Юрий Павлович, занимал незначительную должность в Москве в потребительской кооперации, — но ему лезть выше — и не надо, ни задаром, ни за деньги, — ему даже министерский портфель предложи, — откажется сразу, без колебаний. Да, работа у него тяжелая, связана с командировками на север, дальними разъездами, ночевками в паршивых гостиницах, даже в грязных избах, зимовьях, — к заготовителям пушнины, людям темным и тупыми, но цель оправдывает средства. А цель одна, — еще наварить деньжат и даже не вспотеть, а потом уйти в тень. У него в одном укромном месте полсейфа облигаций золотого займа, плюс пять сберкнижек, все на родственников, денег прорва, — хоть матрасы набивай, — и все прибывают. Начальство — свои люди, в доле. Вот сейчас он возвращается из Предуралья через Архангельскую область, где были другие дела, неинтересные, бумажные, а в чемоданах, считай, чистое золото. В этот раз удалось скупить у заготовителей по дешевке, за сущие копейки, три полных чемодана уже выделанных соболиных шкурок и чемодан норки. В Москве он раскидает товар по скорнякам, которых давно знает, и превратит пушнину в чемодан дензнаков, крупными купюрами. Родное государство не пострадает, да он с государством не связан, Потребкооперация она сама по себе, как деревня на отшибе. Дальше Юрий Павлович стал молоть всякую чушь про то, как любят его женщины, как ждут в гости, да можно ли не ждать видного мужчину с толстым бумажником, да еще и неженатого… И любовник он, — не последний, правда, в интимные минуты, во время близости живот немного мешает. Главная трудность в жизни — в этой стране ничего по-настоящему большого, путного на деньги не купишь, сволочная тут жизнь, одни слезы. Но Родину не выбирают, она как тяжкое наследие прошлого, как хроническая болезнь, сидит в тебе и не хочет, падла, вылезать. Кабаки, красивые женщины, костюмы на заказ, — это не в счет. И пьянство ему давно надоело, — ведь печень, она своя, родная, а не колхозная. А женщин менять — здоровье терять. Вот хотелось ему дачу в Подмосковье, купил, — но скромную, почти нищенскую, будто он — инженер ничтожный. И земли всего десять соток. Он переоборудовал дом внутри, все устроил по последнему слову, японский телевизор поставил, финский холодильник, даже городские удобства сделал, но все тайком. А крышу листовым железом не покрыл, даже не покрасил, — вдруг соседи анонимку напишут, что живет не по средствам, на нетрудовые доходы. А недавно закон вышел: на одном участке нельзя иметь больше двух строений. Пришлось гараж ломать… Но и это мизерное существование запросто может оборваться, — ночью завалятся с обыском менты или гэбэшники, деньги себе заберут и поделят, его измордуют допросами, лишат сна, сломают о его спину десяток дубинок, — сам все расскажет, что было и чего не было. Правда, одна тонкость все же есть, — если бы он украл у государства, его бы к стенке прислонили, а у потребкооперации, — это семечки, тут много не накрутят. Да, законы знать не вредно… * * * Так они болтали довольно долго, почти до предрассветных сумерек, Кузнецов дважды ходил к проводнику за водкой, вареными яйцами и солеными огурцами, но подпоить попутчика не удалось. Когда в очередной раз вышли в тамбур покурить, Кузнецов разбил о голову кооператора бутылку нарзана, пару минут стоял над этой тушей и решал, глядя через стекло в ночную тьму, выбросить его на ходу из вагона или пожалеть. Волоком дотащил Юрия Павловича до места, засунул на нижнюю полку лицом к стене. Кузнецов выгреб из бумажника пачку четвертных, сунул в карман чужой паспорт и удостоверение. Спустил с багажной полки четыре чемодана, открыл замки перочинным ножичком, — никаких соболей. Два чемодана были забиты вяленой рыбой, в третьем, — носильные вещи, в последнем выделанные норковые шкурки. Некоторое время кооператор лежал тихо, потом застонал, перевернулся на спину, открыл мутные глаза. Кузнецов вытащил брючный ремень, придушил попутчика, а потом снова дал кислород. Объявили, что поезд совершит пятиминутную остановку в городе, название которого Кузнецов раньше не слышал, он подхватил чемодан с норкой и вышел на узловой станции. На утро он снял угол у какой-то бабы Дуни Слепцовой в трехэтажном деревянном доме неподалеку от вокзала, отоспался, позавтракал воблой с хлебом, выпил стакан кипяченой воды. Он взял чемодан и отправился в поход по местным магазинам. Сделал фото на паспорт и на удостоверение кооператора, доплатив за срочность. В «галантерее» купил пинцет, маникюрные ножницы, бритвенные лезвия, растворитель лака для ногтей, ножичек для удаления мозолей, в магазине «школьник» — тушь, пару ученических ручек с железными перьями и еще кое-какую мелочь. Забрав на обратной дороге фотографии, он вернулся в свой угол, у окна на топчане спала баба Дуня Слепцова, рядом в головах стояло эмалированное ведро, полное квашенной капусты с клюквой. Он задернул ситцевую занавеску. На столике яркая лампа, — она пригодится. Он раскрыл паспорт, и только сейчас обратил внимание, что его хозяин немного — Кольцов Юрий Павлович — полнее Кузнецова, другая прическа, но черты лица похожи, он задумался, нужно ли менять фотографию при таком сходстве? И решил — лучше поменять. Фамилию, имя и отчество хозяина паспорта можно присвоить. Через пару часов все было готово. Товарищ Юрий Кузнецов пропал, будто и не жил никогда, вместо него появился гражданин Юрий Кольцов, рожден в Москве, русский, не женат. На перекладных он добрался до Москвы, через знакомого продал на Тишинском рынке норковые шкурки, товар дорогой, но ходовой, каждая женщина Советского Союза видела во сне зимнее шерстяное пальто с норковым воротничком. Кольцов — он быстро привык к новой фамилии — купил у фарцовщиков теплую куртку, финские сапоги на искусственном меху и снял однокомнатную квартиру в районе метро «Профсоюзная», отбил телеграмму в Питер: жив, здоров и ждет телеграммы до востребования на имя Юрия Кольцова. Алевтина Крылова две недели как вернулась домой, она хотела встретиться, но это было безумием, хотела услышать его голос по телефону, но это тоже невозможно. Через неделю пришло заказное письмо с надежным адресом, на который он может писать письма, в тот же день Кольцов съехал со съемной квартиры и окольными путями направился в Грузию. Следующий год он скитался по стране, не задерживаясь на одном месте больше полутора месяцев, жил на съемных квартирах, тосковал по Алевтине, раз в месяц пускал в ящик короткое письмецо. Но вдруг сорвался с места, примчался в Питер, это было их первое свидание за полтора года. Он уехал через три дня, дальше оставаться было опасно. Позднее они встречались каждые два-три месяца. С надежными документами и запасом наличных он чувствовал себя уверено, надо было только помнить: его ищут. Однажды Аля сказала, что так долго продолжаться не может, ему нужна какая-то постоянная работа, прописка, оседлая жизнь, надо избавиться от мысли, что сегодня ночью за тобой придут и наденут наручники, лучший вариант, сказала Аля, — уйти в плавание матросом. В юности, окончив среднюю школу, он поступил в питерское мореходное училище, два года бил баклуши и получил профессию — матрос, три года ходил на сухогрузе, побывал в Африке, в Европе. Он мог закосить от армии, матросам дают бронь, но он сам ушел с корабля, захотел служить и отдал морской пехоте восемь лет. Теперь, если он вернется в пароходство и попросится обратно на корабль, — вряд ли возьмут, но, если похлопочет серьезный человек, — все можно устроить. Глава 6 Нужного человека Аля не искала, сам нашелся, позвонил, а вскоре приехал в Питер, — Александр Александрович Платонов, для краткости — Сан Саныч, — референт из Министерства морского флота СССР. Да, это родной дядя старшего лейтенанта Леонида Аграновского, который в том десанте морпехов командовал взводом. В военный госпиталь Леонид не попадал, дядя получил похоронку и письмо из части. Аля сказала, что Сан Саныч просил передать вот что: к нему можно обращаться за любой помощью, если деньги нужны или еще что, — для друзей погибшего племянника он в лепешку расшибется, но все сделает. Она записала телефон. Через неделю Кольцов приехал в Москву и, соблюдая все возможные меры предосторожности, назначил место встречи с Платоновым, — ресторан «Агат» неподалеку от Тишинского рынка. Кольцов хорошо заплатил администратору, чтобы тот он в случае появления чужаков даст сигнал. Риск велик, но не использовать такой шанс — глупо. Сан Саныч оказался плотным мужчиной среднего роста, непримечательной внешности, одет в финский шерстяной костюм, синий в светлую полоску, в жилетном кармане золотые чесы «Павел Буре» на цепочке. Видимо, этот чиновник не только чах и увядал в министерском кабинете, среди бумаг, пыли и женских сплетен, но имел на стороне хороший приработок или часто бывал в командировках за границу и умел на этом заработать. Он обнял Кольцова, смахнул слезу, во время разговора нервничал, снимал и надевал очки, промокал платком потный лоб с высокими залысинами. Когда выпили по двести, открыл кожаную папку, показал, орденскую книжку племянника, несколько фотографий. Вот выпускной школьный класс, вот Леонид принимает присягу, а вот похоронка: пал смертью храбрых. Вся жизнь уместилась в эту папку, в эти жалкие бумажки. Сан Саныч оказался осведомленным человеком, он интересовался, почему провалилась операция, видел ли Кольцов, как погиб лейтенант Аграновский и еще великое множество вопросов. Кольцов рассказал, что помнил, но в главном — слукавил, он неплохо знал этого парня, Аграновского. Его зацепило пулей еще в лагере красных кхмеров, лейтенанта перевязали, обратно он шел сам, — ранение поверхностное, не самое серьезное, — но рана открылась, он потерял много крови, но, главное, — выжил при обстреле и был доставлен на корабль спасательной командой. Уже на подходе к Мурманску Кольцов видел его рядом со столовой для моряков. Одетый в пижаму, пошатываясь от слабости, Аграновский брел по полутемному коридору, исхудавший, похожий на собственную тень, держался рукой за живот, а лицо было синим, словно от побоев. Леонида сопровождал мужчина в штатском, поговорить он не дал. Что сталось с Аграновским дальше, — кто знает. О встрече на корабле Кольцов промолчал, сказал, что потерял из вида лейтенанта Аграновского еще во время обстрела, — и больше не видел, погиб он там, на чужом берегу, или умер от ран в корабельном лазарете, — парня не вернешь. Сан Саныч был печален, он быстро расправился с салатом, шлепнул рюмку и помрачнел еще больше. Два дня назад у Леонида был день рождения, но никто не знает, где могила племянника, Сан Саныч сходил в церковь, поставил свечку за упокой, — вот и все. Он раскрыл бумажник, вытащил две фотографии: вот Леню Аграновского принимают в пионеры, день солнечный, на заднем плане бюст Ленина, на другой карточке Леонид Аграновский, уже повзрослевший, с длинными патлами в модной рубашке обнимает девушку в летнем сарафане. — Хорошие фотографии, — Кузнецов разорвал карточки вдоль и поперек, бросил в пепельницу. — Кто помог вам состряпать это фуфло? Или сами справились? Платонов не переменился в лице, он не был удивлен или смущен, даже взгляд не отвел, продолжал смотреть на собеседника. — Леонида я неплохо знал, — сказал Кольцов. — Про себя он рассказывать не любил, но я слышал краем уха, что он рос без отца. Мать поднимала его одна, она рано умерла. Леня в шестнадцать лет попал в интернат, потом в военное училище… Я быстро понял, что вы врете. Даже подумал, вдруг вы с Лубянки? Вытягиваете из меня информацию о тех, кто вам нужен, кто выжил. Все узнаете и прихлопните всех сразу, и меня заодно. Позже я засомневался: может быть, вы не дядя, а родной отец? Совесть проснулась, решили что-то сделать для сына, когда его уже нет. Но и эта версия ошибочна. Так что вам нужно на самом деле? Аграновский помолчал и сказал: — Наверно, я плохой актер, не надо было затевать этот спектакль с погибшим племянником и скорбящим дядей, эта пошлятина плохо пахнет… Но я ведь не мог сразу выложить карты, хотел к вам присмотреться, поближе познакомиться. Если бы я рубанул напрямик, вы могли бы испугаться, наделать глупостей. Не хотел рисковать. Что я за человек? Вы знаете мой телефон, место работы и должность. Все это настоящее. — Другой фамилии и другого адреса у вас нет? — Какая к черту разница… Впрочем, если вам будет от этого легче, я скажу. Имя и отчество подлинные, фамилия — Платонов. Сан Саныч перешел на шепот: мол, я человек повидавший разные виды, в людях понимаю, давай напрямик: ты сменил фамилию, бегаешь от ментов и гэбистов, если они тебя достанут, все кончится плохо, просто ужасно, — бесконечным сроком, болезнями, холодом или стенкой. Но, пожалуй, выход есть, можно вспомнить молодость и походить на гражданских судах, Сан Саныч поможет это устроить. Где-нибудь посередине Атлантики Кольцов будет чувствовать себя спокойно, туда гэбисты не дотянутся, на свете много хороших, просто сказочных стран, когда судно прибудет в одну из них, можно получить увольнение на берег, уйти, помахать ручкой и обратно не вернуться. Александр Александрович не бог весь какую должность занимает, но он в министерстве уже много лет, иногда работник среднего звена может сделать гораздо больше, чем министр. Короче, подумай. Кольцов думал одну минуту, — и сказал «да». Его собеседник на салфетке написал, что нужно принести: фотографии на удостоверение, в личное дело и на пропуск в порт, плюс — копию паспорта. Все остальное сделает Сан Саныч. Они встретятся через две недели и обсудят детали, а сейчас — по домам. Они вышли в какой-то кривой темный переулок, остановились под единственным фонарем. Сан Саныч сказал, что берет на себя тяжелую, почти невозможную, и опасную миссию, соглашаясь выправить документы и посадить на судно человека, которого давно ищет КГБ. От Кольцова потребуется ответный жест вежливости, нужна информация, точная и проверенная, о той операции «Гарпун», Сан Саныч все объяснит позже, поставит задачу, передаст список вопросов. В темноте он сунул в руки Кольцова бумажный пакет, сказал, что тут немного денег на первое время, адрес квартиры в районе Беговой и ключи, в квартире можно жить месяца два, пока не будут улажены кое-какие вопросы, там есть телефон, но пользоваться им можно только в крайнем случае, Сан Саныч, когда будет надо, сам найдет Кольцова. Платонов чихнул, поднял воротник плаща и пропал в темноте. Кольцов, поплутав по темным закоулкам, вышел на какую-то площадь, поймал такси, сел сзади, раскрыл пакет, вытащил листок ученической тетрадки и назвал адрес в районе Беговой, решив, — будь что будет. * * * Через пару дней после застолья Кольцов уехал в Рязань, где уже второй месяц работал товароведом на продуктовом складе. В понедельник он вышел на смену, еще не успел переодеться в рабочий халат, как по громкой связи вызвали в директорский кабинет на втором этаже. Он вошел, дверь за его спиной закрыл здоровенный дядька, еще двое незнакомцев в штатском, сидевших на стульях у стены, поднялись. Остался сидеть только местный участковый милиционер в кителе и галстуке, картуз он снял, положил на стол, потому что в кабинете стояла жара. У Кольцова было несколько секунд, чтобы принять решение: уступить без боя или попробовать по-другому, с тремя парнями в штатском он, возможно, как-нибудь справится, мента в окно выкинет вместе со стулом. Кольцов повернулся и шагнул назад, он хотел ухватить за шкирку и перебросить через себя человека, закрывавшего собой дверь, но в последнюю секунду передумал. Если это гэбэшники, зачем им понадобился участковый? Гэбэшникам не нужны менты. Значит… Что-то тут не так. «Не делай глупостей, о которых потом пожалеешь», — предупредил дядька в штатском. Кольцов позволил оперативникам заковать себя в наручники и провести личный обыск, через полчаса его заткнули в помятый «москвич» и отвезли в городской отдел внутренних дел. Во второй половине дня дознаватель начал допрос. Это был средних лет худой мужчина, холостяк, видимо, с язвой желудка, в летних брюках и пиджаке, который носил для солидности. Он попросил задержанного представиться полным именем, — Юрий Павлович Кольцов, сообщить место и дату рождения, есть ли близкие родственники, адрес прописки, род занятий, дальше вопросы посыпались в произвольном порядке, — и сердце стало биться спокойнее. Из вопросов, которые задавал дознаватель, складывалась такая картина. Бывший хозяин паспорта Юрий Павлович Кольцов более года назад уволился из московской потребкооперации и с тех пор занимался в основном темными аферами, подлогами и воровством. Некоторое время назад в Рязани он представился сотрудником центрального аппарата Потребкооперации, предъявил документы, выставил подложный аккредитив на одну тысячу двести пятьдесят рублей и получил в рязанском отделении потребкооперации наличные средства для закупки у населения сушеных грибов и лесных ягод. В милиции думали, что кооператора с деньгами след простыл, а он, родной, тут на складе трудится в поте лица. Кстати, по этому месту работы будет подготовлена проверка: не дай Бог кооператор и здесь что-то украл или новую аферу провернул. Кольцова перевели в городской следственный изолятор, сунули в камеру, забитую народом. Вариантов у него не было: рассказать, кто он есть, раскрыться, — нельзя, значит, надо оставаться кооператором, аферистом. В этом приключении есть свои преимущества, гэбешникам в голову не придет искать его в тюрьме или на зоне, да еще под чужой фамилией. За ущерб в тысячу двести рублей много не дадут, ну, год или полтора, не больше. На следующий день в кабинете дознавателя он написал явку с повинной, тот, оформив бумаги, передал их следователю. Суд состоялся через три месяца, Кольцов получил четыре с половиной года колонии усиленного режима, но провел на зоне чуть более двух лет, — оказался на свободе в 1987-м году по амнистии в честь 70-и летнего юбилея Октябрьской революции. Аля, решив, что он исчез навсегда и больше не вернется, вышла замуж за военного контрразведчика, Сан Саныч по-прежнему работал в Министерстве морского флота. Глава 7 Встреча с Сан Санычем состоялась в Москве в ресторане, вдалеке от центра, общественным транспортом туда было неудобно добираться, а таксисты брали три счетчика. По путям громыхали трамваи, с другой стороны улицы, стоял влажный хвойный лес. Суббота, было много народу, зал довольно большой такие помещения гэбешникам трудно прослушать, нужны направленные микрофоны, несколько агентов и еще полтонны дорогостоящей аппаратуры. К семи вечера публика уже под хмельком, на эстраде размером с пятикопеечную монету, четверо слепых музыкантов играли фокстрот «Ах, эти черные глаза». Смеялись женщины, между столиками крутились официантки, девушки не самые молодые, но шустрые, табачный дым слоился под потолком, десертное румынское вино и венгерский рислинг лились рекой. Внешне Платонов почти не изменился, только костюм скромный, серо-коричневый, поношенный, и еще — он не вынимал из жилетного кармана золотые часы на цепочке, носил на руке скромную «Победу» в стальном корпусе на кожаном ремешке. Но его бумажник, кажется, стал еще толще. Сан Саныч обрадовался встрече чуть не до слез, сказал, что его не покидало чувство, будто тогда, около трех лет назад, с Кольцовым вышла какая-то неприятность, не более того, — но только не большая беда, — и он непременно вернется. О себе сказал, что похоронил жену, теперь близких родственников не осталось, только сестра двоюродная и тетка. — Что ж, давайте продолжим тот разговор, который прервали еще тогда, — Сан Саныч наполнил рюмки. — Я могу вас устроить в Балтийское морское пароходство на один из сухогрузов, который ходит за границу. — Подождите, — покачал головой Кольцов. — Я связался с двумя старыми друзьями, ну, с которыми бежали из воинской части. Нельзя ли устроить их матросами или мотористами, не важно на какую должность, — лишь бы сесть на посудину? Уплыть, и чтобы с концами. Сан Саныч спросил, что это за люди, где живут и чем занимаются. Услышав ответ, сказал: — Это будет трудно. Но попробуем. Платонов сказал, что ему чертовски трудно будет это сделать, — состряпать подложные документы, устроить Кольцова и его друзей на работу в пароходство, на корабль. Да, Платонов хочет помочь, и поможет, он человек со связями, но дело трудное даже для него. Поэтому Сан Саныч вправе рассчитывать на ответную благодарность. Эту тему они прошлый раз вскользь затронули, — нужны ответы на вопросы, которые давно готовы, конверт Кольцов заберет из почтового ящика в одном из домов в центре Питера. Еще прошлый раз Сан Саныч заикнулся, что интересуется не только самой операцией «Гарпун», но особенно — сотрудниками Красного креста, которых морпехи вытащили из плена и взяли на корабль. Надо точно знать, что произошло в тот день, от и до… Высадка десанта, бой в лагере, отступление… Американцы погибли под обстрелом? Или кто-то остался жив? Если да, кто именно? На корабле их кто-то видел? Может быть, матросы промеж собой что-то говорили? Американцев допрашивали или отложили допросы до возвращения корабля? Возможно, кто-то из сослуживцев слышал о дальнейшей их судьбе, ну, когда они сошли с корабля в СССР. Если они убиты или умерли от болезней, то где похоронены? По официальным каналам ничего не узнать, на запросы американцев по линии МИДа, отвечают отписками: в то время в том месте советские военные части задействованы не были. — Значит, вот почему вы нашли меня. Вы на окладе у… — Господи, говорите тише, — поморщился Платонов. — Те пленные такие же люди, как мы с вами. Почему они должны потерять надежду, умереть в муках в чужой стране и быть похоронены как бездомные собаки? Вы можете возразить: а вдруг среди них были агенты какой-то вражеской спецслужбы. Возможно. Но это ничего не меняет — все равно они заслужили хотя бы могилу на кладбище. Если мы получим показания двух-трех человек о том, что американцев видели живыми на корабле или в госпитале, — у нас будет больше возможностей вернуть их на родину. Ну, живыми или мертвыми. — Наверное, вы правы.