— И как его назвали? — Не знаю. — Ставлю пятьдесят баксов, что не Дачесс. Уок осторожно рассмеялся. — Ну да, имя у тебя редкое. Экзотическое. Ты в курсе, что поначалу твоя мама хотела назвать тебя Эмили? — «Шторм должен быть жесток»[3]. — Точно. — Она до сих пор этот стих Робину читает. — Дачесс села, закинула ногу на ногу, потерла бедро. Кроссовки у нее были растоптанные, заношенные. — Скажи, Уок, этот шторм меня сметет? Уок прихлебывал кофе — тянул время, будто ответ на ее вопрос мог оформиться сам собой. — Мне нравится твое имя, — наконец выдал он. — Побыл бы ты в моей шкуре. Родись я мальчишкой, меня назвали бы Сью[4]. — Дачесс откинула голову; перед глазами замелькали яркие полоски. — Она хочет умереть. — Ничего подобного. Даже не сомневайся. — Не пойму, самоубийство — оно про безграничный эгоизм? Или про безграничное самопожертвование? В шесть медсестра отвела Дачесс к матери. Стар казалась тенью на койке. Человеческого в ней было всего ничего, материнского — еще меньше. — А вот и Герцогиня Кейпхейвенская. — Она вымучила улыбку. — Все хорошо. Дачесс молчала. Мать заплакала. Дачесс приблизилась, легла щекой ей на грудь. Подумала: странно, что сердце еще бьется. Так они лежали вместе, пока не взошло солнце. Начался новый день — без света для Дачесс, без обещаний. Насчет последних — и лучше, что их нет. Потому что обещания — ложь. — Я тебя люблю. Прости. В другое время Дачесс, может, и высказалась бы. Но в тот момент ее хватило только на эхо материнских слов: — Я тоже тебя люблю. И не сержусь. 2 Земля обрывалась за гребнем холма. Солнце ползло по лазурному небосклону вверх. На заднем сиденье Дачесс крепко сжала ладошку Робина. На их улице Уок сбавил скорость, возле их дома остановился. Дачесс и Робин вошли первыми, Уок — за ними. Он хотел приготовить завтрак, но в кухонных шкафах было пусто, хоть шаром покати. Уок сгонял в заведение Рози, вернулся с оладьями. Под его улыбку Робин съел три штуки. Умыв брату личико и приготовив для него перемену одежды, Дачесс вышла в парадную дверь. Уок сидел на террасе, прямо на ступенях. Кейп-Хейвен просыпался, как всегда, без суеты. Проехал почтальон, появился Брендон Рок, сосед из дома напротив, размотал шланг и начал поливать лужайку. Ни один, ни другой ничем не выказали, что удивлены — почему, мол, возле дома Рэдли торчит автомобиль Уока? Вот и хорошо, подумала Дачесс. В следующую секунду она поняла: хорошего как раз мало. — Подвезти вас с Робином в школу? — Нет. — Дачесс села рядом с Уоком и зашнуровала кроссовки. — Могу маму забрать домой. — Она сказала, что Дарку позвонит. Истинная природа дружбы между Стар и Уоком была неизвестна Дачесс. Она полагала, что Уок, как и остальные мужчины в Кейп-Хейвене, хочет трахнуть ее мать. Ее взгляд скользнул по двору. Прошлым летом они с мамой задумали устроить настоящий сад. Робин купил леечку и бегал с ней туда-сюда, таскал воду, увлажнял землю. Раскраснелся, запыхался. Посеяли немофилу, мальвы, посадили краснокоренник. Без ухода все растения погибли. — Она не говорила, почему… из-за чего… всё? — мягко начал Уок. — Ну, вчера вечером? Вопрос отдавал жестокостью. А жестокость не свойственна Уоку, считала Дачесс. Такое впечатление у нее сложилось главным образом потому, что тот ничего подобного раньше не спрашивал. Впрочем, ясно, почему сегодня он решился. Дачесс была в курсе насчет Винсента Кинга и тети Сисси. Тетя Сисси покоилась над обрывом, под забором из штакетника, давно выбеленного солнцем. Каждый знал ее могилку. На том конце кладбища хоронили только детей. Тех, чьи жизни оборвал Бог — ага, тот самый, которому молились родители. — Не говорила, — отрезала Дачесс. За их спинами хлопнула дверь. Робин. Дачесс поднялась, пригладила брату волосы, послюнила палец и стерла пятнышко зубной пасты с его мордашки, затем проверила рюкзачок — не забыты ли учебник, дневник и бутылочка воды. Поправила ремешки на плечиках Робина. Мальчик улыбнулся, и Дачесс улыбнулась в ответ. Брат и сестра стояли плечом к плечу, глядя, как уезжает Уок. Когда автомобиль достиг середины улицы, она, длинная, стала визуально короче. Дачесс обняла Робина, и вместе они вышли за калитку. Сосед выключил шланг и двинулся, прихрамывая, по своей территории вдоль забора. Хромота была бы гораздо заметнее, если бы Брендон Рок не прикладывал столько усилий к ее маскировке. Крупный, широкоплечий, загорелый. В ухе серьга, стрижка «каскад», шелковый халат. Брендон Рок любил посидеть на скамейке возле гаража — дверь приподнята, окрестности сотрясает хеви-метал. — Снова мать отличилась?.. Нет, пора, пора звонить в соцзащиту. Казалось, голос, как и нос, в свое время сломали и не вправили. В одной руке Брендон Рок держал гантель, покачивал ею. Правая рука у него была заметно мускулистее, чем левая. Дачесс обернулась. Налетел ветер, распахнул полы халата. Дачесс сморщила нос. — Эксгибиционизм при несовершеннолетних. Я полицию вызову. Под Брендоновым взглядом брат потащил ее прочь. — Заметила, как у него руки тряслись? Я про Уока, — сказал Робин. — Утром человеку всегда хуже. — Почему? Дачесс пожала плечами — мол, не знаю. На самом деле она знала. Стар и Уок переживают по одному и тому же поводу; наверняка Уок справляется с болью тем же способом, что и ее мать. — Вчера мама ничего не говорила, а, Робин? Когда я у себя в комнате была? В школе задали нарисовать семейное древо. Над ним-то Дачесс и корпела, когда Робин заколотил в ее дверь кулачками, когда закричал, что маме снова плохо. — Она фотки повытащила — старые, на которых Сисси и дедушка. Робин вбил себе в голову, что у них есть дедушка. Увидел на фото высокого мужчину — и всё, уже готов. Не самого дедушку, главное, а только снимок! Что из матери слова на эту тему не вытянуть, Робина и не смущало вовсе. Ему нужна была родня. Хотя бы одни имена; все равно они вроде подушки безопасности. Иначе и шагу не ступишь — страшно. Дачесс знала, о чем он мечтает. Чтоб по воскресеньям барбекю жарить с дядюшкой, чтобы с двоюродными братьями в футбол гонять — не хуже, чем ребята из класса. — Ты слыхала про Винсента Кинга? Они как раз переходили Фишер-стрит. Дачесс взяла Робина за руку. — Почему ты спрашиваешь? Что тебе известно? — Что он убил тетю Сисси. Тридцать лет назад. В семидесятые, когда каждый дядька ходил с усами, а мама причесывалась по-другому, чем как сейчас. — Сисси нашей тетей не была. — Была, — просто сказал Робин. — Она совсем как ты и мама. Вы трое почти одинаковы. Дачесс добывала информацию по крупицам. Занималась этим последние несколько лет. В дело шло все — пьяный лепет матери, архивы в библиотеке окружного центра Салинас. И местная библиотека — Дачесс там всю весну трудилась над семейным древом. Линию Рэдли проследила в глубь времен. Уронила книгу на пол, обнаружив свое родство со знаменитым Билли Блю Рэдли. Так и не пойманным, кстати. Повод для затаенной гордости, нечто особенное — этим Дачесс козырнет, когда настанет ее очередь выйти к доске. Зато со стороны отца — большущий вопросительный знак. Вроде крючка, которым пытаешься вытянуть из матери правду, а вытягиваешь скандал. Не раз, а целых два раза мать ложилась с мужчиной, дважды беременела, родила двоих детей, которым светит всю жизнь недоумевать, чья кровь струится в их жилах. «Шлюха» — это слово, произнесенное едва слышно, на выдохе, вылилось для Дачесс в целый месяц домашнего ареста. — Ты знаешь, что его сегодня из тюрьмы выпустят? — Робин говорил почти шепотом, будто страшную тайну раскрывал. — Кто тебе сказал? — Рикки Тэллоу. Мать Рикки Тэллоу работала диспетчером в полицейском участке. — Что еще сказал Рикки?