— Разосрался со всем миром, а нам расплачиваться! На каждом этаже добавлялась новая порция людей, становилось не протолкнуться. Людей столько, что сдавливает грудную клетку и трудно дышать. Пестель впервые в жизни почувствовал, что может прямо на ходу потерять сознание и тогда его попросту затопчут. На нижних этажах люди шагали так плотно, что люди с них просто не могла вдавиться в эту сплошную массу. Тут открылась дверь, на 3-м что ли этаже, и мужики в майках попытались вклинить в очередь то ли плиту, то ли маленький холодильник. Их сразу стали бить и убили бы, если бы не толкучка. Многие не могли добраться. Пестель запомнил громоздкую старуху, которая опираясь на массивную палку, пыталась безуспешно дотянуться до нарушителей спокойствия кулаком. Ор стоял потрясающий. Кто-то бессильно стонал. Перешагивая на месте, Пестель чувствовал под ногами мягкое и податливое, стараясь только не завязнуть, не споткнуться, чтобы не оказаться на его месте. Его так сжали, что ноут жалобно крякнул и переломился пополам. Только бы ребра уцелели, молил он бога. Выход уже виднелся. Он осуществлялся через открытую одностворчатую алюминиевую дверь. Кто-то умный решил открыть вторую створку и от неумелого движения единственная дверь захлопнулась. Сползающая по лестнице плотная людская гусеница ткнулась вперед и тут же отшатнулась. — Нас закрыли! — раздался истеричный возглас. Толпа рванула вперед, не разбирая, что первым рядам некуда деться. Смертные вопли задавливаемых ни с чем не сравнить. Кто-то бежал по головам, но провалился в людское море и его быстро затоптали. Дверь затрещала, металл не выдержал панического напора. Со скрежетом из бетона полезли крепежные дюбеля. Дверь курочилась словно бумажная. Наконец ее выдавили наружу, некрасиво, кривым парусом. Зазубрины сразу окрасились красным и все сильнее, чем больше народу прорывалось мимо. Пестеля несло на торчащий словно зуб акулы край. Сопротивляться натиску толпу бесполезно, тогда он выставил впереди останки несчастного ноута, и тот сослужил-таки последнюю службу, не дал проткнуть хозяина насквозь. Пестель сидел на асфальте, бессмысленно рассматривая располосованную ветровку. На боку начинал быстро темнеть громадный синячище. — Это была баба! — сказал, остановившись рядом крупный мужик в майке и джинсах на полном заду. В последнее время таких стало целый класс. Крупные, словно на размер больше остальных. — Где? — не понял Пестель. — Дверь которая закрыла! — пояснил мужик. — Все бабы бестолковые твари! И ушел. Гумкоридор. Сортировкой и посадкой людей в автобусы занимались люди в камуфляже, но без оружия. Их профессиональная принадлежность была непонятна. То ли военные, то ли переодетые русгвардейцы. Автобусы стояли за домом цепочкой. Некоторые пытались заехать во двор, но сразу уперлись в прущую навстречу автомобильную пробку из частных легковушек. Произошел ряд мелких аварий, на которые никто не обращал внимания. Одна из машин заглохла, ее тотчас вытолкали на газон вместе с находящейся внутри семьей. Человек в камуфляже бесстрастно считал людей. — 41! 42! 43! Все, комплект! Следующий автобус! Есть с детьми? Проходим! Пестеля тоже сосчитали. Когда поднимался в автобус, в ребрах кольнуло, он охнул и невольно притормозил. Его грубо втолкнули внутрь. — Чего застрял, муйло! Как назло, место, которое он выбрал, оказалось с толстухой, занявшей полтора кресла. Так что Пестель наполовину свесился в проход, чем сразу воспользовались и поставили на ногу тяжелый тюк, внутри которого кололись остроугольные вещи. Ножи что ли везут? Сидячие места быстро закончились, но воспользовавшись неразберихой внутрь заскочили еще несколько человек. Люди в камуфляже выволокли крайнего, но пока это проделывали, в салон пролезли еще трое. — Езжай, дурило! — крикнули шоферу. Тот закрыл двери. В переднюю стала бить палкой громоздкая старуха. Пестель не различал, возможно, что та самая с лестницы. В последнее время стало много таких: громоздких злобных старух, с палками и без, при ходьбе в зимнее время занимавших весь тротуар по ширине. Особенно когда Босянин их плиткой заложил. Пестелю приходилось видеть плиточные склады на окраине: огромные площади размером с десятки аэродромов, заставленные штабелями плит, заблаговременно купленных у аффилированных фирм. Водила вырулил на дорогу. На пути оказался брошенный старый автомобиль. Водила даже не тормознул, скрежетнул по нему боком и поехал себе дальше. Когда ехали по проезду, никто еще до конца не осознавал масштабов катастрофы. Пассажиры даже пытались шутить и смеяться. Шутки как обрезало, когда автобус въехал на Третье транспортное кольцо. Многополосное шоссе было забито едва ползущими машинами. Их были тысячи. Между машинами шли люди с рюкзаками и чемоданами на колесах. На обочинах стояли покореженные машины со следами гари, среди которых встречались даже полицейские машины. — Правительство, Дума и нефтегазовые евреи все заранее сбежали[12][На самом деле от них самих и центров их сборищ остались лишь радиоактивные воронки диаметром 200 метров]! — зло сказал кто-то. Как ни странно, Москва-сити уцелел, лишь лишившись части панорамных окон. Со стороны выщербленных небоскребов, вид которых сделался еще более чужеродным, в ползущее по ТТК автомобильное стало пытались вклиниться престижные автомобили. Странное дело. Деловые люди. Кредитные карточки и цифровые экономисты, а барахла нагрузили на багажники словно беглые крепостные крестьяне. Их не пускали, тогда вмешивались полицейские, жезлами и свистками устраивая бреши в сплошном потоке. До Пресненской набережной они плелись больше часа. А когда пересекали мост, увидели в Москва-реке медленно дрейфующий трамвайчик. Он казался целым и невредимым, только покинутым экипажем и пассажирами. На пустынных палубах лежали перевернутые кресла, столы, бутылки и посуда. Когда ветер развернул катер, люди в автобусе издали единый вздох. По существу, корабль существовал в половинном варианте. Противоположная сторона полностью расплавилась, превратившись в однородную зеркальную массу. Как назло, первый день войны выдался солнечным, и зеркало зловеще слепило глаза. Автобус переехал мост, затем повернул направо на Кутузовский, и тут у Пестеля зазвонил телефон. Он и забыл про него. Звонить было некому. Нажал кнопку ответа. — Кто это? — Это я-Диана! — ответили ему. — Спаси меня, Саша! 8. Допрос свидетеля 5 ноября. 89 год Конфликта. Москва. 1-я Тверская-Ямская, 19. Гостиница «Шератон». Вершинина в сортире били двое. День начался неудачно. Все утро Вершинин пытался дозвониться до полковника Шизданова. Сначала звонил на сотовый, затем в комендатуру, желая узнать данные запроса о профессоре Данлопп. Бесполезно. Сотовый оказался вне зоны доступа. В комендатуре сказали, что полковник на объекте, спрашивали, что передать и не и не сообщали, когда куратор вернется. Потом у Вершинина сломался туалет. Напрочь. Умер. Вершинин позвонил на ресепшн и конечно нарвался на Инессу Соплянову, лучшего ресепсиониста в мире и окрестностях. — Общий туалет имеется на этаже! — отрезала злая тетка. — Там бактерии! Почините унитаз в номере! — требовал следователь. — Запишу вас в очередь на ремонт! — смилостивилась Инесса. Она оказалась из разряда тех, чья жизнь становится слишком пресной без скандала. Делать неча, пришлось плестись в конец коридора. Где его благополучно и поймали. Их было двое. Бритые наголо. Камуфляж. Фамилии благоразумно убраны с липучек. Один как бы пониже, но наглее. Второй выше ростом, основательнее. Второй здоровее, но бить будет малой. Тем неприятнее. Нет, Вершинин знал, что история с пинальщиками не может не иметь продолжения, единственное, чего он не знал, что его припрет к стене плюгавый прыщавый идиот. — Ты чего тут воды налил? — делано возмутился тот. Точно идиот, понял Вершинин и спросил: — Какую воду? Куда налил? — Он еще и отпирается? — изгалялся плюгавый. — Разделся до пояса и моется тут! Здесь тебе не душ! Понятное дело, бить морду вовсе без причин заподло, а так хоть повод имеется. Вершинин огляделся и втиснулся спиной между двумя давно не работающими осушителями. — Чего вам надо, пацаны? — напряженно спросил он. В голове уже навязчиво крутилась картинка, как он мухой ползает по полу, размазывая кровавую юшку по полу. Картина получалась неэстетичная. — Пацаны в парадных бычки собирают! А мы гвардейцы! Из культурной столицы, понял Вершинин услышав кодовое слово. — Ты на войне то был, гвардия? — вырвалось у него.