– Ага, невестка, – кивает Джонс. – Сочувствую вашей утрате. Ахмед склоняет голову. На макушке волосы у него редеют, и сквозь копну черных волос виден круг светло-коричневой кожи. – Можно войти? – спрашивает Джонс. Я делаю шаг назад от двери, и Джонс с Ахмедом входят в холл. – Симпатичное местечко, – говорит Джонс. – Спасибо, – отвечаю я, хотя не такое уж оно симпатичное. С другой стороны, полицейские, вероятно, видели много домов, которые были гораздо хуже моего. – Чем могу помочь, детективы? На глаза Джонс попалась свадебная фотография, и она останавливается, чтобы ее рассмотреть. – Милая фотография. Это ваша свекровь? Она указывает на Диану, стоящую слева от Олли. – Да. Это Диана. – Думаю, это трудное время для всех вас. Вы были очень близки со своей свекровью? Джонс продолжает рассматривать эту фотографию и остальные вокруг нее на стене, по-видимому, не интересуясь ответом. – Все очень сложно. – Всегда ведь так, верно? – Джонс улыбается. – Мать моего бывшего была та еще штучка. Я едва могла находиться в одной комнате с жалкой старой коровой. В конце концов это прикончило мой брак. А как насчет вас? Насколько для вас было сложно? – Ну не знаю. Просто… сложно. Джонс и Ахмед продвигаются по коридору, останавливаясь, чтобы посмотреть на развешанные по стенам фотографии. Джонс, насколько я могу судить, является в этом тандеме старшей по чину – невзирая на то что младше Ахмеда и вообще женщина. Невзирая на одолевающие меня более насущные мысли, я ловлю себя на том, что феминистка во мне ей рукоплещет. – Вы много времени проводили вместе? Как семья? – продолжает Джонс. – Дни рождения, Рождество и тому подобное? Я вспоминаю последнее совместное Рождество. Гадкие слова, кривящиеся лица, крики над индейкой. Из такого рекламу семейного телеканала «Холлмарк» не сварганить. – Простите, вы не сказали, из какого вы подразделения? – спрашиваю я. На мгновение я чувствую себя персонажем из «Закона и порядка», – разумеется, сериал – единственный мой источник сведений на случай, если на пороге появится полиция. – Мы из отдела расследования убийств, – ровным голосом отвечает Джонс. – Люси? – окликает из соседней комнаты Олли. – Кто там? Я делаю глубокий вдох и иду в гостиную. Джонс и Ахмед следуют за мной по пятам. Задняя дверь распахнута настежь, и Эди, кажется, исчезла: наверное, к нам во двор залетел мяч. Эди больше всего на свете любит бросать мячи назад через забор. Олли в замешательстве встает. – Это полиция, – говорю я. Ахмед подходит к Олли и протягивает руку: – Вы, должно быть, Оливер Гудвин? – Олли, – безжизненно поправляет Олли, пожимая руку Ахмеду. Я вдруг вижу Олли глазами полицейских. Он выглядит ужасно. На нем темно-синие тренировочные штаны и темно-бордовая толстовка, волосы растрепаны, кожа странного серого оттенка. Это напоминает мне о том, как он выглядел, когда наши дети были новорожденными и не спали, когда он появлялся в дверях и умолял о возможности снова заснуть «всего на полчасика», – а ведь именно я не спала большую часть ночи. – Я старший детектив-констебль Джонс, а это детектив-констебль Ахмед, – представляется Джонс, – и если вы не против, у нас есть несколько вопросов. – О чем? – переспрашивает Олли. Возникает пауза, потом Джонс негромко хмыкает. – Э… о смерти вашей матери, например? Взгляд Олли перескакивает на меня, и я пожимаю плечами. Наконец через секунду или две он жестом приглашает полицейских сесть. Они садятся на диван. – Так что мы можем для вас сделать? – спрашиваю я, садясь на подлокотник кресла Олли. – У вас появилась новая информация о смерти Дианы? – У нас еще нет отчета коронера, – отвечает Джонс, – но скоро будет. А пока мы собираем информацию. Констеблям Артуру и Перкинсу вы сообщили, что у вашей матери рак, верно? – Да, – отвечаю я, поскольку Олли молчит. – У Дианы был рак груди. Джонс открывает черный блокнот с золотым логотипом полицейского управления и держит ручку наготове. – А вы можете сказать, кто был ее лечащим врачом? – Ее лечащим врачом была доктор Пейсли, – говорю я. – В клинике Бэйсайда. – А ее онколог? Все смотрят на меня. Все, включая Олли. – На самом деле… я точно не знаю. Она при мне имени своего онколога никогда не называла. Джонс закрывает блокнот. У меня возникает такое ощущение, что для нее это не новость. – Понятно. Олли моргает. – Что вам понятно? – Мы не нашли никаких свидетельств того, что у вашей матери был рак. Нет никаких записей о том, что она посещела онколога. Ни маммограмм, ни УЗИ, ни данных о химиотерапии. Насколько мы можем судить, у нее вообще не было рака. Это как будто раздражает Джонс, точно мы каким-то образом виноваты в их некомпетентности. – Ну, очевидно, вы не там искали, – говорю я. – Не могли же вы справиться у каждого врача в городе… – Доктор Пейсли не направляла ее к онкологу, – спокойно отвечает Джонс. Сцепив замком руки, она упирается локтями в колени. – Нет ни результатов сканирования, ни анализов крови, ничего, что указывало бы на рак. Я чувствую, как у меня кривится лицо. Это же просто смешно! Люди не говорят, что у них рак, если это не так. Или, может быть, некоторые люди, страдающие ипохондрией или синдромом Мюнхгаузена, или те, кто жаждет сочувствия, денег или заботы. Но Диана терпеть не могла сочувствия и уж точно не нуждалась в деньгах. Что касается заботы, то она ненавидела, когда вокруг нее суетились или предлагали хотя бы салфетку. Не будь она взаправду больна, Диана никогда бы не сказала, что у нее рак. Я уверена в этом так же, как в самом своем существовании. И все же… – Может, какой-то сбой в системе? – подает голос Олли. – Скорее всего. Зачем ей говорить, что у нее рак, если это не так? – Это мы и пытаемся выяснить. Олли трясет головой: – Но она же покончила с собой. Так нам ваши ребята сказали. – Мы не знаем этого наверняка. Тут Олли как будто разом выходит из своего транса. – Но… нам сказали, что было письмо? – Письмо действительно было. – Можно нам его прочесть? – Со временем. Но сейчас оно – часть нашего расследования. – Что это значит? – Мы проверяем его на предмет отпечатков пальцев. Делаем анализ почерка. – Вы думаете, это подделка? – Мы стараемся не делать поспешных выводов, пока не узнаем больше. – Это же смешно, – вторит моим мыслям Олли, вставая. Он начинает расхаживать по комнате. – Просто нелепость какая-то. – Послушайте, есть основания полагать, что она покончила с собой. Есть некие вспомогательные средства. И письмо, которое мы нашли в ящике ее стола. Я моргаю.