— Не за что. Мы совершенно случайно встретились, так получилось, — смутился он. — Папа, — не давая отцу опомниться, заговорила Лиза, — я Петю пригласила к нам завтра на чай. Ну, как договаривались еще в губрозыске… — Скорее уже не завтра, а сегодня, — засмеялся тот. — Все верно, долг платежом красен. Обязательно приходите к нам, Петр. — Да я… я загляну. Всенепременно. — Тогда до свидания! Мы вас ждем, не забудьте! Петр глядел на Лизу, не веря своему счастью. Он понял, что влюблен по самые уши, и такая любовь приключилась с ним впервые. Как бы оно ни сложилось потом, в будущем, он никогда не пожалеет об этой любви. И, засунув руки в карманы, Петр пошел домой. Спать, если получится заснуть. Степановна, открывая ему дверь, с укоризной покачала головой: — Это что ж ты теперь на службе сутками пропадать собрался? Но, заметив счастливую улыбку на его лице, догадалась. — Никак дролечку себе нашел? — ахнула она. — Степановна, ничего не могу тебе сказать. Военная тайна, — засмеялся Петр. — Вот как не дам тебе ужина, отправлю спать голодным — будет тебе военная тайна, — строго сказала старушка, но Елисеев видел, что она ни капельки не обижена, а наоборот, подхватила его шутливую интонацию. Еще через минуту Степановна уже вовсю хлопотала над постояльцем. Достала ухватом из печи истомившуюся за несколько часов кашу, сваренную на парном молоке, нарезала домашнего хлеба. Вытерла тряпкой и без того чистый стол и села напротив Елисеева, с умилением глядя, как тот, не пережевывая, по-солдатски быстро ест. — Эх, — вздохнула она, — здорово тебя, видать, окрутили, парень. От счастья ажно светишься! Девушка-то как, хорошая? — Хорошая, — с набитым ртом произнес Елисеев, но хозяйка его поняла. Степановна довольно кивнула. — Тогда, считай, тебе крупно повезло! Свадьба скоро? Он чуть не поперхнулся, бросил недоуменный взгляд на хозяйку. — Какая свадьба? — Какая-какая! — передразнила она. — Человеческая свадьба. Нельзя девке голову долго дурить. Чувствуешь, что твоя — тащи сразу под венец или куда там по-новому идти надо? — Степановна вопросительно подняла подбородок. — А может, у вас в губрозыске и вовсе жениться запрещено? — Рановато мне еще свадьбу играть, — сказал он. — Мы и знакомы-то без году неделя, да и не знаю пока, чем все сложится. Давай, Степановна, завтра поговорим. Спать охота — мочи нет. — Ну, иди-иди, спи! Кавалер! — Степановна! — Молчу я, молчу, Петя! Покойной ночи! — Покойной ночи! Он разделся, лег на кровать, с наслаждением вытянул уставшее от беготни тело. «А ведь если б не та облава и дурная лихость Лехи-конокрада, кто знает — довелось бы нам встретиться?», — задумался он. Или это судьба, которая, несмотря на все твои ухищрения, обязательно сведет с нужным человеком? Интересно, есть ли на этот счет в трудах у товарища Ленина? Ведь не только же об экономике да политике ему приходилось писать. Наверняка и о любви, и прочих человеческих чувствах — тоже. Вот только спрашивать у старших товарищей, у того же более подкованного Колычева, он точно не станет. Своим умом доберется. Лишь бы время нашлось. В библиотеку пойдет, за книжки сядет. Нельзя перед красивыми девушками чувствовать себя каким-то чурбаном неотесанным. Учиться, учиться и еще раз — учиться! Правильно Ильич когда-то сказал. Глава 15 Как обычно, поезд прибыл в Железно-рудск с опозданием, о чем недвусмысленно свидетельствовали большие часы на вокзальной стене. Но все на свете имеет свойство заканчиваться, даже томительное ожидание. Спустя несколько часов, которые могли кому-то показаться вечностью, прибыл, обдав перрон клубами дыма и пара, старенький паровоз, который с натугом тащил полтора десятка вагонов — от пульмановских спальных первого класса, в синей, облупившейся краске, до теплушек ржавого цвета. Из них стали лихо выпрыгивать красноармейцы и выстраиваться в две шеренги под бдительным руководством совсем еще молоденького краскома в мятой фуражке. Голос у паренька то и дело срывался, предательски пуская петуха. Видно, это был недавний выпускник командирских курсов. Колычев и Елисеев подошли к спальному вагону, в котором, если верить телеграмме, должен был приехать эксперт из Петербурга. Питерские товарищи расстарались, выбив для прежнего сотрудника весьма недешевые билеты. Елисееву было любопытно посмотреть, что же внутри этого роскошного вагона. Никогда прежде ему не удавалось ездить в подобных. Все как-то среди большой толпы, сидя всю ночь напролет, вдыхая густой махорочный дым и слыша храп десятков попутчиков. Но положение обязывало, и он стоял на перроне с каменным выражением лица. Мимо прошли знакомые из транспортной милиции, перекинулись с ним парой слов и двинулись дальше. Пассажиров в спальном оказалось немного, а сам вагон был реликтом из прошлого: слишком роскошный и дорогой для теперешней небогатой публики. Немудрено, что на перрон вышло всего трое пассажиров. Двое навострились к багажному вагону, а третий, безошибочно угадав в паре сыщиков встречающих, сразу направился к ним. — Добрый день, молодые люди, — поздоровался он. — Вы из губрозыска? — Да, — подтвердил Колычев. — А вы — Иннокентий Сергеевич? — Он самый, — улыбнулся мужчина. — Покажите документы, — потребовал Борис. Он с интересом глянул на сухощавого мужчину среднего роста, одетого в тщательно отутюженный шерстяной костюм коричневого цвета, белоснежную накрахмаленную манишку, франтоватый галстук-бабочку в тон и блестящие штиблеты из хорошей кожи. Через левую руку, в которой пассажир держал трость с набалдашником в виде львиной головы, был перекинут легкий плащик. В правой был слегка потертый саквояж. Хворостинин не смутился. Пристроив саквояж под левую мышку, он полез во внутренний карман пиджака. — Как же, все понимаю. Порядок есть порядок. Вот, пожалуйста. — Франт подал Колычеву свое удостоверение. — Везет вам в Петрограде, — вздохнул Борис, возвращая документ. — Все чин чином, даже фотокарточка вклеена. А у нас до сих пор только одна гербовая печать. Приходится ей верить. — Ничего, и до вас в скором времени прогресс доберется, — заверил Хворостинин. — Я могу считать, что все формальности улажены? — Конечно. Как добрались, Иннокентий Сергеевич? — К счастью, вполне благополучно. — Он обвел сыщиков веселым взглядом. — Коли мне выпала честь работать вместе с вами, давайте, что ли, познакомимся. Мое имя вам уже известно, но, прошу извинения, как мне вас звать-величать? А то как-то невежливо с моей стороны… Сыщики представились по очереди. — Борис Колычев. — А по отчеству? — Можно и без него. Зовите Борисом — я не обижусь. — Прекрасно. А вас, молодой человек, как величают? — Петр Елисеев. И тоже без отчеств. — Как скажете, Петр. Очень рад нашему знакомству. — Взаимно, Иннокентий Сергеевич. — Что же, тогда показывайте дорогу. Куда идем? — Хворостинин переложил плащ на другую руку. — Для начала к нам, в губрозыск. А дальше — как начальство распорядится, — ответил Колычев. — Что ж, звучит крайне логично. Прежде мне никогда не доводилось у вас бывать. Любопытно посмотреть, где же я оказался. — Вот по пути как раз и посмотрите город. — Чудесно. Надеюсь, мое любопытство будет удовлетворено сполна. Колычев подал Петру знак, чтобы тот взял у Иннокентия Сергеевича саквояж. — Давайте, я помогу нести. Все же вы наш гость, — сказал Елисеев. — Благодарю. — Хворостинин расстался с чемоданчиком без особого сожаления. — Вижу, что хорошие манеры — отличительный признак вашей молодежи. Приятно, знаете ли, особенно мне, как человеку старого уклада. Смена общественного строя еще не означает отмену хороших манер, не так ли? — Все так, Иннокентий Сергеевич. Втроем они покинули привокзальную площадь и направились к губрозыску. По дороге Хворостинин с любопытством рассматривал местные достопримечательности, задавал много вопросов и вел себя без присущей столичному человеку снисходительности по отношению к провинциалам. — В прежние времена, — рассказывал Колычев, — в наших краях многие известные личности в ссылке побывали. Товарищ Луначарский, товарищ Сталин, Марина Ильинична Ульянова… Всех, пожалуй, не перечислишь. У нас даже музей подумывают открыть. — Как же, наслышан, — кивнул Хворостинин. — Не зря ваш край называли подстоличная Сибирь. — А вы, говорят, — набрался смелости Елисеев, — до революции в царском сыске служили? — Был такой факт в моей биографии. При дактилоскопическом кабинете сыскной части находился. Знаете, сколько через меня пальчиков прошло? Почитай, с каждым известным злодеем приходилось иметь дело. Потом царя-батюшку поперли, пришли господа-временщики и первым делом все наши архивы в пепел превратили. Я тогда с тоски едва не уволился. Думал, все, пошли прахом наши старания, пропала Россия! Потом в октябре настали другие порядки, и мои умения вновь оказались востребованы. Оказывается, большевики прекрасно понимают всю важность нашей работы. Но, — вздохнул он, — есть и среди них такие, для кого я — отрыжка старого мира. Представляете, именно так мне в лицо и сказали. — Представляю, — понимающе кивнул Колычев. — Не от большого ума, уж извините.