Лайам рассмеялся по ту сторону темной кабинки. — Ну, да, конечно. Ты только что выкурил толстенный косяк в исповедальне, а это я, оказывается, веду себя недостойно, употребив парочку крепких словечек. Он был по-своему прав. Голова моя плыла, и я уже начинал чувствовать себя полностью расслабленным под воздействием «дури». Нашарив на полу остаток косяка, я сунул его еще теплым в карман. — Пора делать ноги, — произнес Лайам. — Мы же должны работать здесь до полудня. — Да ну на хрен! Если отец Фрэнк спросит, где я, скажи, что я пошел домой дрочить. — С этими словами он с шумом захлопнул раздвижное деревянное окошко, разделяющее две половины исповедальни, через которое мы разговаривали, и вышел, хлопнув дверью. У меня еще оставалось полчаса до того, как надо было идти отмечаться у отца Фрэнка, поэтому я устроился поудобнее, опершись спиной о стену, покрытую мягкой красной обивкой, в надежде вздремнуть. Кресло священника было чертовски удобным, наверное, чтобы компенсировать те часы, которые служители церкви каждую субботу проводили, выслушивая всякую чушь от прихожан. Я не мог представить, как святые отцы могли сидеть здесь всю свою жизнь. Я чуть на стенку не полез, проведя в церкви всего несколько субботних дней. Недели три назад моя мать застала нас с Лайамом, когда мы прогуливали школу. Это был выпускной год, и родители обычно спокойно воспринимали наши прогулы. Но не сам факт моего отсутствия в школе заставил благочестивую Грэйс Уэст сорваться с катушек. Маму взбесило даже не то, что она застала меня с вдрызг пьяной Эмили Уиллис, когда она, полуголая, отсасывала у меня во дворе. Она заставила меня в течение месяца по субботам убираться в церкви Святого Киллиана именно из-за моего пристрастия к музыке. Родителям была ненавистна мысль о том, что я не собираюсь идти учиться в колледж, а потом работать в респектабельной инвестиционной компании, принадлежащей нашей семье и носящей ее имя. Итак, меня приговорили к изнурительным общественным работам за то, что я хотел играть на барабанах и петь. После того как мать провела длительную беседу с отцом Фрэнком, он при любой возможности напоминал нам с Лайамом, что музыка — недостойное занятие для мужчины. Слава богу, оставалась последняя неделя до окончания наказания. Я уже начал клевать носом с закрытыми глазами, когда дверь исповедальни со скрипом отворилась. Я было решил, что это вернулся Лайам. — Уже успел нагрешить, жалкий неудачник? — произнес я. Но ответил мне определенно не Лайам. Голосок был тоненький, дрожащий и явно девчачий. — Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. Вот дерьмо. За решетчатым окошком была девчонка, и она приняла меня за священника. По звуку ее голоса я определил, что ей было не больше десяти-одиннадцати лет. И в каких же таких грехах эта мелкая еще собралась каяться? Наверное, мне следовало открыть дверь исповедальни и уйти, пока она не начала выливать на меня свои темные секреты. Не наверное, а точно мне надо было удирать как можно скорее. Но… возможно, под воздействием забористой травки мне вдруг стало любопытно, что она расскажет этим дрожащим тоненьким голоском. А возможно, на меня просто нашло умопомрачение. Тем не менее, вместо того чтобы открыть дверь исповедальни и сбежать, я распахнул дверь в свое сознание, не подозревая, что это изменит мою жизнь навсегда. — Продолжай, дитя мое, — произнес я. — Поведай мне о своих грехах. Глава 8. Рэйчел Кейн проскользнул в аудиторию в середине лекции. Внезапно я поняла, почему его так смущают опаздывающие. Последние двадцать минут меня тоже очень смущал мужчина, занявший место, на котором сидела я во время предыдущего занятия. Сидевший рядом с ним мистер Людвиг, художник в стиле ню, нервничал не меньше меня. Хотя его нервозность, вероятно, в большей степени объяснялась тем, что профессор только что тихонько стянул с откидного столика блокнот, в котором тот опять рисовал сегодня, и теперь блокнот покоился в сумке Кейна. Я старалась не смотреть туда, где они сидели, но все время чувствовала на себе взгляд Кейна. Как так получилось, что из ста пар смотрящих на меня глаз я ощущала только одну? Я откашлялась. — Поскольку у нас есть еще несколько минут до конца занятия, я раздам наушники, о которых мы говорили ранее. — Я подошла к шкафу в углу аудитории и вытащила несколько коробок. Передав студенту, сидящему с краю, одну из них, я попросила его взять оттуда одну пару наушников и передать коробку дальше по ряду, потом передала коробки на другие ряды. Кейн встал и молча взял несколько коробок, чтобы помочь мне распределить их по рядам в задней части лекционного зала, а потом снова занял свое место. Раздавая коробки, я напомнила студентам об упражнении, которое давал им на первом занятии профессор Уэст, а затем предложила им выполнить еще одно задание. — Наряду с упражнением, которое мы уже обсуждали, я бы хотела, чтобы вы все выполнили и второе задание по прослушиванию. У всех нас есть песни, которые напоминают нам о хороших временах в детстве. Выберите ту, которая вызывает в вас самые приятные эмоции. Сегодня вечером, когда вы будете дома одни, закройте жалюзи, выключите свет, сделайте комнату как можно темнее. Потом ложитесь на спину так, чтобы вам было комфортно, желательно в кровати, и прослушайте песню, которая хранит для вас эти лучшие воспоминания, используя наушники Bose. Послушайте ее дважды. Вот такое задание. Простое и приятное. А затем, на следующем занятии, мы будем использовать те мелодии, которые вы прослушаете. Когда аудитория опустела, Кейн поднялся и подошел к кафедре. — Хорошая работа. — Спасибо. Не думала, что вы вообще придете. Когда вы опоздали, я немного растерялась. — Я саркастически усмехнулась. — Знаете ли, я не люблю опозданий. Считаю, что это мешает занятиям. Кейн приподнял бровь. — Буду иметь это в виду. Я положила ноутбук в сумку. — Мистера Людвига ваше появление на моем занятии не порадовало. — Мистеру Людвигу повезло, что он все еще занимается у меня. Кейн помог мне собрать оставшиеся неразобранными наушники с каждого ряда, я сложила их в одну коробку и убрала, вложив пустые коробки из-под наушников друг в друга. — Итак, какую песню выбрали бы вы? — спросил он. Я нахмурилась, изобразив непонимание. — Хм-м? — Задание, которое вы дали студентам. Какая песня напоминает вам о детстве? Мне сразу же вспомнились слова старой песни Линирда Скайнирда «Дьявол в бутылке»: Есть дьявол в бутылке, глядящий прямо на меня, Он манит меня, но я знаю, что это испытание… Если я сделаю хоть глоток, то стану дьявольским сыном… Буду вести себя как дурак, продам ему душу перед Богом и всеми, Но, Боже, я знаю, я причиняю боль только тем, кого люблю. Однако это была бы излишняя откровенность, которую я не могла себе позволить. — Ну, не знаю. Возможно, что-нибудь из Maroon 5. Поскольку врать я совсем не умела, то отвела глаза. А когда снова посмотрела на него, увидела, что он насмешливо щурится. — Что не так? — вызывающе спросила я. — Брехня. — Что вы имеете в виду? — возмутилась я, пытаясь прикинуться дурочкой. Как назло, я почувствовала, как мои щеки запылали под его насмешливым взглядом. — Есть какая-то песня, о которой вы подумали сразу. И это уж точно не сладенькие песенки чертова Maroon 5. — Он потер подбородок. — Держу пари, что таких песен даже несколько. Вместо того чтобы продолжать лгать, я решила перехватить инициативу. — А какая ваша песня, о мудрый и всезнающий профессор? Он посмотрел мне прямо в глаза. — «Я иду, я иду, я ухожу». — Боб Дилан? — Точно. Хм… Как я ни старалась, я не могла вспомнить ни слова, но я знала, что это была серьезная и искренняя песня. И я определенно буду слушать ее сегодня вечером, воспользовавшись одолженными в колледже наушниками Bose. Нет лучшего способа отточить свои навыки критического восприятия, чем пытаться разгадать тайну Кейна Уэста. Но раз уж он поделился со мной, я чувствовала себя обязанной ответить ему тем же. — «Боль»[2]. Он кивнул. — В исполнении самого Джонни Эша или группы «Nine Inch Nails»? Я улыбнулась. — Джонни. Только он, навсегда. Любимый певец моей мамы. Между нами возникла напряженность, когда мы смотрели друг на друга. Я чувствовала ее каждый раз, когда мы были вместе. В разное время это было по-разному, но напряжение было всегда — казалось, искрил и потрескивал сам воздух. Сегодня это странное чувство не имело сексуальной природы, скорее оно было вызвано пониманием и сочувствием. У нас обоих были весьма печальные переживания в жизни, соответствующие словам песни. И это напомнило мне… — До меня дошли еще кое-какие слухи о вас. — В самом деле? — Ну, вообще-то теперь я знаю, что это правда. Так что это, скорее всего, и не слухи вовсе. — Значит, вы догадалась, что слухи о том, что я высокомерный засранец, на самом деле правда, да? — поддразнил меня Кейн. — Что ж, это было нетрудно. — На самом деле я имею в виду слухи о том, что вы были когда-то рок-звездой, подписавшей договор с известным музыкальным лейблом. Едва произнеся эти слова, я в ту же секунду поняла, что совершила огромную ошибку. Выражение лица Кейна, до сих пор приветливое и иронично-веселое, стало холодным и серьезным. Я переступила черту, попав на запретную территорию, на которой он меньше всего хотел бы меня видеть. Он не просто рассердился, он был в ярости.