— Ой, Дункан, какая прелесть! Иди покажи маме. Не знаю, Чарльз. У меня в кабинете они ничего не могли найти. Все, что касалось «Паводка», я давным-давно уничтожил. Единственное объяснение — кто-то им стукнул. — Но кто? — Кто-то достаточно близкий тебе или мне. Достаточно близкий, чтобы что-то узнать. И еще странно, как все это совпало с прошлыми выходными, когда к тебе приезжала Дженни. — Ох, Роберт, не будь идиотом. У них за спиной Энни рассматривала красные цветочки, которые Дункан вырвал вместе с корнями. — Вы приезжаете в Кембридж каждые выходные, Дженни? — Я приехала второй раз. — А давно вы знакомы с Чарльзом? — Больше двух месяцев, — ответила Дженни. — Начало — самое лучшее время, правда? — сказала Энни. Она крутила в пальцах стебельки цветочков. Дункану они уже были неинтересны, он искал что-нибудь еще. Сидя на краю кровати Чарльза, протянуть руку и выдвинуть ящик. Хочу тебя. Энни. Открытка из музея Фитцвильяма. Даты нет. Двое мужчин по-прежнему шли далеко впереди. — Чарльз, подумай как следует. Ты говорил Дженни что-нибудь обо мне или о «Паводке»? — Стал бы я ей о чем-то таком говорить! Роберт, я же ее едва знаю. — Она когда-нибудь оставалась в твоей квартире одна? — Нет. Правда, вчера… но ты-то ходил в полицию в понедельник. — Вы все прошлые выходные провели вместе, так? — Да, и она все время была у меня на глазах. Печатала мою статью. — Где она печатала? — В гостиной, за столом. Я играл ей на пианино. — Весь день? — Ну, не весь день. Мы еще кое-чем занимались. — Чем? — Роберт, а сам догадаться не можешь? — Но не целый же день, Чарльз. Когда она была у тебя в квартире, были такие моменты, когда ты не знал, что она делает? — Ну, не мог же я все время глаз с нее не спускать — но, Роберт, даже если ты прав, что она могла у меня найти?! — У тебя оставалась копия «Паводка»? — Не знаю… слушай, Роберт, ты что, правда думаешь, что я стану подозревать Дженни? Да она и мухи не обидит. Или ты хочешь, чтобы я за ней шпионил? — Ну, мы же не знаем — может, она сама за нами шпионит. У нее была возможность пошарить у тебя в квартире. Представь: она нашла у тебя что-то такое, что ее напугало; она наверняка даже представить не могла, что ты — автор подрывного памфлета. Она поняла, во что вляпалась, — и испугалась, Чарльз. Она вдруг поняла, как мало она тебя знает. Ее воображение заработало, она накрутила себя как могла — и назавтра отнесла находку в полицию. — Она не могла ничего отнести в полицию. — А ты провожал ее на вокзал? — Ради бога, Роберт, что ты несешь?! На каком основании… — Чарльз, они знают про «Паводок». Так что с нами теперь что угодно может произойти. Как-то они узнали. Дженни и Энни теперь говорили о Дункане. Мальчик вприпрыжку бежал рядом. — На следующий год уже в школу пойдет. Может, тогда и я снова выйду на работу. — А вы не думаете второго родить? — Да нет. Я и так вполне счастлива. — Однако Энни не производила впечатление счастливой женщины. — Это ведь Чарльз познакомил вас с Робертом? Энни вспыхнула: — Это вам Чарльз так сказал? — Просто он как-то упомянул, что был дружен и с вами, и с Робертом. Мужчины остановились перед воротами. Дункан помчался к ним, чуть позже подошли и женщины. Створки ворот были обмотаны цепью, на которой висел замок. Чарльз предложил помочь женщинам перелезть через ограду. — А это можно? — спросила Энни. — Не вижу причин, почему нельзя. — Чарльз уже взобрался наверх. — Давай руку, Энни. Дженни наблюдала за тем, как другая женщина взялась за руку Чарльза; он поддерживал ее за талию, пока она забиралась на ворота. Потом Роберт подсадил Дункана; настал черед Дженни. Все в порядке, сказала она Чарльзу, она и сама справится. — Пожалуй, не будем уходить далеко, — сказала Энни. — Дункан уже устал. Еще немножко — и вернемся к машине, поедем обедать. — Я не устал, мам! — Но ты, наверное, уже кушать хочешь? — Не хочу кушать. Они пошли дальше. Роберт и Чарльз теперь приотстали. — Так чего ты от меня хочешь, Роберт? — Будь осторожен, очень осторожен. Убедись, что у тебя дома нет ничего, что можно будет использовать против тебя — обыщи всю квартиру сверху донизу, пока за тебя это не сделал кто-нибудь еще. — Ты серьезно считаешь, что они будут что-то предпринимать? — Это уж им решать. Может быть, все обойдется, настоящих улик у них нет — даже если им принесли копию «Паводка» из твоей квартиры, надо еще доказать, что ты или я имеем к ней какое-то отношение. Ну, лежит у тебя чье-то там сочинение — может, удастся отделаться штрафом. За хранение запрещенной литературы. — Но ведь расспрашивали-то тебя. С чего они взяли, что ты с этим как-то связан? Роберт замедлил шаг: — У меня есть одна версия. Когда я к ним пришел, мне сказали, что они меня не проверяют, что им просто нужна моя помощь, чтобы найти кого-то другого — словом, что им нужны мои показания по совершенно другому делу. А потом стали расспрашивать о Ганимеде. По-моему, они хотели вытянуть из меня сведения о тебе, Чарльз. Если Дженни нашла у тебя дома копию «Паводка» и отнесла ее им, они наверняка заинтересовались, откуда она у тебя взялась, кто это написал, кто распространял, ну и все остальное. И тогда они стали искать людей, кто мог бы рассказать им о тебе как можно больше. И вышли уже на меня. Чтобы я на тебя донес. Думаю, именно этого они от меня и хотели. Конечно, я им ничего не сказал. — А как насчет Дженни? — Чарльз, они используют все возможные способы надавить. Они могут любого заставить на них работать. Она замужем? — Чушь какая. Женщины снова остановились. Дункан заявил, что устал и хочет кушать. Энни сказала, что пора возвращаться к машине. На обратном пути Дункан восседал на плечах у Роберта. Он подобрал где-то длинную травинку, которой щекотал остальных. Однако его игру поддержала только Дженни: она шла впереди Роберта, и с высоты отцовских плеч Дункан дотягивался стебельком травы до ее волос и шевелил их, пока она не делала вид, что ее беспокоит непонятно что, и не начинала ловить травинку, не поворачивая головы. До машины дошли быстро. По дороге почти не разговаривали. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 13 Дорога из Кремоны в Милан и обратно занимает около часа в один конец. Каждый день, с понедельника по пятницу. За неделю набирается прилично часов, проведенных в поезде, — но это все равно лучше, чем жить в Милане. Тем более что в поезде я пишу — мы уже дошли до тринадцатой главы, а я работаю над своей книгой всего лишь месяц! Если так пойдет дальше, я закончу роман еще до лета. Я всегда любил поезда; мои самые ранние воспоминания — как мы с отцом ходили смотреть на паровозы. Неподалеку от дома, где мы тогда жили, как раз проходила узкоколейка. Я почти не запомнил тот дом; смутно помню узор на коврике в прихожей; и еще — как я однажды увидел, как из-под крышки оставленного без присмотра чайника вырываются тугие вьющиеся струйки пара (и этот пар навел меня на мысль, что наш дом и все наши вещи однажды могут сгореть дотла). Зато наши «походы на узкоколейку» я помню гораздо отчетливей. Мы смотрели с холма на рельсы, проложенные внизу, причем всегда старались встать так, чтобы видеть семафор. Вокруг было тихо; я замирал в ожидании, и как рыбак ждет, когда дернется поплавок, так и я ждал сигнала семафора. «Горит! Горит!» — кричал я, когда семафор загорался, и вскоре по рельсам проходил паровоз, выпуская клубы дыма. Я изо всех сил махал ему рукой (за другую руку меня крепко держал отец), и нередко случалось, что машинист, высунувшись из кабины, глядел на вершину холма и махал мне в ответ. Я до сих пор помню этих машинистов — или, может, я помню лишь одного машиниста, чье лицо сохранилось у меня в памяти после стольких лет, но пририсовываю ему разные лица и разные жесты; не важно — так вот, машинист, которого я помню, был одет в синий комбинезон и кепку, и даже с вершины холма я отчетливо видел грязные полосы смазки у него на лице и на руке, когда он мне махал. Может быть, именно поэтому поезда и привлекают мальчишек — ведь машинисту не просто можно ходить по уши грязным, извозиться в грязи с головы до ног — это его прямая обязанность.