несколько машин. После обеда сядем на вертолеты, слетаем к Лофотенам и в имение Ралфа на Вестеролене, а на следующее утро вернемся на судно. – Так сказать, добавка, – ввернул Рафаэльсен. «Королевская семья Саудовской Аравии… организует вертолеты… имение Рафаэльсена…» – обрывки фраз сливались в мозгу Улава в путаный кошмар вроде тех, что порой мучили его в детстве. Он долго молчал, склонив голову набок, потом наконец обронил: – Можно мне сказать? – Для того мы и здесь, – отозвался Сверре. Улав кашлянул. – Когда я последний раз был в Лондоне, в отеле «Дорчестер», я разговорился с тамошним портье. Он спросил, не хочу ли я остановиться в апартаментах, как обычно поступают Фалки. Он заметил, что при упоминании отеля сын прикусил нижнюю губу, словно догадываясь, что будет дальше. Улав улыбнулся и продолжил: «Ну что вы, – сказал я портье, – лично я предпочитаю обычные номера, лишь бы с хорошим видом из окна, хоть я… – Он выдержал паузу, словно подбирая слова. – …Хоть я и богатый человек. – Но ваш сын всегда живет в апартаментах, – ответил портье. – Да, – сказал я, – но он сын богатого человека». Он долго смотрел на Сверре; тот сидел с открытым ртом и пристыженным взглядом. Ралф Рафаэльсен осторожно засмеялся. – В Норвегии хорошо сколотить капитал и быть состоятельным. Обычно норвежцы не имеют ничего против людей с деньгами, наоборот, восхищаются как людьми рисковыми и ловкими. И здешние законы прекрасно защищают наши интересы. Но баланс этот хрупок. Точно так же, как мы восхищаемся дельностью и старанием, мы ненавидим декаданс и упадок. Со знатью мы почти не сталкивались, тем паче что по закону о дворянстве от тысяча восемьсот двадцать первого года титулы и привилегии были упразднены. Управлять в Норвегии состоянием – во всяком случае, если имеешь бóльшие амбиции, чем финансовый инвестор, если хочешь стать созидателем общества, – означает не бороться с профсоюзами и не нанимать за гроши поляков, чтобы нелегально строить себе дома. Улав посмотрел на Ралфа, который выглядел как школяр, пойманный на краже сластей в магазине. Газеты много писали об условиях труда рабочих, когда он строил на Вестеролене свою огромную виллу. – В Норвегии управлять состоянием означает понимать норвежскую модель, – продолжал Улав. – Понимать трехстороннее сотрудничество – работник, работодатель и государство, понимать преимущества минимального разрыва в оплате труда, а вдобавок крепко выпивать с доверенными лицами и руководством Объединения профсоюзов. Ведь, собственно говоря, это и есть норвежская модель. Мы заботимся о том, чтобы рядовые, честные люди жили хорошо, платим им деньги, чтобы они могли съездить на курорт, купить новый автомобиль, взять ипотеку и купить жилье. Взамен мы получаем народ, который относится к нам с уважением, не голосует за подстрекателей и не штурмует наши владения. А все, что вы тут говорили об идеях, связанных с поездкой, об этих чертовых саудовских арабах, вертолетах и вечеринке в вашем имении, идет вразрез с таким общественным договором. – Не учи отца своего… – воскликнул Рафаэльсен. Он не договорил, потому что в дверь постучали. – Я занят, – сказал Улав. Тем не менее секретарша заглянула в дверь. – Плохо со слухом? – раздраженно спросил Улав. – Простите, но дело очень важное. – Подождет. Он потянулся к чашке с кофе, но взгляд вошедшей секретарши – одновременно изумленный и какой-то мертвый – заставил его передумать. – Разговор окончен, – сказал он Сверре и Рафаэльсену; те недоуменно переглянулись, поскольку разговор прервался так внезапно, однако встали и вышли из кабинета. – В чем дело? – спросил Улав, когда они с секретаршей остались вдвоем. Но в глубине души он уже знал ответ. Глава 3. Ничейная земля Американский центр радиоперехвата, где-то на Ближнем Востоке Когда конвоиры ввели Джонни Берга в освещенную комнату, он вспомнил, что когда-то говорил ему наставник, старый офицер, которого все звали инициалами, Х.К.: «Пытка – это    в первую очередь не сама боль, а ожидание, какой она будет». Берг понятия не имел, где находится. Недели и месяцы после того, как его схватили курдские ополченцы, виделись словно сквозь пелену, так бывает в пургу на горном плато, когда не знаешь, где кончается земля и начинается небо, когда минуты, будто часы, и наоборот. Его перевозили из одного лагеря военнопленных в другой, а в итоге он оказался в тюрьме у американцев. Прежде чем втолкнуть в комнату, конвоиры сняли с Джонни балаклаву: пусть, мол, видит, что его ждет. Лампа дневного света под потолком слепила глаза. Из динамиков оглушительно гремел тяжелый рок. Посередине стояла слегка наклонная лавка, с кожаными ремнями по бокам, черной шерстяной балаклавой и аккуратно сложенным полотенцем. В комнате ждали двое мужчин в балаклавах, серых флисовых куртках и камуфляжных армейских берцах. У стены стояли две канистры с водой. Музыка умолкла.