– Что ж, детектив, я, конечно же, с радостью помогу вам и пришлю вам дело. По электронной почте будет нормально? – Да, сэр, это вполне подойдет. Я диктую ему свои контакты, и мы некоторое время обмениваемся бессмысленными любезностями, которые все еще в цене в маленьких городках. Потом я говорю ему, что мне надо идти. Я могу «прочитать» этого человека даже через много миль телефонных проводов, протянутых между нами; он не говорит мне всего, что знает, и возможно, этого даже нет в деле. Нужно подмазать и нажать, чтобы выдавить из него остальное, и мне нужно быть осторожной в применении обеих этих мер. Начальники полиции в маленьких городках любят сохранять местные тайны, я знаю это по собственному опыту. А у Пенни могли быть веские причины сбежать оттуда. Мне нужно будет сыграть в эту игру еще с парой-тройкой полицейских управлений. Постукивая ручкой по стопке листочков, лежащей передо мной, я продумываю стратегию, но на самом деле мне пока известно недостаточно, чтобы изобрести какой-нибудь хитрый ход. Я не знаю, сколько времени пройдет, пока начальник полиции из Айовы пришлет мне файлы, если он их вообще пришлет, добродушие отнюдь не гарантия, – а я чувствую, как время утекает с каждой секундой. Беру трубку и звоню в полицейское управление городка, связанного со вторым именем, которое раскопала Гвен, – где-то в Кентукки. Чувствую, как напряжение слегка ослабевает, когда на другом конце линии я слышу голос с особыми интонациями, характерными для чернокожего мужчины. – Детектив Гаррисон, – произносит этот голос – красивый, низкий голос. – Здравствуйте, детектив, я детектив Кеция Клермонт из управления полиции Нортона в Теннесси. Как ваши дела? Он отвечает звуком, похожим на смешок и на вздох одновременно. – Так же, как обычно, мэм. А в чем дело? – Мне нужно узнать, нет ли у вас незакрытого дела на… – Я на всякий случай снова проверяю имя. – На некую Тэмми Магуайр. – Проговариваю имя по буквам и слышу, как щелкают клавиши. – Примерно семи- или восьмилетней давности. – Вам нужно идти работать в геологоразведку, – говорит он мне несколько секунд спустя. – Вы только что наткнулись на золотую жилу. Тэмми Магуайр находится в розыске за кражу в крупных размерах. Вы поймали ее в Теннесси? – Не совсем, – отвечаю я. – Она числится пропавшей. – Здесь тоже. Она сбежала до того, как мы ее арестовали, и с тех пор от нее ни слуху, ни духу. – Просто для интереса – что она украла? – Она вычистила банковский счет своего любовника – не так уж много, несколько тысяч – и вдобавок похитила его автомобиль. К тому же украла чековые книжки у пары старушек, в домах которых прибиралась, и тоже обчистила их счета. Вот ведь хитрая дрянь! Я думаю о ее муже, Томми. Банковский счет, машина, дом – все было переписано на нее перед самым его исчезновением. Может быть, Шерил перешла от краж с последующим исчезновением к более дерзким преступлениям. – Как думаете, вы можете переслать мне это дело? Я хотела бы сравнить имеющиеся у вас отпечатки пальцев с теми, что получили мы. – Всегда пожалуйста, – отвечает он. – Мне хотелось бы, чтобы ее уже посадили. Красть у любовника… ну, ладно, такое случается, мы все время от времени погораем на том, что делаем плохой выбор. Но у нее не было никакого права разорять старух, которые поверили ей и впустили ее в свой дом. Хладнокровная сволочь. – Очень хладнокровная, – соглашаюсь я. Мне начинает казаться, будто я понимаю, как Шерил рассматривала людей: как препятствия и как возможности для обогащения. Но если так, зачем обзаводиться детьми? Она должна была знать, что они стеснят ее, обрекут ее на жизнь куда более рискованную, чем та, которой она жила прежде, – даже если она не убивала Томми ради его денег и имущества. Оставаться на одном месте – это повышать шансы того, что ее арестуют, возьмут у нее отпечатки пальцев, даже если она просто превысит скорость вождения. А значит, куда вероятнее, что ее вычислят и привлекут к ответу за ее прошлые преступления – особенно за кражи в крупном размере. Я диктую адрес своей электронной почты этому детективу, как и первому, и десять минут спустя проверяю входящие сообщения. Детектив Гаррисон из Кентукки действует быстро; он уже прислал мне дело, заведенное на Тэмми Магуайр – и оно довольно объемистое. Я распечатываю его и начинаю читать, обращая особое внимание на показания потерпевших. Это довольно грустные истории, даже будучи изложены сухим языком полицейских отчетов. Миссис Родс показала, что не знала о пропаже своей чековой книжки до тех пор, пока не пришла в банк снять деньги для покупки продуктов, где ей и сказали, что ее банковский счет пуст. Из-за этого миссис Родс не смогла оплатить счета за электричество и воду, и они были оплачены только благодаря пожертвованиям со стороны прихожан той церкви, которую она посещала. Другими словами, Тэмми оставила восьмидесятилетнюю старуху без средств к существованию посреди кентуккийской зимы, и ей было совершенно наплевать, замерзнет ли та до смерти или нет. Как и отметил Гаррисон, хладнокровная сволочь. Я почти заканчиваю просматривать это дело, когда приходит досье на Пенни Карлсон. В отличие от тщательной и лаконичной документации, присланной Гаррисоном, этот файл… совершенно не такой. Показания записаны от руки, и патрульный офицер, протоколировавший их, был весьма далек от каллиграфии. Мне приходится расшифровывать его почерк, и вскоре у меня начинает болеть голова – в частности, потому, что язык у него тоже довольно корявый. Наконец я начинаю для наглядности переписывать эти отчеты на компьютере, и некоторые слова мне приходится угадывать. Это многословное описание со множеством отступлений, касающихся родных Пенни, ее соучеников, друзей и общего душевного состояния. Полиция Рокуэлл-Сити привыкла иметь дело с другими видами преступлений… вероятно, с теми же самыми, с которыми мы сталкиваемся здесь, в Нортоне. Мелкие кражи, домашнее насилие, наркотики. Поиск пропавших людей – не их специализация, и я заметила в протоколах допросов пробелы, в которые при желании мог бы проехать грузовик. Однако, в конечном итоге, все сводится к простому набору фактов: Пенни Карлсон не очень-то нравилась та жизнь, которую она была вынуждена вести с рождения. Хотя ее друзья и родные утверждали, будто считали ее хорошей девушкой, никто, похоже, не был особо удивлен – или даже обижен, – когда она вдруг собрала вещи и исчезла. Я гадаю, изменилось ли это обстоятельство за все годы с момента ее первого побега. Слово «хладнокровная» снова и снова приходит мне на ум, потому что Пенни явно не беспокоилась о том, какие чувства будут испытывать люди, которых она покинула. Может быть, потому что знала: люди могут считать, что любят ее, дорожат ею, но вскоре они изменят свое мнение. Я обнаруживаю, что делаю мысленную пометку: некоторых людей очень сложно любить. Интересно. Не то чтобы я стала вписывать это в досье, но гадаю: не чувствовали ли близкие в Пенни/Тэмми/Шерил что-нибудь такое, что ускользало от других людей? Я раздумываю, не позвонить ли ее семье, чтобы спросить об этом. С одной стороны, если они переехали куда-то – а досье намекает на то, что они могли переехать, потому что спустя всего несколько месяцев перестали донимать полицию насчет розысков, – то я не хочу тревожить их зажившие раны. Но если они никуда не уехали и до сих пор мучаются незнанием, может быть, я помогу им глотнуть немного свежего воздуха… А если Шерил на этот раз действительно мертва? Или стала детоубийцей? Это останавливает меня. Пока не буду знать больше, я не смогу потянуть за эту ниточку. Я не знаю, чем это кончится, и не хочу нести ответственность. Престер сказал бы, что я поступаю глупо, что, возможно, родные Пенни перестали о ней спрашивать потому, что она вышла с ними на связь. Может, и так. Но мне нужно сделать еще кое-что, прежде чем двигаться в ту сторону. Гвен так и не получила видеозаписи от той женщины, с которой мы говорили в доме поблизости от дороги, и хотя я знаю, что это неумно, я не могу больше бездействовать. Сообщаю дежурному сержанту, куда направляюсь, и выхожу из здания управления. Это долгий извилистый путь в холмистой местности, пробуждающейся от зимней спячки, и по пути мне дважды приходится останавливаться и проверять направление. Здесь очень легко свернуть не туда. На узкой проселочной дороге почти нет машин; мимо меня проезжает только ржавый пикап, выглядящий так, словно держится в основном на сантехническом скотче, и блестящий внедорожник, который будит во мне мимолетное любопытство, пока я не распознаю его номера. Он занимает почти всю ширину дороги, и мне приходится свернуть вправо и прижаться к скользкой обочине, чтобы он не снес мне боковое зеркало, проносясь мимо. Этот внедорожник принадлежит Бельденам, нашей местной «деревенской мафии», их укрепленное жилище находится неподалеку отсюда… и оттуда они руководят вполне успешным бизнесом по изготовлению и продаже наркотиков. Мы достаточно часто играем с ними в пятнашки, но сегодня я не намерена их останавливать. Бельдены уж точно никуда не денутся… к сожалению. Они успешно прогнали Гвен Проктор из Стиллхауз-Лейк, прибегнув к угрозам и давлению, и я затаила на них за это зло, но сегодня я охочусь на другую добычу. Для Бельденов наркотики – просто бизнес, приносящий прибыль. Какие бы преступления они уже ни совершили, я не могу представить, чтобы они утопили в машине двух маленьких девочек. В глубине души эти люди исповедуют своего рода моральные принципы, и подобное деяние оказалось бы далеко за чертой этих принципов – настолько далеко, что это можно было бы увидеть даже из космоса. До меня доходит, что, возможно, именно поэтому Бельдены могли что-то знать: ведь они постоянно разъезжают по глухим дорогам. Может быть, они и позвонили в 911. Но идти по этому следу будет опасно, и мне требуется что-то большее, чем смутный намек, чтобы направиться по нему. Сворачиваю на подъездную дорожку к дому, возле которого побывали мы с Гвен. В особняке тихо, ни одной машины в пределах видимости. Я выхожу из автомобиля и направляюсь к двери, стараясь держаться вне поля зрения камер. Я нажимаю кнопку звонка и делаю шаг назад, предъявляя свой жетон. Не считая чириканья и пения птиц в кронах деревьев, не слышно ни звука – ни снаружи дома, ни изнутри. Я жду добрых две минуты, потом снова делаю шаг к двери и стучусь. С силой. – Полицейское управление Нортона, – говорю я, зная, что внутри меня слышно. – Кто-нибудь дома? Ничего. Я чувствую, как по шее пробегает холодок, волоски становятся дыбом. Прислушиваюсь к своим инстинктам, закрепляю жетон на поясе, достаю пистолет и дергаю входную дверь. Заперто, как и ожидалось. Я подхожу к большому створчатому окну по переднему фасаду, но жалюзи опущены. Обходить дом сбоку рискованно, но я делаю это, ведомая чем-то, чего не могу объяснить. И здесь вижу, как за открытым окном на сквозняке колышется занавеска. Сетка лежит на траве футах в пяти от окна. «Черт!» Я не дотрагиваюсь до окна, только вытягиваю шею, чтобы заглянуть внутрь. В комнате я не вижу никого – она, похоже, нежилая, заставлена коробками и шкафчиками с ящиками для хранения. – Есть кто-нибудь? Это полиция Нортона, отзовитесь! По-прежнему ничего. Раздумываю, не влезть ли через окно – оно достаточно большое, – но при этом я могу уничтожить важные улики, если в доме что-то произошло. Останавливаюсь, звоню в управление и сообщаю сержанту Портеру, что, возможно, случилось нечто, требующее нашего вмешательства. Он мгновенно переключается в режим профессионала и направляет ко мне наряд полиции. Они прибудут нескоро, поэтому я продолжаю двигаться вдоль стены и добираюсь до тыльной стороны дома. В солнечном свете кровь выглядит густой и темно-красной. Она длинной полосой размазана по траве на заднем дворе. Прошло достаточно времени, чтобы кровь потемнела и свернулась, и туча насекомых гудит над нею, радуясь добыче. Я на секунду задерживаю дыхание, потом с шипением выдыхаю через зубы. Трупа нигде не видно, но его явно тащили здесь – или кто-то полз, истекая кровью. След ведет к лесу, я иду параллельно ему. Он истончается, становится узким, затем остаются только капли и отдельные мазки тут и там. Сначала я вижу подошвы ее ступней, буквально сияющие в лесном сумраке. Призрачно-белые босые ноги. Ее тело имеет зловещий холодный оттенок, и еще до того, как пощупать ее пульс, я знаю, что она давно мертва от кровопотери. По ней ползают муравьи и какие-то деловитые жуки, над ней роятся мухи. Я сглатываю и делаю шаг назад, внимательно следя, куда наступаю, потом снова звоню в полицию и сообщаю о новых обстоятельствах. Я больше не прикасаюсь к ее телу. И не ухожу. – Прости, – говорю я, и мой голос звучит сдавленно и глухо. Потому что в глубине души я уверена, что именно наш с Гвен визит привел к убийству этой женщины. Сделал ли это ее муж или кто-то другой, я не знаю и даже не пытаюсь гадать. Тогда она была жива, а теперь лежит, нагая и мертвая, и я сгибаюсь, тяжело дыша и пытаясь не чувствовать вины, которая ломится ко мне в душу. * * * Патрульная машина прибывает еще через десять минут, завывая сиренами. Я снова выхожу к подъездной дорожке, чтобы встретить их, и прошу двоих патрульных помочь мне осмотреть дом. Дверь черного хода распахнута настежь, и, войдя, мы первым делом видим кухню. Там все аккуратно разложено и развешано… и покрыто кровью. Кровавые пятна на стенах, кровавые полосы на полу. Запятнан даже потолок. Веер брызг на чистом белом холодильнике, синей столешнице и на полках. – Черт, – тихо шепчу я. – Смотрите по сторонам. Идем последовательно, следим, куда наступаем. Я должна сказать это: местные парни, вероятно, не видели подобных кровавых сцен вживую. Не могу сказать, чтобы я сама так уж часто видела такое, и мне приходится глубоко дышать, чтобы унять неистовое сердцебиение. Адреналин заставляет меня дергаться, и я вынуждена сознательно подавлять это. Менее всего я хочу застрелить какого-нибудь невинного свидетеля, прячущегося в шкафу. Жестом велю патрульным идти в одну сторону, а сама направляюсь в другую. Я иду по сумрачному узкому коридору, стены которого увешаны фотографиями в рамках. Я не смотрю на них, чтобы не отвлекаться от основной задачи. На ковровом покрытии явственно виден след от волочения тела – кровь собралась на ворсинках засохшими каплями, местами склеив их. Я крадусь вдоль стены, пока не достигаю первого дверного проема; выжидаю секунду, затем вхожу, держа пистолет в руке – палец не на спусковом крючке, но около него. Это спальня – судя по виду, запасная. Полноразмерная кровать застелена бежевым покрывалом, поверх него лежат пышно взбитые подушки. У стены стоит узкий гардероб. Здесь нет ни следа крови, но я все равно проверяю шкафчик. Ничего, кроме нескольких курток и обувных коробок. Я заглядываю под кровать и выхожу из комнаты обратно в коридор. В этой его стороне нет больше никаких дверей, не считая ванной – такой же безупречно чистой и аккуратной. Кровавый след сворачивает за угол. Я иду по нему – и в конце коридора нахожу еще один труп. Мужчина, полностью одетый, лежит лицом вниз, руки вытянуты, как будто он собирается плыть. Я вздрагиваю, когда по следу крови воссоздаю события: кто-то тащил его за ноги лицом вниз по всему этому коридору. Вижу огнестрельную рану на его затылке и прикидываю, что выходное отверстие на лбу должно выглядеть куда страшнее. Проверяю его пульс. Тело холодное, как камень. Я осматриваю спальню – хозяйскую, такую же чистенькую и аккуратную, как и первая, – и прилегающий к ней сан-узел и шкафы. Убийца давно скрылся. У нас на руках два трупа, и когда два других офицера присоединяются ко мне, по их лицам я вижу, что больше никого они не нашли. Качаю головой и смотрю на тело. – Сейчас стали что-то много людей убивать, – говорит один из них. От этого нет никакого толку, но я не спорю, потому что он прав. Уровень убийств в Нортоне только за последний год вырос вдвое. – Господи боже, сколько тут крови!