— Сколько надо, столько и потрачу. — Я делала вид, что уже рассердилась окончательно, и советов не жду. — И всё же? — Он поглядывал на меня в зеркало. Я назвала сумму, в пределах которой собиралась потратиться. Андрей удивлённо вскинул брови. — Ладно, — сказал он, — воля ваша. Он привёз меня в самый крупный антикварный магазин и повёл в конец последнего зала. — Надеюсь, оно благополучно дожидается Вашего прихода… — Голос выдал напряжение. А я поняла: то, что я сейчас куплю, будет настоящим подарком. Только бы оно дождалось! — я запереживала, даже не зная ещё, о чём идёт речь. * * * Мы с Андреем отвезли Егора к бабушке с дедушкой. — В воскресенье мы за тобой приедем, — сказала я, прощаясь с ним. Я видела, что парню не слишком-то охота расставаться с нами. Но бабушка с дедушкой скучали по нему, и я не раз объясняла Егору, что самое малое, что он может сделать для них — это не обделять их своим вниманием. — Они ведь любят тебя, ты для них самый родной человек, — увещевала я в очередной раз, когда мы сели в машину. — Любят, любят… Что же они тогда всё время мучают меня? — Как они тебя мучают? — Я удивилась, но вопрос свой задала спокойным тоном. — Морально. — Егор сидел, насупившись. — Ну-ка, объясни, пожалуйста! — Они говорят, что я должен жить с ними, что никто обо мне так не позаботится, как они. Отцу некогда, у него бизнес, и никакой чужой тёте никогда не будет дела до чужого ребёнка… Что их сын только деньги зря переводит, а они бы бесплатно обо мне заботились… — Понятно… А что ты называешь мучением? Егор вскинул на меня возмущённый взгляд. — А вам бы разве приятно было, если бы кто-то плохо говорил про… про меня, например? — Он опустил глаза и помолчал. — Лично мне неприятно слушать плохое про вас. И про папу тоже. Андрей поглядывал на меня в зеркало, но в разговор не вступал. Егор после некоторых колебаний — я это почувствовала — произнёс: — Я сказал им недавно, что они ещё узнают, кто такая Марина! Я взяла его за руку и машинально отметила: все ногти целы. — Знаешь, Егор, — сказала я, гладя его ладонь, — не стоит никому ничего доказывать. А если тебе неприятно слушать ворчание бабушки с дедушкой, так и скажи: мне неприятно это слушать. — Так я им так и сказал! — Он повернулся ко мне. На лице была безнадёжность. — Прямо так и сказал? — Да! Я сказал: бабушка, мне неприятно слушать, что ты говоришь про папу и Марину! А бабушка сказала… такую глупость сказала… — Он снова отвернулся в окно. — Раньше, говорит, ты хоть на нормального ребёнка был похож. Я говорю: а почему это я сейчас ненормальный? Егор опять смотрел на меня — уже с возмущением на лице. — Потому что, говорит, раньше ты хулиганить умел, как нормальный ребёнок, а теперь интеллигентничаешь много. — Егор ждал моей реакции. — Они думают, что вы меня затюкали! Я обняла его и прижала к себе. — А может, я и в правду, тебя затюкала? — Я засмеялась. — Не, ну вы скажете!.. — Егор всё ещё кипел возмущением. — Раньше они мне говорили… тебя в дурдом нужно отдать, говорили… а теперь, значит, когда я себя веду нормально, я всё равно ненормальный! — А ты бабушку с дедушкой обнимаешь? — А-а… их обнимай, не обнимай… Никакого толку. Они даже обниматься не умеют правильно. Бабушка тискает меня, как маленького и сюсюкает, а дедушка хлопает по спине, как будто я лошадь… — Это было сказано Егором спокойно, без чувств, словно он смирился с положением вещей, которого не изменить. — Я с тобой не согласна! Если бы в этом не было никакого толку, зачем бы люди тогда обнимались?… А они обнимают, как умеют… — Обнимаются только те, кто любит друг друга. — А вы разве не любите друг друга? — Я-то люблю… А они… Это не любовь… — В голосе Егора снова слышались нотки безнадёжности, очень взрослые нотки. — А что, по-твоему, любовь? — Осторожно спросила я. — Любовь?… — Он смотрел в окно. — Любовь это то, что никогда не проходит. Я боялась спугнуть ход его мысли и молчала. И снова поймала в зеркале взгляд Андрея. Егор, казалось, больше не намерен разговаривать. Но мне ужасно хотелось узнать, как он понимает сказанное. И понимает ли. И откуда он взял эту формулу любви — на мой взгляд, наиболее исчерпывающую из всех, когда-либо предложенных человечеством. — Ты думаешь, любовь никогда не проходит? — Конечно. Он произнёс это спокойным голосом, словно продолжение разговора не имело смысла: всё сказано, что ещё можно добавить?… Но Егор всё же решил, что я могу чего-то не догонять, и продолжил: — Ну, разве это любовь, когда тебе говорят: я тебя сегодня не люблю, потому что ты себя плохо ведёшь? Значит, сегодня любовь закончилась! Как мороженое! Да никакая это не любовь! — Парень снова был захвачен предметом. — Любовь же не мороженое! Хорошо себя ведёшь — на, возьми, а плохо ведёшь — нету! Вот он о чём!.. Значит, он ещё имел в виду и безусловность настоящей любви! Похоже, этому его никто не учил. Нет, в его годы мне такое в голову бы не пришло… Да и вообще, пока я не начала своё педагогическое образование, я думала, так и должно быть, нас всех так воспитывали, и родителей наших воспитывали так же: хорошо себя ведёшь — люблю, плохо — не люблю… С самого младенчества мы находимся в таких условиях, когда гордиться собой можно лишь если окружающие реагируют на тебя положительно. Мы усваиваем, что ценность нашей личности устанавливается извне. И это — основная ошибка, уродливая установка, коверкающая нас, всю нашу жизнь. — Я думаю, что они всё равно любят тебя, даже когда говорят, что не любят. — Я ощущала себя адвокатом не только бабушки и дедушки Егора, а всего их поколения… Да и моего тоже. — Так нельзя. — Опять очень спокойно сказал Егор. — Это же любовь! Её нельзя обижать. Больше он не говорил на эту тему. А я не нашла, что бы такое посоветовать ему в отношениях с бабушкой и дедушкой — его интуитивные реакции, ещё не до конца замутнённые «воспитанием», были гораздо мудрее моих советов… Но расслабиться мне парень не дал. Он повернулся ко мне и спросил: — А вам папа что, правда, платит за то, что вы со мной проводите время? Я не поняла, к чему это он, но, следуя лучшим традициям современной педагогики, решила говорить начистоту. — Да. Это же моя работа. — Жаль… — Он отвернулся в окно. — Я думал, он просто так вам деньги даёт. И тут до меня дошло! А ведь я должна была бы понять смысл вопроса, лишь услышав его — не первый день знаю этого парня… И что же мне ответить ему? — Знаешь… я давно бы сказала твоему папе, что мне не нужна зарплата. Но дело в том, что так не принято во взрослой жизни. Каждый получает зарплату за свою работу. И тот человек, который платит другому, уверен, что работа будет выполнена, если за неё заплачено… Я понимала, что всё это звучит как бред в том контексте, в котором задан вопрос: речь идёт о нашей с Егором дружбе, а тут — работа, зарплата… — А если папа перестанет вам платить, вы сразу уйдёте от нас? — Если папа перестанет мне платить, это будет означать, что ему больше не нужен воспитатель для сына. Боже мой!.. Как бы умудриться не расколоть, не поцарапать хрупкие чувства, ещё не тронутые жерновами жизни, лекцией по товарно-денежным отношениям!.. — А если папа скажет, что он нуждается в моей помощи, но ему больше нечем мне платить, я, конечно, останусь с тобой! Егор слушал очень внимательно, на его лице, как обычно в серьёзных разговорах, отражалась активная работа мысли. — Я говорила тебе, что люблю тебя? — Я коснулась рукой его волос.