— А благодаря мне, — говорит он, — у тебя есть система кондиционирования воздуха, которая не является единоличной причиной таяния ледников в Антарктиде, не увеличивает счёт за коммунальные услуги до размера ВВП небольшой страны и не отпугивает клиентов своей неспособностью регулировать температуру; стратегия расширения запасов на основе данных о ключевых сегментах покупателей; о и, конечно же, эта незначительная деталь — система платежей и бухгалтерского учёта, которая относится к двадцать первому веку. Я шмыгаю носом. — Всё было не так уж плохо. — Кондиционер дважды в неделю выбивал пробки, радиаторы были бомбой замедленного действия, наш ассортимент не учитывал потребительскую аналитику, а древний бронзовый кассовый аппарат, который ты называла «антиквариатом», был неэффективен и становилсяь причиной бесчисленных неправильных начислений. Я ахаю. — Гильда. Я скучаю по ней. — Гильда, — он воздевает взгляд к потолку, словно взывая к Богу о терпении. — Ты вручную вводила цены на викторианском кассовом аппарате. — На позолоченном викторианском кассовом аппарате. У Гильды был характер! — Она спровоцировала проверку налоговой службы! Мы сердито смотрим друг на друга. Наши лица в опасной близости друг к другу. Чёрт, от него вкусно пахнет. Вечнозелёными растениями, зимним воздухом и древесным дымом. Я чувствую, как смущающий прилив жара заливает мои щёки. Пристальный взгляд Джонатана блуждает по моему лицу — мой подбородок вызывающе вздёрнут, предательский румянец сразу виден. На его челюсти подёргивается мускул. Лоб хмурится. Между нами воцаряется напряжённая пауза. — Ну? — спрашиваю я, отчаянно желая, чтобы это закончилось, чтобы он оставил меня в покое, потому что я в ярости, а также невыразимо возбуждена. Всё, о чём я фантазировала прошлой ночью, всё, что я чувствую сейчас — его жар, его запах, необузданная энергия, струящаяся между нами, вызывает у меня желание обхватить его ногами за талию и притянуть его рот к своему, пока мы не начнём целоваться так страстно, что потеряем сознание от недостатка кислорода. Я закрываю глаза, мысленно пресекая связь между райской фантазией Джонатана и его адской реальностью. — Ты в моём личном пространстве. — Ты сам это начала, — подмечает он. Я открываю рот. Затем закрываю его. Он прав, я так и сделала. — Отлично. Что ж, теперь я закончила вторгаться в личное пространство. Джонатан одним плавным шагом оказывается в полуметре от меня. — Лучше? — Намного, — я отталкиваюсь от стола и отряхиваюсь. — Итак, что вы можете сказать о моих условиях, мистер Фрост? Он складывает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз. — Только продажи книг? — Только продажи книг, — подтверждаю я. Чёрт бы побрал его и эту снисходительно изогнутую бровь. — Ты же помнишь, что некоторые из лучших психологических триллеров за последнее время вышли в этом году или вот-вот будут выпущены. — Четыре слова для вас, мистер Фрост: детские книги и праздничные романы. — Формально, это пять… Я топаю ногой. — Ты понял, что я имею в виду! А теперь ответь мне уже, принимаешь ты эти условия или нет? Между нами повисает напряжённая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов, отсчитывающих минуты, оставшиеся в этой жалкой карусели нашей профессиональной вражды. Наконец Джонатан говорит: — Я принимаю их. — Отлично, — с неискренней улыбкой я проскальзываю мимо него и возвращаюсь к своей наполовину уничтоженной выставке праздничных романов. — При одном условии. Стиснув зубы, я свирепо смотрю на него через плечо. — Каком? Джонатан прислоняется к одной из колонн из полированного дерева, которые поднимаются к сводчатому потолку магазина, и наблюдает за мной, скрестив лодыжки и засунув руки в карманы. — Если окажется, что финансовое будущее магазина, в конце концов, не так уж и плохо, и мы оба сможем остаться после Нового Года, мы заключим перемирие. Он отталкивается от колонны, направляясь в мою сторону, затем берёт со стола один из моих любимых исторических романов эпохи регентства. Его пальцы барабанят по обложке с зимней тематикой, затем открывают её, чтобы посмотреть форзац — полуголую пару на заснеженном фоне, которая сплелась в эпичном объятии. Я смотрю на них: мужчина без рубашки смотрит сверху вниз на женщину, которую он обнимает с необузданным вожделением, а его мускулистая рука сжимает её талию; женщина льнёт к нему, такая податливая, глаза затуманены, губы приоткрыты. Это ода чувственности размером четыре с четвертью на почти семь дюймов. — Перемирие? — шепчу я. Джонатан кивает, позволяя обложке книги захлопнуться. — Мы будем со-управлять… цивилизованно. Я фыркаю от смеха. Мой смех стихает, когда я понимаю, что он выглядит смертельно серьёзным. — Ты действительно думаешь, что это возможно? — Финансово? Нет, если всё останется как есть, но ещё есть время это изменить. В межличностном плане? — он открывает книгу, на этот раз в середине истории. Я обхватываю его руку своей и захлопываю книгу, прежде чем он сломает корешок. — Это ещё предстоит выяснить. Джонатан смотрит вниз, туда, где моя рука сжимает его, затем снова поднимает взгляд, и в этих хитрых светлых глазах под густыми тёмными ресницами мелькает что-то, чего я не могу прочесть. — Я думал, время личного пространства закончилось, — говорит он. Я вырываю книгу у него из рук. — Так и было. Пока ты не собрался испортить товар. — Я собирался это купить. — Чёрта с два. Это любовный роман. Он выгибает бровь. — Ах, конечно. Ты знаешь обо мне всё, включая все мои литературные предпочтения. Я не читаю любовные романы. Я бы просто не смог. Чёрт. Неужели читает? Я свирепо смотрю на Джонатана, когда он поворачивается обратно к столу и снова выдвигает свои триллеры вперёд, ненавидя его за то, что он заставляет меня сомневаться в себе. — Дай угадаю, — говорю я ему, отклячив бедро в сторону и скептически оглядывая его. — Твоё «чтение любовных романов» ограничивается «Гордостью и предубеждением», и ты думаешь, что Джейн Остин была одной из самых ранних и влиятельных авторов любовных романов. Он на секунду замирает, чуть не роняя книгу, пока поправляет стопки своих триллеров в аккуратные крошечные башенки. — Я знаю, что жанр этим не ограничивается, — бормочет он. — Хм, — я опускаю взгляд на исторический роман, который он якобы собирался купить и который я сейчас держу в руках. — Может, и так. Это, мистер Фрост, по крайней мере, настоящий любовный роман. На самом деле, это мой самый любимый. С нехарактерной для него неуклюжестью Джонатан не удерживает стопку триллеров и роняет их на пол. Его взгляд устремляется в мою сторону, затем на книгу в моих руках. — Это твой любимый? — говорит он низким и напряжённым голосом, сверля меня светлыми глазами. — Дааа, — говорю я, растягивая это слово. — Почему ты так странно ведёшь себя? Джонатан отводит взгляд, затем смотрит на полки, заставленные историческими романами. — Какие ещё? Твои любимые. Это приказ. Не вопрос. Я понятия не имею, почему он так себя ведёт или почему я собираюсь пойти ему навстречу, но моя внутренняя любительница романов не может остановиться. Я пересекаю помещение и прохожу мимо встроенных полок с историческими романами, постукивая по корешкам как Ванна Уайт в «Колесе фортуны». — Этот. Этот. Этот. Этот. Этот, — я чувственно провожу пальцем вдоль полки. Джонатан шумно сглатывает в трёх метрах позади меня. — И этот тоже. Я оглядываюсь через плечо. То, как Джонатан смотрит на меня… пугает. Я газель, а он лев. Он неестественно спокоен, не моргает. И это жутко напоминает фантастического аристократа Джонатана, который вошёл, чертовски соблазнительный в бриджах и гессенских сапогах, а затем закрыл за собой дверь библиотеки с необратимым щелчком, изменившим мир.