— Это хорошо. — Нынче, например, Дачесс на школьном балу. — Что-что? Дачесс отправилась на танцы? — Это ежегодное событие. Для всех ребят. Эвергрин-Миддл огнями сияет — небось из Колд-Крика видно. Уок рискнул улыбнуться. Если так, Монтана и впрямь способна к врачеванию душ. Ведь сколько навалилось на бедную Дачесс — а она не сломлена; живет как положено обычной девчонке. — Что до Робина, по-моему, он припоминать начал… Уок спустил ноги с кипы бумаг, прижал трубку к уху так плотно, что расслышал тяжеловатое стариковское дыхание. — Пока ничего конкретного. — Он называл какие-нибудь имена? Дарк, например? Хэл, вероятно, уловил мольбу в его интонациях, потому что следующие несколько фраз произнес с максимальной мягкостью. — Да нет же, Уок. Никаких имен. Робин постепенно принимает тот факт, что был в доме, когда убивали его мать. Это нам еще с психиатром повезло. Хорошая женщина — не давит, не допытывается, наводящих вопросов не задает… — Честно говоря, я даже хочу, чтобы Робин ничего не вспомнил. — Насчет этого я ее спрашивал. Она сказала, весьма вероятно, что это событие его память вычеркнула навсегда. — Я за вас переживаю. За всех троих. — Я начеку. С тех пор, как Дачесс увидела машину, по ночам дом караулю. Кто его знает, этого Дарка, — возьмет и вправду приедет… Дачесс не зря боится, по-моему. — Вы и сейчас в дозоре? — А как же. С винтовкой. Если что — сперва выстрелю, потом буду вопросы задавать. Уок вяло улыбнулся. Бессонница брала свое — он теперь соображал туго, словно ночью некто вываливал из головы мысли, втаптывал их в пыль. Днем же Уоку все чаще случалось очнуться от забытья и обнаружить, что он едет по хайвею, а куда, зачем — неизвестно. — Доброй ночи, Хэл. Будьте осторожны. Уок повесил трубку, широко зевнул. Обычно в это время он бывал настолько утомлен, что отправлялся прямо домой и под стакан пива смотрел по И-эс-пи-эн что-нибудь усыпляющее. Но сейчас его одолевало желание встретиться с Мартой — не ради разговора, а просто чтобы не сидеть целый вечер в одиночестве. Он почти набрал ее номер — и нажал «отбой». Ну чем он занимается? Делает гнусные попытки вклиниться в ее жизнь, отлично понимая, что никаких прав на это не имеет. Подумаешь, ему тошно!.. Его ощущения — не повод гадить Марте. Всякий раз при взгляде на Уока она обречена вспоминать самый тяжелый период из своего прошлого — и это не изменится никогда. Уок вышел из кабинета, двинулся по коридору. Полицейский участок был погружен во тьму. — Лия! Вот не думал, что ты до сих пор здесь. Она подняла усталые глаза, даже не попыталась улыбнуться. — Ну да, засиделась. У нас картотека в хаотическом состоянии. Не меньше месяца провожусь, даже если буду работать сверхурочно. — Помочь? — Не надо. Езжай. Эд и не заметит, даже если я вовсе на ночь домой не приду. Уок хотел как-нибудь ее ободрить, но слов не подобрал; впрочем, Лия уже глядела не на него, а в бумаги. Он пошел к дверям. Дачесс Дэй Рэдли, танцующая на школьном балу, — как не улыбаться этому видению, ныряя в тепловатый вечерний воздух? * * * За ними заехала миссис Ноубл. Снегопад набирал обороты, как, впрочем, и слащавость разговора — в частности, на вопрос матери, понравилось ли им на балу, Томас Ноубл заявил, что это был лучший вечер в его жизни. Дачесс неотрывно смотрела в окно. Поля, теперь заснеженные, больше не сливались с тьмой, не тонули в ночи. Взгляд мог продвинуться на целую милю ближе к горам. Достигнув владений Рэдли, миссис Ноубл затормозила у поворота. Аллея была вся в снегу. Хэл не виноват — ему со снегопадом не тягаться, тем более на такой длиннющей аллее. — Ничего, я отсюда пешком дойду, — сказала Дачесс. — Ты уверена, милая? Я бы рискнула, да боюсь, застрянем — до утра не выберемся. — Хэл сейчас на крыльце. Он увидит свет фар и пойдет мне навстречу. Езжайте. Она спрыгнула прямо в снег и побежала по аллее — ни миссис Ноубл, ни Томас не успели выскочить следом. На полпути Дачесс обернулась, махнула им, проследила, как удаляется автомобиль, дальним светом тревожа снежную пелену. Она старалась повыше поднимать ноги в новых туфлях. Снег запорошил амбровые деревья, отяжелил ветви — они клонились к дорожке, Дачесс будто вступила под свадебную арку. Свободная, обновленная, она запрокинула голову. Круженье снежинок, небывалый восторг, слишком огромный, чтобы охватить его взглядом ли, разумом ли. Завтра, подумала Дачесс, будем с Робином валяться в снегу, делать ангелов; снеговиков налепим целую команду — и все чтобы ростом с Хэла, не ниже. Она миновала амбровую рощу. Старый дом в столбе лунного света был как на ладони, и Дачесс улыбнулась сама не зная чему. Может, огоньку в кухонном окошке. Сделала еще шаг — и обмерла. Вот они, следы огромных ботинок — почти запорошенные, но всё еще заметные. И вот он, озноб, вот оно, прикосновение монтанского мороза; целый вечер Дачесс его не ощущала, а теперь захвачена им врасплох. — Хэл, — позвала она едва слышно. Чуть ускорила шаг, подгоняемая ударами сердца и дурным предчувствием. Увидела Хэла на крыльце. Успокоилась. По обыкновению, Хэл сидел на скамейке, держал винтовку между колен. Дачесс замахала ему, заулыбалась. Взлетела по ступеням. Сейчас расскажет, какой отстой этот их зимний бал. И тут она увидела его лицо — бледное, искаженное болью, в бисеринах пота. Хэл дышал с трудом, но улыбку все-таки вымучил. Дачесс медленно приблизилась, осторожно потянула на себя плед. Кровь: плед ее скрывал. — Хэл, твою мать! — выдохнула Дачесс. Он пытался зажать рану, но кровь текла сквозь пальцы быстрой, тугой струей. — Я его подстрелил, — произнес Хэл — уже полупустая бренная оболочка. Протянул руку Дачесс, и кровь, подобно неизлечимой болезни, тотчас перекинулась на нее. Дачесс выпустила руку, бросилась в дом, к телефону. Номер полицейского департамента в графстве Айвер был в режиме быстрого набора. Дачесс сообщила все, что могла. На трубке остались кровавые отпечатки. Она взяла в шкафу бутылку виски, выбежала на крыльцо. — Черт… Бутылка у Хэлова рта. Кашель. Кровь на губах и на бутылочном горлышке. — Я в него попал, Дачесс. Он сбежал, но я его точно ранил. — Молчи. Сюда уже едут. Тебя спасут, потому что знают, как. Хэл поднял взгляд. — Ты же вне закона. — Я — вне закона. Голос ее дрогнул. — Тогда действуй так, чтобы я тобой гордился.