Глава 5 Черных коротал время за чтением газеты, дожидался телефонного звонка. Скоро он отправится на Чистые пруды, там в индийском ресторане, похожем на аквариум, стоявшим между двух прудов, назначена встреча с законным вором Рубеном Губановым, по отцу он русский по матери армянин. Рубен давно сотрудничал с КГБ, это спасало от длительных тюремных сроков и вообще — от неприятностей с милицией. Он информированный человек с непростым характером, — некоторое время назад он сел на иглу и постепенно превратился в психопата, готового сорваться с нарезки из-за любого пустяка, его побаивались даже свои, правильные воры. Говорят, он хороший стрелок, не расстается с «браунингом», ножичком иногда балуется, на всякий случай Черных проверил пистолет, передернул затвор, взвел курок, положил ствол в верхний ящик стола, прикрыв вчерашней газетой. Мысли оборвал телефонный звонок. Это был Рубен, он же Семеныч, он же Крендель, он же Царь Соломон. Сказал, — не хочет идти, куда запланировали, там кормят плохо, лучше встретиться в то же самое время, но в «Салюте», — это рядом с мостом, где прошлый раз толковали. Там подают мясную солянку, румынское вино и беленькую русскую. Черных положил телефонную трубку, взял пистолет, снял курок с боевого взвода. И вправду, добрый ужин под рюмочку не помешает. Черных полез в сейф, взял из толстой пачки несколько крупных купюр, сунул в бумажник. Во внутренний карман пиджака запихнул запечатанный конверт. Он позвонил по внутреннему телефону Ильину, сказал, что уходит, сегодня не вернется. В пятом часу Черных вошел в ресторан, сказал администратору, человеку неопределенных лет в синим пиджаке с золотыми пуговицами, что его ждет друг, свернул в зал, полный пестрой публики, в клубах табачного дыма плавали официантки, не очень молодые и не очень симпатичные, крутили записи Джо Дассена и еще каких-то иностранных певцов. Рубен сидел за столиком у окна, это был худой человек лет пятидесяти с гаком, костюм болтался на нем как на вешалке, руки беспокойные, пятерней он то и дело откидывал назад волнистые седеющие с желтизной волосы, недоверчиво щурил глаза, похожие на жирные маслины. Лицо напряженное, будто одеревеневшее. Он поприветствовал Черных кивком головы и сразу перешел к делу: — Принес? Черных молча достал пакет и сунул его под стол, в чужие дрожащие руки. Морщины на лбу Рубена разгладились, он поднялся, исчез в табачном дыму, у него старый приятель, кажется, директор этой помойки. Подошла официантка в синеньком платье и передничке, очень любезная, с нарумяненными щеками и густо подведенными бровями, Черных заказал солянку и биточки, дальше, про водку и пиво, объяснять не стал, он тут свой, раз его пустили за столик человека, которого знают и уважают. Черных смотрел через тюлевую занавеску на тени пешеходов, представляя, как Рубен скинул пиджак, он сидит за директорским столом, закатал выше локтя рукав рубашки. Он обломал ампулу, наполнил морфином шприц. Спустил толстые бордовые подтяжки, вошедшие сейчас в моду, использует их вместо резинового жгута, перехватил руку выше локтя, натянул подтяжки зубами. Теперь волнуется, ищет иголкой вены, от которых почти ничего не осталось. Черных, томимый жаждой, опрокинул стопку и закурил. Рубен вернулся быстро, теперь он выглядел бодрым, помолодевшим лет на десять, зрачки сузились, глаза засветились молодым блеском. Под столом он передал половинку тетрадного листка, на нем всего три слова: Сурен Погосян, Ереван. Черных испытал приступ легкого волнения. Он никогда не слышал этого имени, никогда не знал этого человека, но если наводку дал Рубен, — значит… — Намечалась одна сделка, но сорвалась. — сказал Рубен. — Сурен хотел продать пару вагонов стирального порошка «Лотос». Ну, я его свел с одним человеком, которому был нужен этот долбаный «Лотос». По правде сказать, я видел Сурена всего один раз, в ереванском кабаке что-то праздновали. Тогда, помню, Сурен поил и кормил целый стол народа, так швырялся деньгами, будто на следующий день деньги отменят и объявят коммунизм. И ничего нельзя будет купить на миллионы, спрятанные в грязном матрасе. Говорят, хрустов у него как грязи, лайбу меняет каждый год. Берет только белые «жигули». Любит красиво пожить. Видно сразу, что ему никогда рога не обламывали. И в стойле он еще не был. — Нет ошибки? — Я редко ошибаюсь. Черных выпил рюмку, глотнул «Боржоми» из бокала и перевел дух. Неужели поиски, которые могли отнять многие недели, даже месяцы, подошли к концу, толком не развернувшись по-настоящему? Не успев прицелиться, попали в десятку. — Что ты о нем знаешь? — спросил Черных. — Сурен договаривается с директорами предприятий, чтобы ему направляли левак, ну, неучтенный товар, и перекидывает его. Все подряд: мебель, ковры… Плюс спекуляция ювелирными изделиями. За такие дела ему можно ярмо натянуть лет на двадцать. — Ювелирными изделиями? — Черных вспомнил, что покойный отец и дядя Карена Мирзаяна, ювелиры. — Подробностей не знаю. Тот Сурен появился в Ереване лет десять назад или около того. Уже тогда у него были деньги. Он купил должность заместителя начальника железнодорожного склада и начал товар дербанить. Сначала потихоньку. Потом поднялся до заместителя директора крупного склада, через который гонят дефицит. Так от железки и кормится. Сейчас, когда все начальство помещается в его кармане, он уже не стесняется. Так что, кидай мозгой, чего делать будешь. Торопясь, Черных доел солянку и опрокинул рюмку водки. — Если все правильно, с меня премия. Хрустики подсыпать или лекарство? — Мне фанера без надобности, — Рубен постучал ладонью по груди. — Ты мне срасти вот этого самого, чего сегодня принес. В Москве ваши же чекисты за горло взяли и живьем режут. — Я слушал, у тебя какие-то неприятности? Если что, помогу. — Пока ничего серьезного. — Может, нужен хороший адвокат? — пошутил Черных. — На кой черт он мне нужен? — с тех пор, как Рубен сел на иглу, он перестал понимать шутки. — Хороший адвокат всем нужен. Даже невинным младенцам. * * * Черных так спешил, что не стал вызывать казенную машину, остановил частника и, предъявив удостоверение офицера Госбезопасности, приказал водителю отвезти к его «Агрегатэкспорту», когда приехали сказал «спасибо», но денег не дал. В кабинете, упав в красное кресло, он сделал несколько телефонных звонков, сначала в информационный центр, запросил справку на Сурена Погосяна, но не бумажную, пусть пробьют эту личность и сразу по телефону прочитают, что на него есть. Через полчаса он знал все, что хотел. Черных вызвал Ильина, который сегодня дежурил до полуночи, изложил суть дела. Ильин должен подобрать трех-четырех оперативников и сейчас же, немедленно, отправить их во Внуково, там они получат билеты до Еревана на ближайший рейс. Если билеты проданы, с самолета снимут пассажиров. Оружие взять с собой. Гостиницу заказать, утром оттуда московских гостей отвезут в республиканский КГБ, к тому времени придет письменный приказ из Москвы, что делать и как. Сначала надо наладить слежку на неким Суреном Погосяном, отработать его контакты, установить прослушку, действовать осторожно, обо всем докладывать в Москву, — что и как. Привлекать самых опытных армянских оперов. — Неужели Мирзаян нашелся? — спросил Ильин. — Похоже, что так, — улыбнулся Черных. — Если информация точная, возьмем его. В Лефортовском СИЗО он запоет, как Муслим Магомаев, не хуже. Или как Лев Лещенко. Честное слово. У нас на него информации немного. Не женат, детей не имеет, родственников почти не имеет, близких друзей не имеет, живет один, занимает не самую видную должность, — тут даже у нас точных данных нет, кажется, заведует железнодорожным складом. По оперативным данным, поддерживает контакты с местными цеховиками, подпольными ювелирами и работниками торговли. Возможно, замешан в хищениях на железной дороге, в валютных спекуляциях. Непуганый товарищ. — А по Кузнецову новостей нет? — Пока ничего. Ильин ушел, Черных допил остывший чай, вскипятил чайник, усевшись возле журнального столика, сделал чашку растворимого кофе. Спустя часа полтора позвонил Ильину, спросил, собрана ли в ереванскую командировку группа оперативников, оказалось, они уже получили все бумаги, скоро выедут во Внуково. Глава 6 Ильин в середине дня покончил с бумажной работой, перекусил парой бутербродов, что прихватил из дома и подумал, что сегодня удастся смотаться пораньше, поручений начальства пока нет и, дай бог, не будет. Но он ошибся, позвонил Черных и вызвал к себе. Начальник был без галстука и пиджака, в мятой рубашке, брюки поддерживал не ремень, а широкие помочи. В темных усах хлебные крошки, лицо помятое, видимо, он тоже пообедал в кабинете, поспал на кожаном диване, — и приснился нехороший сон. Проснувшись, он скурил сигарету, уселся в кресло, водрузил ноги на стол, подложил под них том из полного собрания сочинений Ленина. И все-таки свалил на пол фаянсовый бюст Гагарина, — так свалил, что у первого космонавта ко всем чертям откололась голова. Но Черных даже не потрудился осколки собрать, он выпил чаю, потому что кофе кончился, и тут, видимо, его осенила шальная мыслишка. Ильин плотно прикрыл за собой дверь, сел к приставному столику для посетителей, стал разминать сигарету, табак сырой, попахивал плесенью и навозом. По дороге на работу Ильин наткнулся на табачный киоск, куда только что привезли товар, и очередь была еще небольшая, — всего человек тридцать. Он простоял полчаса, заплатил рубль восемьдесят копеек и взял десять пачек «Краснопресненских», — больше одному человеку на руки не давали. — Хочу тебя озадачить парой поручений, это важно, — сказал Черных. — Юрий Кузнецов, как известно, у нас — детдомовский. Родни нет. Кроме старой тетки, живущей в подмосковном Зарайске, — никого. К тетке съездил наш оперативник, написал отчет, на словах добавил, что эта старая дура ничего не знает и не помнит. Мы уже об этом говорили, — у Кузнецова наверняка остались не только друзья молодости, не только собутыльники. Остались и… Ты чего куришь? — «Краснопресненские», утром взял. — Навозом воняют, дышать нечем. Вон «Ява» лежит, ну, где календарь… Черных не сразу вспомнил, о чем говорил, пощелкал пальцами, словно хотел поймать ускользнувшую мысль. Наконец сказал, что знакомился с личным делом прапорщика Юрия Кузнецова, обратил внимание на донесение одного стукача, еще из Североморска, старое донесение, оно было составлено, когда той заварухи, операции «Гарпун», еще и в проекте не было. Три тетрадных листочка, исписанные от руки кудрявым почерком. Легко было пропустить эти бумажки, но любопытство взяло верх… Короче, стукач пишет, что Кузнецов во время несения службы завел роман с врачихой из военного госпиталя, в донесении сказано: молодая, симпатичная женщина Алевтина Ивановна Крылова, не замужем, терапевт, приехала по распределению из Питера. Написано, что Кузнецов не шел, а летел к ней на свидания. В хорошую погоду они гуляли по набережной, стояли на пирсе… Иногда о политике разговаривали, смеялись и обкладывали Политбюро ЦК КПСС и все коммунистическое руководство страны чуть ли не трехэтажным матом. Этот Кузнецов красивый малый, и анекдотов много знает, — ничего удивительного, что женщины за него цепляются, как колючки за штаны. Кадровики не поленились, украсили личное дело прапорщика фотографией этой Алевтины, но эта линия, любовная, выпала после истории с побегом, никто не пытался найти Кузнецова через его тогдашнюю любовницу, а ведь надо было поинтересоваться этой особой, где она, чем занимается, как жизнь сложилась… — Я бы не стал обращать внимание на показания какого-то безграмотного стукача, — буркнул Ильин. — Тоже мне, специалист широкого профиля. И по делам сердечным, и по анекдотам. Розыскное дело Кузнецова я читал, видел этот рапорт. Там больше эмоций, чем фактов. Безграмотное донесение. Единственное… Врачиха женщина интересная. Это — да. На Таньку похожа. Ну, с которой я месяц встречался — и все без толку… — Ну вот, на Таньку похожа. Значит, все сдвинулось с мертвой точки, если даже ты заинтересовался. Судя по рапорту, эта парочка пьянствовала, трахалась и травила политические анекдоты. Внештатный осведомитель делает вывод: обычное скотство, половая распущенность и нигилизм. А на третьей страничке его же рукой написано: возможно, — это настоящее, глубокое чувство. Любовь… Тут явное противоречие. И где, правда, и где ложь? Неизвестно. И стукача не спросишь. Он умер от дизентерии в Северодвинске. И давно уж в аду стучит, ну, кому там у них стучат, не знаю… Может быть, самому дьяволу. — Ну, будем считать, что нашему стукачу и на том свете нашлось занятие. На мой взгляд, про Кузнецова — это ерунда. Дела давно минувших дней. Было, не было… А если и было, то быльем поросло. Столько лет прошло. Что в этом копаться… — Нет, дружище, тут важно разобраться. Алевтина попала на работу в госпиталь по распределению после института. Закрутила роман с Кузнецовым, хотя наверняка могла найти кого-то повыше прапорщика. Отбарабанила три года, а затем, спустя месяц-другой после его побега, вернулась в Питер. Весьма вероятно, что она там встретилась с Кузнецовым, как-то ему помогла… М-да, жаль, что чекисты тогда эту линию тогда не проверяли, они, видимо, решили: Кузнецов красивый мужчина, давно потерял счет своим победам. А врачиха из госпиталя, — если и была, — забылась на следующий день. Они не посмотрели на фотографии Крыловой, не заглянули в ее личное дело, а если бы заглянули, поняли: таких женщин не забывают. Вдруг Кузнецов по сей день любовь крутит с этой особой? — Господи… Любовь восьмилетней выдержки? Женщины — не коньяк. Они — продукт скоропортящийся. И эта Алевтина давно прокисла. Черных рассмеялся, потом сделался серьезным и сказал: — По себе судишь, Сергей. Мы проверим эту версию. Сейчас Крылова работает врачом терапевтом в ведомственной поликлинике в Питере. Ее муж по иронии судьбы, — высокий чин в контрразведке Северного флота, Попов Максим Иванович, капитан второго ранга. Имеет доступ к секретным бумагам. Крылова не переехала в Северодвинск к мужу, живет в Ленинграде, почти в центре, он часто бывает у жены. Наверное, гражданин Попов боится свою красавицу одну оставить. Вернувшись неожиданно, без звонка, заглядывает под кровать и проверяет шкаф. Я поговорю с начальством, ленинградские чекисты получат приказ понаблюдать за этой особой. Надо послушать ее телефон, пусть питерцы присылают нам записи разговоров. И распечатки. Ты будешь отвечать за все эти мероприятия. День и ночь оставайся с ними на связи. — Еще что-нибудь? — Да, пожалуй. Как я уже сказал, Попов, муж Алевтины служит в контрразведке Северного флота. Надо направить по месту его службы запрос: просим провести повторную проверку по факту дезертирства восьмилетней давности капитана Сурена Мирзаяна, прапорщика Юрия Кузнецова и Константина Бондаря в связи с тем, что в деле, которым теперь занимается КГБ СССР, открылись новые обстоятельства. И копию запроса — в штаб ВМФ. — Что именно мы хотим знать? — В запросе надо подчеркнуть — нас интересуют обстановка и условия быта сотрудников и пациентов военного госпиталя, создавшие возможность для преступления. Да, это звучит страшновато. Почти как обвинение в госизмене врачей и охраны, которые превратили режимный госпиталь в проходной двор. Да, это почти обвинение… — И что дальше? — Контрразведчикам необходимо повторно опросить свидетелей побега, в частности, персонал гарнизонной больницы, от медсестер, палатных врачей до главного врача и начальника военного госпиталя. Нагони напряжения, страху на контрразведку. Пусть за голову схватятся: сегодня КГБ копает под врачей, а завтра под зад коленом вытряхнут флотских контрразведчиков. С волчьим билетом. Пусть эти раздолбаи проснутся и почешутся. — Так в чем же наш интерес? Зачем мы это затеваем? — Запоминай ответ. Нам надо, чтобы Максим Иванович Попов, муж Алевтины, как только прочитает запрос КГБ, страшно забеспокоился: за свою карьеру, за свое благополучие, за свою шкуру, за красавицу жену. Я уверен, что почитав этот документ, он серьезно поговорит с Алевтиной… — Ему она все равно ничего не скажет про свои прежние романы, хоть режь ее, — усмехнулся Ильин. — Она скорее умрет, чем заговорит о Кузнецове. Женщин знать надо, надо представлять… — Вот я тебе и поручаю эту любовную линию, как тонкому знатоку женского пола, — усмехнулся Черных. — Возможно, Попов в курсе, что у Алевтины был роман с неким прапорщиком. Как только муж, сделав жене выговор, уйдет, она будет искать контакты с бывшим любовником. Ну, чтобы предупредить о близкой опасности. Она просто не сможет иначе. Потому что, — я это нутром чувствую, — она Кузнецова до сих пор любит. И сдуру, в минуту благородного волнения, воспользуется домашним телефоном, чтобы поговорить с ним. И все, — тут конец истории. Мы прихлопнем Кузнецова… — Теперь понял, — сказал Ильин. — Что ж, сыграем партию. Он что-то записал в блокноте и, злой на начальника, на весь мир, ушел к себе, ему не нравилась предстоящая бумажная работа с распечаткой телефонных разговоров, их чтение, не нравилась эта врачиха, хотя он видел Алевтину на фотографиях, и отметил про себя, что она настоящая красотка, но команды отдает не он, а Черных, — значит, надо подчиняться. Черных чекист опытный, сообразительный, поэтому его и держат на этой должности, поэтому анонимки кладут под сукно. Сергей Ильин поправил сам себя: ну, все это — до поры до времени. Сегодня начальство любит и ценит майора, а завтра под зад коленом, и поминай, как звали.