Мама никогда не сможет этого понять, подумала Джейн, перевернув последнюю страницу сочинения о свекле и со вздохом захлопнув тяжелый том. Вот лорд Грей, когда был жив, всегда поощрял ее жадную тягу к знаниям, а леди Фрэнсис не одобряла ученых занятий. Какие еще умения нужны молодой леди, кроме умения найти себе подходящего мужа? – любила повторять она. Все, что интересовало в этой жизни мать Джейн, – это богатство и влияние. И ничего на свете она не любила больше, чем напоминать всем и каждому о своей королевской крови: «Моя бабушка была королевой», – повторяла она по десятку раз на дню. Увы, покойный король Генрих давным-давно вычеркнул леди Фрэнсис из линии престолонаследия. Возможно, именно потому, что не одобрял ее спеси. Власть и деньги. Только они имели значение для леди Фрэнсис. И вот теперь она продает свою дочь таким же манером, каким другие сбывают чистокровных кобыл. Даже не обеспокоившись ее мнением. Очень похоже на маму. Джейн стряхнула с себя хорошо знакомое чувство обиды на мать и отложила книгу в сторону, загнув уголок страницы так же решительно, как недавно поступила леди Фрэнсис, изъяв книгу у Джейн и отбросив на кровать. Бедная книжка. Она не заслужила такого обращения только потому, что Джейн приходится выходить замуж. Замуж. Фух-х-х. Как бы ей хотелось, чтобы ее прекратили выдавать замуж. Такая морока… В первый раз Джейн обручили с сыном торговца шелком. Звали его Хамфри Хэнгротт. И поскольку компания «Шелка Хэнгрота» была единственным поставщиком этого драгоценного материала на английский рынок, она диктовала цены. Родители Хамфри нисколько не стеснялись тыкать Греям в глаза тем новым богатством, что должно было на них свалиться. Особенно им нравилось делать это в форме облачения своего тощего долговязого отпрыска в бесчисленные слои самой дорогой парчи, какая только есть в природе. Джейн потеряла счет балам, на которых ее заставляли присутствовать в родовой усадьбе Хэнгротов, – спасала ее только вечная книжка в руках. Что касается самого Хамфри, то он при первой же встрече отрекомендовался ей как «будущий король… шелка» и настойчиво попросил притронуться к его рукаву… Нет, вы по-настоящему притроньтесь. Распробуйте. Ну что? Касались вы когда-нибудь такой тонкой ткани?.. В свою очередь она спросила: известно ли ему, что червей шелкопряда кипятят в их собственных коконах, чтобы выварить шелк? После этого он отказался вести с ней беседу. Помолвка была расторгнута из-за внезапного появления в стране второго торговца тем же товаром – тот готов был торговать по ценам настолько более низким, чем у Хэнгротов, что вскоре смог бы прибрать к рукам все их дело, так что семья жениха немедленно разорилась. Выяснилось, что никто больше не хочет платить баснословную цену Хэнгротам, так что им пришлось удалиться в небольшой деревенский домишко, и память о них в высшем свете скоро стерлась. Во второй раз Джейн была помолвлена с Теодором Талье, скрипачом-виртуозом из Франции. Его родичи остановились посмотреть Лондон, между тем как сам он гастролировал по всей Англии со своим Океаническим оркестром. В нескольких высокородных семействах королевства уже прослышали о желании этих Талье обзавестись женой для своего сына – девицей с изысканным вкусом, хорошего рода и такой, что не станет возражать против долгих отлучек супруга, если только сама не захочет сопровождать его в концертных поездках. Лорд и леди Грей тут же предложили кандидатуру своей Джейн – тогда они все еще не могли оправиться после скандала с Хэнгротами, – и «сделка» состоялась. У Джейн был неплохой музыкальный слух, ей нравились многие сонаты, менуэты и симфонии. По душе ей приходились даже иные оперы – особенно трагические, в финале которых оба влюбленных погибали как бы в наказание за проявленную к ним крупицу милосердия – однако стиль игры нового жениха она не принимала: он казался ей слишком буйным и неистовым. Сам Теодор тоже оказался буйным и неистовым. На ум приходило выражение «слон в посудной лавке». Как ему при этом удавалось умело обращаться с деликатнейшим инструментом – скрипкой, оставалось для Джейн загадкой, но, кстати, именно из-за инструмента данная помолвка была разорвана так же стремительно, как и первая. Скрипку эту, единственное в своем роде творение покойного мастера Бофорта Белмура, украли. Похитили. Умыкнули. Изъяли с законного места в доме детей Бофорта Белмура. Но путь ее удалось отследить через Францию в Испанию, а оттуда обратно в Англию. «Владелец», одолживший эту скрипку Теодору Талье, – а так поступают все обладатели музыкальных инструментов из числа немузыкантов, чтобы из их собственности регулярно извлекались звуки, – был арестован, а семья Теодора, несмотря на его полную непричастность к преступлению, тоже немедленно разорилась. Третьим женихом Джейн стал Уолтер Уильямсон, внук якобы крупного изобретателя, предпочитавшего жить в затворничестве. При этом ходила молва: все, что он изобретал, немедленно объявлялось государственной тайной. Если бы дело не касалось женитьбы, девушка, пожалуй, и не имела бы ничего против Уолтера: он казался умным, начитанным и часто говорил о неоценимом достоянии, которое оставит ему дед. Сам юноша тоже стремился к изобретательству. По его словам, это было у него в крови, хотя Джейн не увидела в нем и намека на творческую жилку. Не прошло и месяца со дня помолвки, как на свет божий всплыли бумаги, доказывавшие: дед Уолтера – обычный вор и провел последние пятнадцать лет в тюрьме. Нетрудно догадаться, что в глазах общества репутация семьи Уильямсонов резко рухнула, результатом чего стало (как вы, наверное, уже догадались) немедленное разорение. Что же касается четвертого обручения – там вообще оказалось, что жениха не существовало. Мать Джейн (ее отец скончался между третьей и четвертой помолвками) получила миниатюру, изображавшую юного красавца, и не поняла, что в ее руки попал просто безличный образец – своего рода реклама дарований художника. А поскольку леди Фрэнсис руководствовалась в жизни весьма посредственным здравым смыслом, она к этому времени уже отчаянно стремилась выдать Джейн замуж за кого угодно и неправильно истолковала подпись под миниатюрой: «Представляю вам образчик, достойный руки столь знатной дамы, как леди Джейн», что означало просто достойный с точки зрения мастерства живописца и никак не относилось к воображаемому – хотя и очень красивому – персонажу с картины. Мать Джейн объявила, что принимает «предложение», раньше, чем художник успел отправить ей ответное письмо, в котором интересовался, может ли он рассчитывать на оплату расходов, связанных с путешествием для изготовления портрета самой леди Джейн, и напоминал, что его гонорар ни в каком случае возврату не подлежит. В порыве гнева и замешательства леди Фрэнсис распространила повсюду переработанный вариант этой истории, в котором она представала жертвой розыгрыша, тем более недопустимого и злого, что дело произошло так скоро после трагической кончины ее супруга. На сей раз в нищету и разорение впал несчастный художник. По всему выходило, что само согласие на брак с леди Джейн было чревато весьма рискованными последствиями. Если дело с женихами у нее так пойдет и дальше, счастливые деньки Гиффорда Дадли – а также деньки процветания его семьи – явно сочтены. Ей стало почти жаль его. Джейн достала вторую книгу – ту, что об эзианах, и провела указательным пальцем по этому слову на обложке. Чего бы только не отдала она за возможность принимать звериное обличье. Превращаться в кого-то, кому никто не смел бы докучать или кого никто не мог бы заставлять выходить замуж, – в медведицу например. Если, как настаивали многие, эзианство передается по наследству, то ее чаша сия, увы, миновала. (Никто не должен был об этом знать, но Джейн однажды слышала, как родители спорят об эзианских чарах, которыми, вероятно, владела ее мать.) Если же (согласно другой, хотя и менее научной гипотезе) способность перевоплощения в животных даруется достойным, то все ее отчаянные попытки, достойные награды, тоже оказались отвергнуты. Вдали шпилями устремлялся к небу замок на вершине крутого холма. У подножия его копошилась деревня из кучки тесно сгрудившихся домов. Многие селяне останавливались поглазеть на то, как через главные ворота внутрь ограды вкатывается карета и начинает медленно карабкаться вверх. Джейн, в свою очередь, с восхищением рассматривала возвышавшуюся впереди замковую крепость, облицованную блестящим белым камнем и украшенную узкими прорезными окнами (крепость построили в XI веке, как известно всякому знакомому с историей архитектуры, а уж Джейн-то была с ней знакома). Ничего не скажешь – хорошо защищенная цитадель, подумала девушка. Даже зловещая. Похоже, хозяева ожидают нападения в любую минуту. Карете пришлось миновать еще трое ворот и преодолеть ров, прежде чем она оказалась посреди центрального внутреннего двора – там кучер остановил лошадей, как раз напротив изысканно украшенных жилых помещений. Они представляли собой новое, более современное дополнение к зaмку и, конечно, были снабжены множеством широких окон и остроконечной крышей. Все вокруг производило несколько музейное впечатление, как бы говоря: «Смотрите сколько угодно, но ни к чему не прикасайтесь». Идеально ухожено, но жизни как таковой не наблюдается… Джейн оглядела несколько дюжин окон, надеясь заметить за ними признаки движения, но нет – все было тихо, только лошади слонялись без дела на широкой лужайке с противоположной стороны замка. Вот они, значит, какие, эти «призовые лошади», которыми так кичится лорд Дадли. Она легко выпрыгнула из кареты и подошла к закрытым воротцам перед лужайкой, чтобы получше рассмотреть лошадей. Все они были породистыми, с гладкими лоснящимися боками и тонкими как веретено ногами. Но лучшим был красавец жеребец, гарцевавший в дальнем конце лужайки. Его мышцы перекатывались и играли, когда он с шумом проносился по траве, голова высоко поднята. На ходу он тряс ею так, что роскошная грива развевалась на ветру, а солнце глубоко бликовало на шкуре каурой масти. Он был просто великолепен. И хотя опыт Джейн в этом деле сводился в основном к общению с благонравными смирными меринами, каковым и пристало возить леди, она подумала, что никогда не видала коня, которым хозяин и вправду мог хвалиться. А как здорово было бы, представилось ей вдруг, жить в теле лошади. Уметь вот так лихо взлетать, отталкиваясь от земли мощными ногами. И никто к тебе не придирается, не щиплет тебя, никто не комментирует твою жалкую щуплую фигуру… Чего бы не отдала она за то, чтобы превратиться в лошадь и ускакать не только от этой дурацкой помолвки, но и от всего, что в ее жизни так неправильно сложилось. – Сударыня, – раздался у нее за спиной мужской голос. – Могу я вам чем-то помочь? Джейн обернулась и сразу задрала вверх голову, успев, однако, заметить, что джентльмен, окликнувший ее, был хорошо одет. Затем она опустила взгляд. Ну, так и есть. Тот самый нос. В самом что ни на есть чистом виде: огромный изогнутый орлиный клюв, который наверняка входит в комнату как минимум за несколько секунд до своего хозяина. (Возможно, у читателя создастся о нем некоторое представление, если он вспомнит о так называемых птичьих масках чумных докторов, которые появятся через несколько десятилетий после описываемых событий. Говорили, что образцом для изготовления этих масок с клювами послужили именно «дадлианские» носы – впрочем, произносили это всегда, лишь убедившись, что поблизости нет представителя рода Дадли.) Святые угодники! А что, если это и есть Гиффорд? – Я приехала повидать лорда Гиффорда Дадли, – сказала Джейн нерешительно, ловя себя на мысли, что обращается непосредственно к носу. Но тут нет ее вины – ведь он завис как раз над нею. От него трудно было уклониться. Она сделала резкий шаг назад в надежде встретиться с собеседником глазами. – Ах, вот оно что, – с пониманием улыбнулся юноша. – Вам нужен мой брат. Ага. Значит, этот нос, в смысле, этот человек – не Гиффорд, а Стэн Дадли, старший брат, который иногда появляется с отцом при дворе. (Впрочем, Джейн при дворе не очень-то смотрела по сторонам – ее слишком занимали книги.) Но что, если у Гиффорда нос еще хуже? Она прижала книги к животу и задумалась: не стоит ли помолиться? Интересно, молитва о носе приличного размера считается кощунством? – Да. Я бы хотела увидеть Гиффорда прямо сейчас. – Боюсь, что сейчас это невозможно. Он… гм. Занят с лошадьми. – Стэн бросил взгляд на пастибище, но если Гиффорд там и находился, то Джейн, во всяком случае, его не видела. Из божьих тварей там были только лошади, переходившие от одного пучка травы к другому. – Так он не примет меня? – Не сейчас. Этот ответ взбесил ее. Неужели ей нельзя хотя бы одним глазком взглянуть на суженого, прежде чем идти под венец?! Неужели это так сложно? Стэн повернул голову, на миг заслонив своим носом солнце. – Я вижу, вы расстроены. Мне правда ужасно жаль, и я прошу прощения, но с дамами брат никогда не встречается до заката. С дамами?.. Во множественном числе? Сэр Нос тем временем продолжил: – Вы, наверное… Анна? Фредерика? Джанетт? Джейн в ответ недоуменно моргнула. – Простите, кто? Стэн скрестил руки на груди и посмотрел на нее повнимательнее. – Рыжие волосы. Это необычно. Я не припомню, чтобы брат упоминал хотя бы одну рыжеволосую, когда говорил о своих дамах. – Своих дамах? – с усилием пискнула девушка. – Но не думали же вы, что вы у него одна. Впрочем, я полагал, что он предпочитает брюнеток. И повыше. С более выраженными… формами. Джейн задыхалась от возмущения. Просто неслыханно! Что этот чертов Стэн о себе возомнил? В конце концов, Джейн принадлежит к королевскому роду (да-да, ее прабабушка была королевой), она приходилась кузиной и близким другом Эдуарду Шестому. Она имеет прямой доступ к монаршим ушам, и уже очень скоро в этот орган слуха польются правдивые сведения об этом грубом, невоспитанном, самонадеянном, испорченном человеке… Вдруг она поняла, что ничего из этого не произносит вслух, а просто стоит с отвисшей челюстью и ждет чего-то, пока губы, шевелящиеся под носом Дадли, пытаются угадать ее имя. А имен оказалось много. Как минимум по одному на каждую букву алфавита. Неужто Гиффорд состоит в отношениях со всеми этими женщинами? Или Стэн просто злобно шутит над ней? – Ну ладно, – капитулировал наконец тот. – Сдаюсь. Я сообщу ему, что вы приходили, если, конечно, вы скажете мне свое имя. Она придала своему голосу самый стальной оттенок, какой только смогла. – Я леди Джейн Грей. Его невеста. На секунду Стэн застыл как вкопанный, затем, опомнившись, отвесил поклон. – Ах, вот как! Миледи. Простите меня. Я не знал. Не следовало мне трепать языком попусту. Просто… у вас необычно рыжие волосы для высокородной дамы. То есть… Я хочу сказать, что знай я, кто вы, не стал бы болтать о других леди. Потому что никаких других леди нет. Нигде. Во всем мире. Кроме моей жены. И вас. Гиффорд будет вам преданным и верным мужем. Преданным, как пес. То есть не совсем как пес. – Он вздохнул. – В общем, прошу прощения, мне ничего вообще не следовало говорить… Джейн только молча смерила его взглядом. Ну, точнее, его нос. Другого ничего особенно видно и не было. – Еще раз прошу принять мои самые искренние извинения, миледи. – Стэн Дадли сделал еще несколько жалких попыток спасти положение, затем промямлил что-то насчет оставления ее наедине с ее мыслями – несомненно, столь же чистыми, сколь белы цветы на божественно девственном древе – и наконец удалился. Так-так. Значит, ее нареченный супруг – банальный волокита. Ловкий обманщик девиц. Развратник. Повеса. Этакий резвун. (Джейн, особенно в состоянии крайнего расстройства, частенько превращалась в ходячий толковый словарь – еще один побочный эффект обильного чтения.) Понятно, почему его раньше никто не видел: у распутников днем слишком много дел, как говорится, с лошадками, ну а ночью, надо думать, со шлюхами. Ну уж нет, с таким смириться невозможно. Насупившись, Джейн потопала назад к своей карете, на ходу представляя себе все, что скажет Гиффорду, Эдуарду, матери и всем, кто там еще подстроил ей этот брак. Много, много горького предстоит им услышать. Она-то думала, что эта помолвка разрушит жизнь Гиффорду. Но впервые (вероятно, за всю жизнь) оказалась неправа: обручение с лордом Гиффордом Дадли разрушит ее жизнь. Если только вовремя не остановить это безумие. Джейн резко выпрямила спину. За Гиффорда Дадли она замуж не выйдет. (Кстати, что за дурацкое имя – Гиффорд Дадли? Бред какой-то!) Ни в субботу и никогда.