— Сочувствую, — хмыкнул араб. — Не боитесь, вернувшись домой, обнаружить у себя на газоне танк «Абрамс», а посреди клумбы — пулеметное гнездо с парочкой морских пехотинцев? — Не настолько много, — успокоил его Мтбевари, — чтобы это заинтересовало американский конгресс, но вполне достаточно, чтобы оплатить некоторые свои… ну, скажем так, капризы. — И каковы же ваши капризы? Генерал — бывший, как он утверждал, и, согласно официальным документам, действительно бывший, — подошел к собеседнику, склонился над ним, опершись о спинку стула, и зашептал на ухо. Араб слушал, держа дымящуюся сигарету немного на отлете; его брови и уголки красиво очерченных губ постепенно поднимались, придавая лицу выражение веселого изумления. — Да бросьте! — как-то совсем по-русски воскликнул он, дослушав до конца. — Неужто вы такой горячий патриот? — Неужто вам это и впрямь интересно? — в тон ему откликнулся Мтбевари. — И потом, при чем тут патриотизм? Может быть, он мне просто не нравится. — Да, это возможно, — согласился араб. — Только должен вам заметить, что на такие мишени у наших специалистов совсем другие расценки. Не всякая скважина даст столько нефти, чтобы сполна расплатиться за один хороший выстрел. — Моя даст, — заверил его Ираклий Самсонович. — Кроме того, я всю жизнь откладывал из жалованья. — Ха! — воскликнул араб. — Вот вам и «ха», уважаемый. Не надо сомневаться в моей платежеспособности. Я же не сомневаюсь в квалификации ваших людей! Хотя должен, в свою очередь, заметить, что вашим чеченским друзьям уже давно пора хоть как-то проявить себя. Что-то они совсем затихли, словно мыши под веником. Как будто известное вам лицо и впрямь выполнило свое обещание… — Какое именно? — Перемочить их в сортире! Не мешало бы напомнить всему миру, что это не так. — А заодно загрести жар чужими руками, — как бы между прочим вставил араб. — Маленькое территориальное государство не может воевать с большим, — напомнил Ираклий Самсонович. — А такая организация, как ваша, может. Ее основная задача — держать весь мир в страхе. Так покажите всем, на что способны! Захватывать школы и больницы — это, по-вашему, высокий профессионализм? Да это может сделать любой дурак! Обвяжи кусок хозяйственного мыла бечевкой, скажи, что это тол, и дело в шляпе… — Все это довольно спорно, — вздохнул араб, — и вообще звучит как-то по-обывательски… — А я и есть обыватель, — перебил его Ираклий Самсонович. — Недурно обеспеченный безработный обыватель, который просит оказать ему маленькую услугу и готов за нее заплатить. — Заманчиво, — сказал араб. — Я говорю, разумеется, не о деньгах. — Ну, разумеется. Деньги — просто инструмент. — Совершенно верно. Универсальный инструмент, который должен быть под рукой, когда в нем возникает нужда. — Об этом можете не беспокоиться. Вся сумма будет переведена по первому требованию. Ведь мы оба — солидные деловые люди, не так ли? Мы привыкли выполнять обещания и хорошо знаем, что бывает в нашем бизнесе с теми, кто не умеет держать слово. — Приятно поговорить с умным человеком, — сказал араб и встал. — И мне вдвойне приятно, что наши давние разногласия если не забыты, то хотя бы на время отодвинуты в сторону ради общего дела. Конечно, с куда большим удовольствием я занялся бы такой работой где-нибудь на территории Соединенных Штатов… — Почему бы и нет? — пожал плечами Мтбевари. — Займитесь. И людей, и денег у вас предостаточно, а акция могла бы получиться весьма впечатляющая. — Мы думаем об этом, — признался араб. — Что ж, выполнение вашей просьбы при желании можно рассматривать как своего рода тренировку. — Отлично, — сказал Ираклий Самсонович. — Отлично, — эхом откликнулся араб. — Думаю, детали мы обсудим позже. Через открытое окно с улицы донесся едва слышный хлопок. На него легко было не обратить внимания; его вообще можно было не услышать, но чуткие уши двух матерых разведчиков и диверсантов уловили этот слабый звук и безошибочно идентифицировали как выстрел из оснащенного глушителем пистолета. Так называемые миротворцы глушителями не пользовались; собеседники переглянулись, и лица у обоих вдруг сделались одинаково непроницаемыми. — Я вижу, вы пришли не один, — заметил араб. — Можно подумать, вы явились сюда в одиночестве, — не остался в долгу грузин. — Но мне кажется, если бы наши люди чего-то не поделили, одним выстрелом дело бы не ограничилось. — Это верно, — согласился араб. — Как и то, что нам пора расходиться. Я свяжусь с вами, когда будет принято решение. — Жду с нетерпением, — ответил Ираклий Самсонович. — Только не забывайте: я — частное лицо, имя и национальная принадлежность которого нигде не должны упоминаться. Араб понимающе усмехнулся, не прощаясь, шагнул за дверь и словно растворился в сумраке заваленной оборванными обоями и осыпавшейся штукатуркой прихожей. Не было слышно ни стука, ни шороха, как будто человек в полувоенной одежде и со значком миссии ОБСЕ на груди действительно растаял в воздухе, словно облачко сигаретного дыма. Выжидая положенные по правилам конспирации пять минут, Мтбевари выкурил сигарету. При этом он гадал, кто и, главное, в кого стрелял на улице. Снаружи опять прогрохотал бронетранспортер армейского патруля. Когда рев мощного дизельного движка затих в отдалении, Ираклий Самсонович затоптал окурок и вышел из квартиры, стараясь двигаться так же бесшумно, как его недавний собеседник. Из этого, увы, ничего не получилось: уже на третьем или четвертом шаге под подошвой его ботинка с отчетливым щелчком лопнул осколок стекла. Вздрогнув от этого звука, Мтбевари задел плечом свисавший со стены клок обоев, и те громко зашуршали. Ираклий Самсонович выругался по-грузински и, бросив валять дурака, своей обычной походкой вышел из квартиры. * * * Напевая себе под нос популярный мотивчик, Михаил Шахов вышел из лифта. Извлеченная из кармана пальто связка ключей издала негромкий мелодичный звон. Спохватившись, Шахов снял шапку, отряхнул ее, оставив на сухом кафеле лестничной площадки полосу темных влажных пятнышек, нахлобучил обратно на голову и зажатыми в кулаке перчатками, как мог, сбил с плеч тающий снег. На улице мело уже вторые сутки, за ночь снега навалило столько, что поутру гараж пришлось откапывать, словно жили они не в Москве, а на таежной заимке. Езда по городу, которая и в хорошую погоду была сущим наказанием, теперь превратилась в изощренную пытку, и Михаил был рад, что долгий рабочий день наконец-то остался позади. Он с наслаждением предвкушал тихий вечер, проведенный в тепле и уюте обжитой квартиры — на диване, один на один с телевизором, с банкой пива в одной руке и сигаретой — в другой. Жена и дочь уехали в Вязьму проведать захворавшую тещу, и вечерок обещал быть по-настоящему тихим. Михаил Шахов искренне любил жену и души не чаял в своей десятилетней дочери; более того, он ничего не имел даже против тещи, особенно до тех пор, пока та сидела дома, в Вязьме и давала о себе знать только телефонными звонками. На работе и вообще вне дома он казался твердым, как скала, но это касалось только посторонних; переступив порог квартиры, он становился мягким и уступчивым. Женившись на стерве, норовящей всегда и во всем оставить за собой последнее слово и ничего вокруг не замечающей, кроме собственного отражения в зеркале, он стал бы несчастным человеком. Но Ольга Шахова стервой не была и умела по достоинству ценить то сокровище, которое ей досталось — алмаз не алмаз, но весьма недурной камешек, который после умелой огранки (а огранщиком Ольга, как показало время, была отменным) засиял мягким, теплым, не предназначенным для посторонних взглядов блеском. Они прожили уже пятнадцать лет в любви и согласии, но в данный момент это не мешало Михаилу радоваться тому, что дома его никто не ждет. Каждому человеку время от времени необходим отдых от всех, даже от самых любимых и близких. За дверью соседней квартиры надрывно, истерично лаяла собака — видимо, тоже осталась дома одна, но, в отличие от Михаила, была этому совсем не рада. Шахов сочувственно усмехнулся: ну, еще бы! Ни тебе телик включить, ни пивка дернуть, ни в холодильник залезть… И не приласкает никто. Запертая в бетонной коробке городской квартиры, собака не может сама о себе позаботиться и полностью зависит от человека. Она это понимает, а если даже и не понимает, то чувствует, вот и надрывается, зовет хозяев… А хозяева, небось, в театр подались или, скажем, в кино, на премьеру «Обитаемого острова». Или в ресторан… Выбирая из связки нужный ключ, Шахов с некоторым трудом припомнил, кто живет в этой квартире. Жил там здоровенный амбал с бритой макушкой и такими габаритами, что в дверь ему приходилось протискиваться боком — жил, понятно, не один, а с женой. Детей у них не было; чем занимается сосед, Михаил не знал и не интересовался, и амбал платил ему взаимностью: при встречах они здоровались, и только. Дочь Михаила, десятилетняя Анюта, называла соседа Громозекой. Шахов знал, что это из Кира Булычева — книжка со смешными фантастическими рассказами для детей стояла на полке, да и снятый по ней мультфильм он помнил едва ли не с детства, — но в применении к соседу это имя, казалось, звучало как-то иначе. Прежде всего в нем обращала на себя внимание вторая половина — «зека», — которая, как представлялось Михаилу Шахову, исчерпывающим образом описывала как недавнее прошлое, так и ближайшее будущее соседа. Так что хозяева бедной псины, надо полагать, в данный момент веселились в ресторане или в казино. Какой уж тут, в самом деле, театр… Стоя на коврике перед дверью своей квартиры, Михаил протянул руку с ключом к замочной скважине и замер, расширившимися глазами глядя на изуродованный косяк. Сердце бешено заколотилось в груди, тело стало легким, почти невесомым от мощного выброса адреналина. Между дверным полотном и исковерканным фомкой косяком зияла темная щель шириной в палец, из которой ощутимо тянуло теплом и знакомым, домашним запахом. Шахов осторожно, чтобы не звякнули, сжал ключи в кулаке и бесшумно опустил их в карман пальто. Рука скользнула за левый лацкан, вернувшись оттуда с пистолетом. Михаил взвел курок, и затвор семнадцатизарядного «Ярыгина» негромко клацнул, дослав в патронник то, что, с учетом владевшего Шаховым в данный момент настроения и его высокого профессионального мастерства, обещало стать чьей-то верной смертью. «Перебью, как собак», — подумал он, бесшумно приоткрывая дверь и тенью проскальзывая в неосвещенную прихожую. Он сразу же шагнул вправо, чтобы его силуэт перестал быть завидной мишенью на фоне освещенного дверного проема, и прижался лопатками к стене рядом с выключателем, прислушиваясь не столько к царившей в квартире тишине, сколько к собственным ощущениям. В туалете чуть слышно журчал подтекающий смывной бачок, со стороны кухни доносилось сонное бормотание холодильника. На лестничной площадке по-прежнему раздавалось приглушенное двойной дверью гавканье соседской дворняги. Этажом ниже работал телевизор; Шахов слышал невнятную скороговорку комментатора и накатывающийся волнами рев трибун — хоккейный матч, который он мечтал посмотреть, уже начался, и это обстоятельство отнюдь не способствовало улучшению владевшего Михаилом дурного настроения. Усилием воли он подавил эмоции и еще раз тщательно проанализировал свои ощущения. Похоже было на то, что в квартире никого нет; Шахов чувствовал себя довольно глупо, стоя в собственной прихожей с заряженным пистолетом наготове, но жизнь давным-давно научила его не делать исключений из правила, гласящего, что лучше быть смешным, чем мертвым. Поэтому, вместо того чтобы включить свет, он, не глядя, протянул руку, взял с полки над вешалкой электрический фонарик и крадучись двинулся в обход квартиры. Квартира у Шаховых была небольшая — стандартная «трешка» жилой площадью чуть более сорока квадратных метров, — и осмотр ее не занял много времени. По окончании этой процедуры Михаил зажег свет в гостиной, поднял с пола перевернутое кресло, уселся в него и, положив на колено пистолет, обвел тяжелым взглядом картину царившего здесь разгрома. Вся квартира была буквально перевернута вверх дном. Сброшенные с полок книги грудами валялись на полу вперемешку с постельным бельем и прочим содержимым ящиков комода. Поверх всего этого лежала опрокинутая новогодняя елка, и осколки растоптанных игрушек поблескивали в ярком электрическом свете, как вкрапления слюды в горной породе. На месте купленного две недели назад в качестве новогоднего подарка всей семье домашнего кинотеатра зияла пустота; музыкальный центр тоже исчез, не говоря уже о деньгах на домашние расходы, без затей хранившихся в верхнем ящике комода под стопкой чистых полотенец. Воры зачем-то оборвали карниз, на котором висели шторы. Он косо повис на одном гвозде, правой стороной почти касаясь пола, и некоторое время Шахов с тупым изумлением разглядывал его, пытаясь угадать, чем он помешал взломщикам. Потянувшись за сигаретами, Михаил обнаружил, что все еще держит в руке пистолет, осторожно спустил курок, поставил оружие на предохранитель и убрал в наплечную кобуру, что привычно висела под пиджаком на левом боку. Достав из кармана пачку «L&М», к которым привык еще в армии, он зажег сигарету и стал курить длинными, глубокими затяжками, изо всех сил стараясь подавить вспыхнувшее бешенство. Какого дьявола?! Что, на нем свет клином сошелся? В конце ноября, когда дачный сезон уже завершился, и в поселке не осталось никого, кроме старика-сторожа и его глупой, как еловый пень, собаки, в одну из ясных холодных ночей сгорела дача Шаховых. Пожарным удалось спасти соседние дома, но от крепкого бревенчатого пятистенка, перевезенного Михаилом из соседней деревни, остался один фундамент. Осматривавшие место происшествия специалисты из МЧС высказали предположение, что причиной возгорания могло стать короткое замыкание, но, поскольку проводка сгорела вместе со стенами, это предположение так предположением и осталось, и Шахов, сколько ни бился, не смог получить вразумительного ответа на вопрос, откуда оно взялось. Собственно, все было ясно и без дополнительных разъяснений: грозы в ту ночь не было, следов поджога в виде пустой канистры из-под бензина на пепелище не обнаружили; видимых оснований для возбуждения уголовного дела пожарники не нашли, искать невидимые следы никому не хотелось, и, наконец, надо было хоть что-то написать в протоколе! К счастью, эта запись в протоколе не оставила лазейки агенту, который составлял акт о наступлении страхового случая. Деньги со страховой компании Шахов получил на удивление быстро, и это послужило им — в основном, жене, поскольку сам Михаил относился к подобным вещам с философским спокойствием: бог дал, бог и взял, — хоть каким-то утешением. Всю сумму страховой выплаты он поместил на свой банковский счет, где хранились семейные сбережения. Сбережения эти были невелики, особенно по московским меркам, но Шаховы привыкли дорожить тем, что имели, и никогда не роптали на судьбу. На образование дочери этих денег должно было хватить; что до излишков, которых не было и пока что не предвиделось, то Ольга Шахова, большая поклонница покойной прорицательницы Ванги, без них не горевала. Ванга говорила, что денег должно быть ровно столько, чтобы хватало на жизнь, и не больше, и жена Михаила свято придерживалась этого правила, тем более что нарушить его им с мужем было бы, мягко говоря, затруднительно. Выплачивать кредит, взятый на покупку квартиры, предстояло еще долго, и казалось чудом, что им вообще удается хоть что-то откладывать. Итак, страховка за сгоревшую дачу была получена и помещена в банк седьмого декабря. А уже через неделю, пятнадцатого, попытавшись расплатиться в супермаркете кредитной карточкой, Михаил Шахов обнаружил, что его банковский счет пуст — на нем осталась какая-то мелочь, которой в обрез хватало на то, чтобы счет не закрыли. Персонал банка только разводил руками, сетуя на хакеров, которые в последнее время совершенно обнаглели. Естественно, возвращать исчезнувшие со счета деньги никто не собирался, поскольку сам факт совершения преступления был недоказуем. Это уже был удар, по сравнению с которым сгоревшая дача казалась сущим пустяком. Впрочем, Шахов оправился от него довольно быстро. Они с женой были здоровы, неплохо зарабатывали и имели крышу над головой, и это, по его мнению, было главное. Внушить свою точку зрения жене оказалось труднее: понимая, что Михаил, в принципе, прав, она, тем не менее, тяжело переживала потерю. Жена еще продолжала вздыхать по украденным деньгам, когда буквально за три дня до Нового года фирма, в которой она работала, неожиданно для всех закрылась, и Ольга вместе с другими сотрудниками оказалась на улице с выходным пособием на руках и с выражением полнейшей растерянности на лице, при виде которого у Михаила болезненно сжималось сердце. В тот момент ему показалось, что они дошли до края, и хуже быть уже не может. Увы, как теперь выяснилось, он глубоко заблуждался. Дымя сигаретой и невидящим взглядом уставившись в голую стену, на которой еще сегодня утром висел новенький плазменный телевизор с метровой диагональю, Шахов пытался понять, в чем причина свалившейся на них полосы неудач. Сгоревшая от короткого замыкания дача, очищенный каким-то ловкачом банковский счет и увольнение жены выглядели разрозненными, никак не связанными между собой событиями. Обворованная квартира стала очередным звеном в цепочке горьких и нелепых случайностей, которые шли друг за другом так густо, что это поневоле наводило на мысль о некой закономерности. Однако Михаил, как ни старался, не мог увидеть в происходящем никакой логики. Не хакеры спалили дачу, и деньги со счета пропали не в результате короткого замыкания. Фирму, где работала Ольга, закрыли не квартирные воры, и вовсе не мировой финансовый кризис обокрал их квартиру, по-дилетантски взломав дверь фомкой и перевернув все вверх дном. Врагов, которые стали бы мстить ему таким манером, Михаил не имел; следовательно, все эти события не были связаны между собой ничем, кроме проклятого невезения. Видимо, Петр Фомич был прав, когда говорил, что удача — палка о двух концах и что, если где-то прибавилось, в другом месте непременно отнимется… Петр Фомич был прежним начальником Михаила Шахова, и, когда случайное везение (а может быть, зоркий глаз, развитая интуиция и добросовестное отношение к своим должностным обязанностям) нежданно-негаданно продвинуло его по служебной лестнице, напутствовал подчиненного приведенными выше словами: дескать, гляди в оба, не оступись, с высоты падать больнее… Михаилу тогда, грешным делом, показалось, что старый служака завидует его успеху. Сейчас эта мысль вернулась, и Шахов задумался: уж не Фомич ли это чудит, вымещая досаду? Профессионал он крепкий, и провернуть все это, включая и фокус с кредитной картой, ему раз плюнуть… Он немедленно отогнал эту мысль. Во-первых, устроить все это мог любой из его коллег, как бывших, так и нынешних, а во-вторых, настоящий профессионал — это не просто дворовый охламон, овладевший определенным набором навыков, а человек с устойчивой психикой и твердыми жизненными принципами, не позволяющими ему опускаться до мелких пакостей. Мало ли, кто что может! Михаил и сам способен запросто убить человека одним пальцем, но это вовсе не значит, что он бродит по улицам и мочит народ направо и налево — кто не понравился, того и укокошил… Сигарета, догорев до самого фильтра, обожгла пальцы. Шахов завертел головой, отыскивая взглядом пепельницу — несмотря на царивший в квартире кавардак, бросать окурок на ковер не хотелось, все-таки это был его дом, а не конюшня и даже не гостиница. Вспомнив, что пепельницы здесь нет и быть не может, он встал и, перешагивая через разбросанные вещи, направился на кухню. Окурок с наросшим на нем длинным кривым столбиком пепла он держал над сложенной ковшиком ладонью, как будто щепотка пепла могла хоть что-нибудь добавить к общей неприглядной картине. По дороге пепел все-таки обломился и упал в ладонь; осознав, что валяет дурака, Михаил стряхнул его под ноги и включил на кухне свет. Воры похозяйничали и здесь, вывернув на пол содержимое шкафчиков и обильно припорошив все мукой, крупами и вермишелью, высыпанными из банок, — видимо, искали припрятанные деньги, которых тут отродясь не было. Кухонный стол, как ни странно, был чист — на нем стояла только пепельница, под которую кто-то подсунул довольно большой конверт из плотной желтой бумаги. При виде этого конверта успокоившееся было сердце опять тревожно забилось, а рука сама потянулась к пистолету, который в сложившейся ситуации, увы, ничем не мог помочь. Конверт был незнакомый, и то, как он лежал — не валялся, как все остальные вещи в квартире, а именно лежал там, куда его специально положили, — наводило на весьма неприятные размышления. Кто-то, разгромив весь дом, позаботился о том, чтобы очистить кухонный стол и пристроить посреди него этот конверт. А сверху этот кто-то поставил пепельницу — предмет, который с высокой степенью вероятности мог в первую очередь понадобиться курящему мужчине, который, вернувшись домой, обнаружил, что его нагло обокрали. Тот, кто положил конверт на стол, для надежности придавив пепельницей, очень хотел, чтобы Шахов заглянул внутрь. Сам Михаил такого желания вовсе не испытывал; желтый конверт вызывал у него страх, словно перед ним находилось взрывное устройство неизвестной конструкции, готовое сработать от малейшего прикосновения. Не без труда преодолев искушение сунуть конверт в мусорное ведро и сделать вид, что его здесь никогда не было, Михаил присел к столу, пододвинул к себе пепельницу, закурил еще одну сигарету и, наконец, взял конверт в руки. Он был увесистый, плотный, словно внутри лежала какая-то брошюра. Шахов отогнул клапан и, запустив пальцы в конверт, вынул то, что лежало внутри. Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять: время мелких неприятностей прошло. Теперь Михаилу предстояло вспоминать о нем, как о днях безоблачного счастья, поскольку то, что лежало в желтом конверте, уже нельзя было отнести к разряду неприятностей. Это была настоящая катастрофа, и Шахов, хоть убей, не понимал, что ему теперь со всем этим делать. Он все еще разглядывал содержимое конверта, щурясь от разъедающего глаза сигаретного дыма, когда где-то рядом зазвонил телефон. Михаил вздрогнул, едва не выронив то, что держал в руках, и сквозь зубы помянул бабу в штанах. Беспроводная трубка обнаружилась здесь же, в кухне, на подоконнике — там, где ей быть не полагалось. Шахов взял ее, нажал клавишу соединения и, стараясь говорить, как ни в чем не бывало (ведь это могла звонить жена, а он еще не придумал, как ей обо всем этом рассказать, и стоит ли рассказывать вообще), произнес в микрофон: — Да, слушаю. Трубка молчала, в ней слышался только слабый шум и потрескивание статического электричества. — Говорите, я слушаю! Алло, вас не слышно! Трубка молчала, и Михаил понимал, что ему не ответят. За последние три недели это был уже пятый или шестой подобный звонок. Но, если раньше он приписывал эти странные звонки неисправностям на линии, ошибкам при наборе номера или простым детским шалостям (когда твоя дочь начинает превращаться из ребенка в девушку, следует быть готовым еще и не к таким проявлениям внимания со стороны мальчишек), то теперь, после получения этого проклятого конверта, все встало на свои места, в том числе и слежка, которая время от времени чудилась ему на протяжении этих злосчастных трех недель. Чтобы не закричать, он стиснул трубку так, что побелели пальцы, и сдавленным от ярости голосом произнес в микрофон: — Слушай меня, подонок. Тебе это даром не пройдет. Я тебя из-под земли достану. Я… В трубке зачастили короткие гудки отбоя. Шахова охватило почти непреодолимое желание со всего маху хватить трубкой о стену, чтобы брызнули пластмассовые осколки, но он сдержался. Эмоции — плохой советчик, особенно в острых ситуациях. А нынешняя ситуация была такой, что острее некуда. Кроме того, телефон еще мог пригодиться — например, чтобы позвонить в милицию. Толку от этого звонка, конечно же, не будет никакого, но и не позвонить нельзя — если оставить все, как есть, его никто не поймет, и в первую очередь жена… Он с силой провел ладонью по лицу, думая, какими словами станет рассказывать обо всем Ольге, и тут в прихожей негромко стукнула дверь, а затем послышались осторожные, крадущиеся шаги.