— Гражданин Никитин, вы арестованы, — с торжеством в голосе произнес Колычев. Он наставил револьвер на Чеснока. Выражение лица у того не изменилось. Странно, подумал Елисеев, Чеснок словно предвидел эту встречу и подготовился к ней. Вон, какая спокойная физиономия. Ни один мускул не дрогнул. Его выдержке можно было позавидовать. — А вы, простите, кто? — пристально взглянув на Колычева, спросил преступник. — Губрозыск. Мы за тобой уже месяц гоняемся. — Губрозыск… Вот оно что… Ладно, ваша взяла, — вздохнул Чеснок. — Сдаюсь я. И такая была покорность в его словах, что агент на какое-то мгновение допустил ошибку, отведя ствол в сторону от бандита. А может, понадеялся на товарищей из уездной милиции. Никто не ожидал от Чеснока такой прыти. Миг, и револьвер Колычева оказался в густой траве, а сам агент согнулся от предательского удара в пах. Рожнов ткнул штыком, метя в живот бандита, но Никитин успел схватиться за ствол трехлинейки и дернул его на себя. Милиционер, потеряв равновесие, полетел в кусты. И тут же вслед ему прогремел выстрел. Чеснок действовал молниеносно, успев выхватить из кармана шинели «браунинг» и нажать спусковой крючок. Брать живым, вспомнил Елисеев одно из наставлений Колычева. Живым, несмотря ни на что. Губрозыск надеялся через Чеснока выйти на шайку, давно наводившую страх на всю губернию. Время спрессовалось в короткий миг, когда Петр ринулся на Чеснока. Тот уже направлял ствол на милиционера, палец ложился на вороненый спусковой крючок… Елисеев пригнулся, «браунинг» бахнул прямо над головой, сорвав фуражку. Петр головой протаранил грудь бандита, боднув его, словно бычок. Они повалились вместе. Милиционер оказался сверху, увидел перед собой полные злобы глаза, налившиеся кровью. — Получи, сука! Кулак врезался прямо в нос Чеснока, расквасив его и превратив в нечто невообразимое. — Еще, гад! Он ударил бы и во второй и в третий раз, но тут его руку перехватил Колычев. — Отставить! Отставить, кому я сказал! Мне его еще допросить нужно! Петр с трудом оторвался от окровавленной рожи, в которой не осталось и следа от прежней ненависти. Только дикий ужас во взгляде. — Рожнову помоги, — приказал оперативник. — Ему вроде досталось. Он с легкостью поднял Чеснока и завернул его руку хитрым приемом. — Пусти, больно! — взвыл преступник. Агент стукнул его револьвером по ребрам. — Больно ему! — с иронией сказал сыщик. — Сам виноват! Не вздумай трепыхаться — руку сломаю! Только сейчас все вспомнили о Пантюхине. Тот стоял как соляной столб, не в силах пошевелиться. На покрасневшем лице выступила испарина. — Испугался? — с короткой усмешкой спросил Колычев. — Бывает. Я сам, когда в первый раз жулика брал, чуть в штаны не наделал. Он толкнул Пантюхина плечом. — Проснись, тетеря. Закончилось все. — Не закончилось, — сказал Елисеев. — Надо еще эту сволочь в город доставить. И Рожнова до больницы довезти. На минуты счет идет. В подтверждение его слов, раненый застонал. — Успеем, — пообещал Колычев. — Должны успеть. Агент ошибся, Рожнов умер по дороге в больницу. В вещмешке арестованного среди подарков, которые Чеснок вез на свадьбу брату, отыскались украшения, проходившие сразу по нескольким разбойным делам в губернии. Агент узнал по описанию сережки супруги убитого аптекаря. На другой день Петр сажал Колычева на поезд, идущий в Железнорудск. Тот успел узнать у Чеснока все, что было нужно, и теперь рвался в губернскую столицу со свежими новостями. Перед тем, как заскочить в вагон, он крепко пожал руку Елисееву. — Скоро свидимся, паря! — Опять в наши края собираешься? — не понял милиционер. — Нет. Теперь уже ты к нам. Я о тебе слово замолвлю. Нам такие кадры нужны. Жди со дня на день вызова. Глава 2 Прошло две недели. Петр уже запамятовал о словах Колычева, да и, если сказать по правде, не очень-то рвался в город. Нивино было его родиной, здесь он знал всех и все его знали. Жизнь давно наладилась, вошла в привычную колею. Особого смысла что-то менять не было. Служба в милиции его не тяготила. Пусть зарплата и оставляла желать лучшего, и выдавали ее с задержками, однако холостому и малопьющему Петру хватало. Еще и оставалось, чтобы отложить немного на черный день. И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов. Убийства в волости бывали редко, и, уж если и приключилось какое, долго искать душегуба не не приходилось. За редким исключением оно происходило у всех на глазах, и свидетелей хватало. Не поделят промеж себя мужики и парни из соседних деревень во время религиозного праздника, схлестнутся в пьяной драке, а, перед тем как угомонятся, обязательно одного-двух не убьют, так покалечат. По этой причине Петр праздники не любил. Кому веселье, а кому сплошная нервотрепка. Начальник волостной милиции Павловцев тоже недолюбливал праздники. Они портили всю отчетность, за которую он потом получал выволочку из района и уезда. Врать, как это делали некоторые несознательные товарищи из других волостей, Павловцев не научился. Точно так же не умел скрывать свои чувства, и потому, вызвав к себе с утра пораньше Елисеева, разговор начал с трехэтажного ругательства. — Чего материшься, Егорыч? — спросил Петр, удивлено разглядывая не на шутку раздухарившегося начальника. Вместо ответа тот сунул ему мятый листок бумаги. Если б не большая гербовая печать, Елисеев принял бы этот бумажный огрызок за простой кусок обоев. Но, как выяснилось, это было официальное распоряжение из губернии, в котором начальник губрозыска требовал в срочном порядке направить к нему старшего милиционера Петра Елисеева для «усиления штатов». — Может, ошибка? — предположил Петр, возвращая документ. — Скажешь тоже! Там же черным по белому все расписано, кого и куда послать. А у меня самого теперь дыра в штатном расписании! Рожнова убили, тебя в город затребовали! Где я вам замену найду?! Павловцев чуть не рвал на себе волосы, и его можно было понять. До осени 1919-го проблем с набором в милицию не было. Сотрудников не призывали на службу в Красную армию, люди шли в органы внутренних дел с охотой. Вскоре ситуация изменилась. В октябре девятнадцатого года почти треть губернских милиционеров направилась на фронт. Вернулись далеко не все. В итоге начался кадровый голод, сотрудникам пришлось работать за себя и того парня. Даже высокая безработица не сделала службу в милиции привлекательней. Туда шли те, кто искренне желал искоренить преступность и те, кого направили партийные и комсомольские ячейки. К сожалению, хватало и любителей половить рыбку в мутной воде, но с ними боролись самым жесточайшим образом. Совсем недавно по рядам милиции прокатилась большая чистка, много грязных на руку сотрудников оказалось на тюремных нарах, а кое-кто пошел и по расстрельной статье. Павловцев был человеком исполнительным, потому вскоре успокоился, его мысли потекли в деловом направлении. — Ладно. Ничего не попишешь. На сегодня я тебя от службы освобождаю. Ступай домой и готовься. — Спасибо, Егорыч! Я тогда побежал… «И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов». — Давай! Жаль расставаться с тобой! — признался Павловцев. — Чует сердце, навсегда тебя забирают. Уж не знаю, свидимся ли еще… — Свидимся, — засмеялся Елисеев. — Что за похоронные настроения, товарищ начальник! Ты меня будто на тот свет провожаешь! — Для меня разницы никакой. Если там не устроишься, возвертайся смело. Я тебя с огромной радостью назад приму, — пообещал Павловцев. — Когда выезжать, Егорыч? — Написано ж, «в срочном порядке». Завтра отправляйся, чего кота за усы тянуть! Я сейчас все бумаги выправлю. — Понял, Егорыч! Спасибо тебе! Приходи вечером ко мне, отвальную буду устраивать, — пригласил Елисеев. — Обязательно приду. Не каждый день лучшего сотрудника провожаю. Заодно документы принесу. Вечером хозяйка, в чьей избе квартировал Петр, приготовила скромное угощение. Народу пришло немного: служба в милиции не располагала к большим знакомствам, тем более к дружбе. Только свои, близкие, с кем съел не один пуд соли, кому доверял спину. Посидели, поговорили, выпили чуток, закусили. Ближе к полуночи разошлись. Это Елисееву с утра на службу не надо, а оставшимся товарищам теперь тянуть лямку и за него и за погибшего Рожнова. Как всегда, Петр только чуток пригубил из налитой стопки и больше к ней не прикладывался. Не любил он пьяное дело, насмотрелся на всякое. Видел, как водка губит хороших людей и не желал себе такой участи.