— А он этак глянет мне в глаза и отчеканит: буду. Мол, опасен я для людей. Может, он думал, это благородно — полный срок отмотать. Разумеется, девочку не вернешь, ее близким не легче, но ведь важно само намерение. Однако теперь Дачесс кое-что узнала, и из дальнейших откровений Хэла смогла сделать вывод: Винсент был в опасности. — Какая это боль, господи боже… Младшей дочери лишиться, жену похоронить, а потом еще и мама твоя от меня отвернулась… Все потерял, чем дорожил. Думал, дальше и жить-то незачем. Думал, не переборю горя. — Переборол же. — Потому что сюда приехал. Только здесь дышать и начал. Монтана — она врачует. Сама увидишь. — Стар говорила, есть соотношение между страданием и грехом. Хэл улыбнулся, будто услышал эти слова непосредственно из уст погибшей дочери. — Расскажи о Сисси. Он загасил сигару. — Смерть имеет одно свойство: жил обычный человек, а погиб — стал святым. Только дети ведь безгрешны, их обелять не нужно. Малютка Сисси была — ангел, чудо. Как твоя мама. Как Робин. У Хэла достало ума не сказать: «Как ты, Дачесс». — Рисовать любила. Четвертого июля, когда фейерверк запускали, «ура» кричала. Морковку еще могла съесть, а салат или там горошек — все, что зеленого цвета, — ни в какую. Маму твою обожала. — Я на нее похожа. Я фото видела. Мы трое — Стар, Сисси и я — почти одинаковые. — Верно. И очень красивые. Дачесс сглотнула. — Стар говорила, ты очерствел — ну после Сисси. Ни капли доброты в тебе не осталось. Напивался пьяный. На бабушкины похороны не пошел. — Просто, Дачесс, чтобы переродиться, нужно до исходной точки дойти и обратно отматывать. — Это ты-то переродился? Да в тебе одно дерьмо. — Дачесс говорила тихо и беззлобно. — Это правда, что мама мне про тебя рассказывала? — Думаешь, я своими поступками доволен? Ничего подобного. Я себя корю без конца. — Все сложнее, я знаю. Почему ты не вернулся в Калифорнию? Почему мама запрещала тебе с нами видеться? Что ты натворил, а? В темноте Дачесс разглядела, как дернулся поршнем старческий кадык. — Он уж несколько лет отсидел, когда… когда я прослышал, что будет слушание о досрочном освобождении. Получалось, в тюрьме он только пять лет проведет. Всего пять — за мою Сисси… Чуть ли не целая жизнь прошла — а в голосе боль, словно Сисси погибла несколько дней назад. — Должно быть, я со спиртным перебрал. Явился тот тип и говорит: у меня брат в Фейрмонте. Сделку мне предложил — чтобы, значит, Винсенту срок добавили. Чтобы справедливость восторжествовала. За недорого совсем. Ну я и… Теперь вот думаю: если б время вспять повернуть, хватило бы мне мужества? Отказался бы? Не уверен. — Значит, это все-таки была самооборона — я про человека, которого Винсент убил в тюрьме… — Да. Самооборона. Дачесс длинно вдохнула. Признание Хэла оказалось столь весомо, что ответ никак не формулировался. — Твоя мама узнала. Тогда все и пошло рушиться. Один-единственный поступок, да и был-то четверть века назад — а к чему привел… Дачесс прихлебывала какао и думала о маме. Рылась в памяти: чем бы отогнать ночной холод? Память упорно подсовывала одну картинку: белки закатившихся маминых глаз. — Потому ты и в церковь ходишь? — Надеюсь понять, что движет людьми. Почему они так поступают, а не эдак. Что бы они еще натворили, представься им случай. Допив какао, Дачесс поднялась. Ноги едва ее держали. Подумалось: вот Дарк явится — а Хэл на страже. С винтовкой. В дверях она обернулась. — Как считаешь, почему Винсент на этих слушаниях — ну о досрочном освобождении — говорил, что опасен, что снова закон нарушит? Хэл поднял глаза, взглянул на нее совершенно как Робин. — Бывало, уводят Винсента, а Уок с Кадди, с охранником, друг на друга таращатся — будто совсем ничего им не понятно. Но мне-то Винсент писал. Мне-то он объяснить пытался. Дачесс ждала. — После той ночи, когда Сисси… после того, что Винсент сделал, ему стало ясно: отныне свободы никому из нас не видать. * * * Они двое возле дома Рэдли. Лунного света едва хватает, чтобы Уоку видеть абрис лица Марты, аккуратненький носик, волосы до плеч. Он чувствует тонкий, ненавязчивый аромат ее парфюма. У обоих в руках фонарики. Уок располагал отчетом, где было зафиксировано время звонка в полицию — Винсентова звонка; а также время смерти Стар, определенное коронером. Сомневаться в точности данных не приходилось: Дачесс ехала за подарком по хайвею, несмотря на большой риск; так вот, вся поездка заняла у нее сорок пять минут. Получалось, у Винсента было лишь пятнадцать минут на то, чтобы избавиться от оружия и вернуться в дом Рэдли. Уок с Мартой решили до конца проработать версию, что убийца — именно Винсент; из-за этого Уок всю предыдущую ночь глаз не сомкнул. — Прочешем окрестности. Каждую тропку, по которой он мог пройти, осмотрим. Марта прихватила секундомер. Винсент не уложился бы в пятнадцать минут, если б шагом пошел прятать орудие убийства; нет, ему надо было бежать. Правда, Уок не помнил, чтобы Винсент выглядел запыхавшимся или потным. С другой стороны, из всех образов той ночи память сохранила только лицо Стар — но зато уж его, Уок не сомневался, ему до смерти не забыть. А вообще склероз неминуем. Уок начал вести записи — прикидывался, будто они относятся к работе, а сам отмечал, что уже сделано из намеченного на день, что не сделано, и фиксировал каждый прием лекарств. Они с Мартой направились к пролому в заборе — сколько Уок помнил, столько забор оставался непочиненным. За проломом был скверик — естественная граница между Айви-Ранч-роуд и Ньютон-авеню. Искали под каждым деревом, просвечивали фонариками каждую тропку, шарили в кустах, обследовали цветочные клумбы. Не пропустили и ручей. Конечно, Бойд со своими ребятами и с собаками уже всё здесь осмотрел — но он ведь в Кейп-Хейвене чужой, не то что Уок. Вдруг ему, местному жителю, откроется некая деталь, ускользнувшая от незаинтересованных лиц? Уок закрыл глаза и попытался влезть в Винсентову шкуру. Семь маршрутов плюс вероятные отклонения от последнего из них — и всё впустую. — Да просто у него не было пистолета. Если б был, мы бы нашли. Или, что более вероятно, Бойд нашел бы. — Нестыковочка в их версии, притом серьезная, — Марта кивнула. — Госпожа окружной прокурор будет весьма разочарована. Они вернулись к дому Рэдли, стояли на тротуаре. Марта взяла Уока за руку. Он был близок к отчаянию. Запутался в версиях и вдобавок потерял из виду Дарка. Пробовал звонить — сотовый оказался переведен в режим голосовой почты. Уок оставлял сообщения до тех пор, пока не переполнил виртуальный почтовый ящик. Сердце подсказывало уму: убийца — Дарк, мотив — подставить Винсента Кинга, чтобы заполучить его дом и не только спасти свою строительную империю, но еще и нажиться. Небезупречная версия, спору нет; но в ней хоть логика наличествует — ее, значит, и надо прорабатывать. Что до девочки… слава богу, Хэл — он вроде призрака, ранчо затеряно на просторах Монтаны; короче, дети в безопасности. Вслед за Мартой Уок прошагал до конца Ньютон-авеню, и вдруг Марта потащила его к чужому двору. Перелезла через низенький заборчик, скрытый в зарослях барбариса. — А ты, я погляжу, не позабыла кейп-хейвенские обходные пути… — Этот конкретный открыла мне Стар. Через двадцать минут они были на утесе — звездный купол над океаном, дерево желаний, приходская колокольня вдали — словно заброшенный маяк. — С ума сойти — живехонек наш дуб… А помнишь, как мы под ним целовались и прочее? Уок усмехнулся. — Я все помню. — Ты никак не мог справиться с застежкой лифчика. — Один раз получилось. — Нет, я сама его расстегнула, заранее. Пускай, думаю, Уок себя триумфатором почувствует. Марта уселась под деревом, дернула Уока за руку — мол, давай тоже садись. Оба прислонились к толстому стволу и стали глядеть на звезды. — Я так и не попросила прощения. — За что? — За то, что бросила тебя. — Дело давнее. Мы были почти детьми. — Нет, Уок. По крайней мере, не в глазах судьи. Ты об этом вспоминаешь? — О чем? — О том, что я носила нашего ребенка.