И даже не оглянулся, когда его уводили. Уок шагнул в утренний свет. Площадь украшала скульптура — женщина на коленях, с головой, склоненной перед непогрешимостью правосудия. Судебный процесс назначили на будущую весну. На обратном пути Уок обливался холодным потом, а что до лихорадки, так она просто выносила мозги. Зеркало заднего вида отражало налитые кровью глаза; Уок пытался их тереть, но стало только хуже. Борода отросла на приличную длину, в ремне пришлось пробить новую дырку. Полицейская форма стала велика, погончики рубашки сползали с плеч. Уок заехал в магазин спиртных напитков, взял шесть бутылок пива. Марта жила на Биллингтон-роуд, на приличном расстоянии от города. Домик у нее оказался почти игрушечный, с белой калиткой, с клумбами по обе стороны от дорожки, с ухоженной лужайкой и многочисленными подвесными кашпо с цветами. В другое время на все эти детали Уок отреагировал бы улыбкой. Внутри было тесно от документов. Каждым дюймом Мартин дом свидетельствовал о бесконечной кропотливой работе, цель которой — защищать малых сих. Уок уселся на крыльце. К тому моменту, как Марта вынесла целое блюдо домашних кукурузных чипсов, он успел осушить две бутылки пива. Хрусткий ломтик обжег ему язык, и Марта рассмеялась. — Жестоко с твоей стороны. — Некоторые любят погорячее. Они пили, сидя близко-близко. Уок начал успокаиваться только к вечеру. Позволил себе всего две бутылки пива, хотя настрой был — напиться в хлам, а еще лучше — вернуться в Фейрмонт и с максимальной доходчивостью, посредством воплей и ругательств, объяснить Винсенту Кингу, какого тот свалял дурака. Марта тянула вино. — Ты должна повлиять на Винсента. Пусть признает себя виновным. Уок потер шею. Напряжение, раз поселившись в верхнем отделе позвоночника, уже не отпускало. — Его дело — безнадежное, сам понимаешь. — Понимаю. — Означает это только одно. Уок поднял глаза. — Винсент Кинг хочет умереть. — А мне что делать? — Можешь сидеть здесь, накачиваться алкоголем и вместе со мной сетовать на злодейку-судьбу. — Звучит заманчиво. Еще варианты есть? — Сам займись его делом. — А я, по-твоему, чем занят? Марта вздохнула. — Ты ломишься в наглухо закрытые двери и понапрасну взываешь к равнодушным — обратите, мол, внимание на нестыковки. А Винсентово дело подразумевает кое-что другое. Тебе надо найти зацепку. Если же ее нет от слова «совсем» — сгодится любой обходной путь. И здесь уже не до этики. Сейчас, инспектор Уокер, все зависит от того, насколько далеко вы готовы зайти. * * * На хайвее разгулялся вихрь, вздыбил душную пыль. Ранний вечер, всего пара пикапов, но изнутри доносится музыка. Возле двери Уок помедлил. Окинул взглядом главную улицу Сан-Луиса. Представил, как Стар привозила сюда, в это заведение, своих детей. Приглушенный свет, неубиваемый запах табака и прокисшего пива. Кабинки пусты, только у барной стойки два посетителя, да еще несколько слушателей окружили импровизированную сцену из крашеных деревянных ящиков. Старик-певец исполняет что-то в стиле блюграсс[27], здорово фальшивит. Впрочем, слушатели довольны — отбивают такт ладонями на собственных ляжках, не забывают пить. Искомого выродка ему описала Дачесс. Уок тогда усадил ее подле себя и расспрашивал, пока голова не отяжелела от подробностей, от событий, которых другой судьбе хватило бы на месяцы, а то и на годы. Интонации Дачесс, точнее их отсутствие, терзали душу — казалось, детства у этой девочки не было вовсе. Бад Моррис, коротко стриженный бородач с крупными, привычными к деревенской работе руками. Заметив, что Уок приближается, Бад закатил глаза, словно проблемы с законом были ему давным-давно предсказаны — и вот начались. — Потолкуем? Бад Моррис оглядел Уока с головы до ног и усмехнулся. Уок хлебнул содовой. По натуре он был застенчив; напористости не добавили ни годы службы, ни полицейский значок. В ушах прямо-таки звенело: не лезь, пусть этим занимаются полицейские штата. Он крепче стиснул стакан. Слова Марты оказались громче. Бад пошел в уборную. Уок — за ним. В дверях вдохнул поглубже, расстегнул кобуру и шагнул к писсуару. Мгновение — и ствол уперся в Моррисов затылок. Всплеск адреналина, дрожь рук и коленей. — Твою мать! — Это Бад обмочил себе джинсы. Уок плотнее притиснул дуло к стриженой голове. Со лба его катился пот, капля повисла на кончике носа. — Господи боже, ладно! Спрашивай давай, псих-одиночка. Уок опустил оружие. — Скажи спасибо, что я тебя не в баре прищучил. Вот бы ты при своих дружках обмочился… Все равно заговоришь у меня как миленький. Бад быстро взглянул на него, перевел глаза на джинсы. Понял, что деваться некуда. Из бара донеслись одобрительные возгласы — старик-певец затянул «Безутешного парня»[28]. — Стар Рэдли, — произнес Уок. Бад сначала вроде не понял, о ком речь, но уже в следующее мгновение протрезвел. — Говорят, у тебя был конфликт с ней и с ее дочерью. Стар пела, а ты руки распустил. Бад качнул головой. — Ничего серьезного. Уока стало потряхивать. Он вообще адекватный — ведет допрос в туалете, угрожает оружием? Или это активные поиски зацепки? — Ну водил я ее проветриться пару раз. — И?.. — Не срослось. Уок снова поднял револьвер. Бад стал пятиться. — Клянусь, не было ничего. — Ты ее бил? — Кто — я? Да никогда. Наоборот, носился с ней как дурак последний. В ресторан на Бликер-стрит повез. Стейк заказал для нее за двадцать баксов. Номер в мотеле забронировал. В приличном мотеле, не в клоповнике каком-нибудь. — А она сказала «нет»… Бад уставился на свои ноги в мокрых и вонючих джинсах. Покосился на револьвер. — Если б просто «нет»! Я не маньяк, я понимаю, когда мне сразу отказывают. Потому что баб кругом — только свистни. А эта Стар… она иллюзию создавала. Прикидывалась, что я ей нравлюсь. А потом — шарах. Не такое «нет», когда, типа, нет, не сегодня, а в другой раз. А вообще никогда. Она так и выразилась: никогда. Каково? Никогда, блин! Главное, кто бы говорил! Недотрогу из себя разыгрывала. Будто про нее мало известно… Ну да ей не впервой парня раскрутить. — В смысле — не впервой? — Я про соседа ее. Однажды я за ней заехал, а он вышел ко мне и говорит: зря время теряешь, все равно не даст. — Что за сосед? — Который через забор от нее живет. Еще вид такой у парня — будто в семидесятых застрял. — Где ты был четырнадцатого июня? Бад ухмыльнулся: мол, врешь, не подловишь. — Я знаю, когда это случилось. В тот вечер Элвис Кадмор пел. Я был здесь, любой подтвердит. Уок вышел вон, растолкал парней у сцены и вдохнул наконец свежего ночного воздуха. Сердце гулко билось о ребра. Он пересек парковку и навис над урной. Его вырвало.