— Как Робин? Печаль в ее глазах — столь глубоко, что никто, кроме Уока, и не разглядел бы. — Робин… он почти перестал говорить. Только «да» и «нет» и еще несколько слов. Нам ищут приемную семью. Пока мы живем у мистера и миссис Прайс. Служим им источником дохода. Ну как же — они ведь нас кормят и спать отправляют в восемь вечера, чтоб глаза им не мозолили. — А Рождество… Произнес — и тотчас раскаялся. Слова неуместнее и вообразить было нельзя. — Подарки мы получили от соцработника. Миссис Прайс даже на Робина не раскошелилась. Уок сглотнул ком в горле. Дачесс отвернулась, снова стала гладить серую кобылку. — Она тоже будет продана, если тот, кто купит ранчо, не захочет оставить ее себе. Надеюсь, ее не заездят. С той ночи она прихрамывает. — Она упала. — Нет, это я упала! — произнесено было с горечью. — Серая не виновата. Она преданная. Не убежала от меня, рядом осталась. Снова пошел снег. Уок выглянул. Худосочный очкарик плелся к машине, ведомый матерью; вытягивал цыплячью шею, чуть вовсе не свернул ее в надежде увидеть Дачесс. Уоку вспомнились юные Винсент и Стар. — Вы, по крайней мере, в своей школе останетесь? — Наша соцработник об этом хлопочет. Знаешь, Уок, кто мы теперь? Случай из практики. Дело номер такой-то. Список черт характера и психических отклонений. — Никакой ты не номер. Ты — вне закона. — Наверное, у моего отца не кровь, а водица. Разбавила густую кровь Рэдли. Я не похожа ни на Стар, ни на Хэла, ни на Робина, ни на Билли Блю. Ошибка единственной ночи. Дурацкое дело, говорят, нехитрое. — Нельзя так о себе думать. Дачесс отвернулась, сказала, будто обращаясь к кобылке: — Никогда мне не узнать, кто я такая. Уок глядел на заснеженную равнину. Вдали, у подножия горы, маячили лоси. — Если я тебе понадоблюсь… — Знаю, можешь не говорить. — Говорю на всякий случай. — Священника, старика, видел? Так вот он однажды, после проповеди, спросил: что такое жизнь? Нас было много, в том числе малыши. Он каждому этот вопрос задавал, по очереди. Ребята в основном говорили про семью и любовь. — А ты что сказала? — Ничего — при Робине нельзя было. — Дачесс кашлянула. — Хочешь знать, что ответил Робин? Уок кивнул. — Робин сказал: жизнь — это когда тебя кто-то так сильно любит, что готов броситься на защиту. — Ты всегда защищала Робина. — И вот к чему это привело. — Сама знаешь — ты не винова… Дачесс вскинула руку: дескать, заткнись. — Полицейские считают, что человек, в которого стрелял Хэл, мертв. — Да, я в курсе. — Они прекратили поиски. Я уверена, что это был Дарк. Только кто меня слушает… Вместе они пошли к автомобилю Уока. — Я думаю о Винсенте Кинге, Уок. Уок хотел, ох как хотел мысленно связать Стар и Дарка; ничего не получалось. — Ты за это не в ответе. — Читать по ее лицу он пока не разучился. — Нет, Уок, на сей раз я в ответе. Он раскрыл было объятия, но Дачесс по-мужски протянула руку. Оставалось ее пожать. — Вряд ли мы встретимся. — Я на связи. — Может, отстанешь уже? — Впервые ее голос дрогнул — едва уловимо, но Дачесс все равно отвернулась. — Вели мне быть хорошей девочкой — как раньше, помнишь? И возвращайся в Калифорнию. У тебя своя жизнь, у меня своя. Мы с вами, инспектор Уокер, пересеклись очень ненадолго и при весьма печальных обстоятельствах и вот расходимся. И не надо делать вид, что отношения продолжатся. Тишина спускалась на древесные кроны, а с них — на землю Рэдли. — Ладно, я поехал. — Ну-ну, я слушаю. — Будь хорошей девочкой, Дачесс. 29 Шелли, их соцработник, красила губы темно-фиолетовой помадой. И волосы тоже красила, причем в три оттенка — и хоть бы один приближался к натуральному. А вообще она ничего, и к ним прониклась; ведет их дело, демонстрируя неподдельное желание помочь. Прослезилась на похоронах человека, которого лично не знала… Они уселись на заднее сиденье ржавой «Вольво-740». Под ногами — смятые банки из-под кока-колы, пепельница полна окурков; правда, если Дачесс и Робин были в машине, Шелли не курила. Когда миновали пруд, Дачесс приникла к окну. Ни этой тихой воды, ни старого дома она больше не увидит. Амбровые деревья; ветви воздеты к небесам. «Вольво» словно не в роще, а под сводами собора. — Вам удобно, ребятки? — Шелли повернула голову, машина дернулась. Дачесс на ощупь нашла маленькую ладошку брата. Робин не вырвался, но и пожатием не ответил. Безучастная, неживая, чуть липкая рука лежала в ее руке. Зеркало отразило печальную фиолетовую улыбку. — Очень трогательное было отпевание, — произнесла Шелли. Миля за милей по заснеженным равнинам; зима длится так долго, что уже и не вспомнить, какой была осень. Хоть бы холод не отпускал, хоть бы выморозил все краски, вернул холсту изначальную белизну… Городишко Сэдлер. От пробора главной улицы на обе стороны ложатся тщательно расчищенные подъездные дорожки. Таунхаусу — лет десять. Прайсовское жилище выделяется штукатуркой пастельного оттенка — словно застройщик, сооружая домики-уродцы на столь прекрасной земле, внезапно устыдился и решил смягчить шок от их идентичности. — Вот и приехали. Как вам у мистера и миссис Прайс? Ладите вы с ними? — Да, — отозвался Робин. — А с Генри и Мэри-Лу подружились? Генри и Мэри-Лу — дети четы Прайс. По возрасту близки к Дачесс и Робину, по сути — существа из другого мира. В церкви, при папочке с мамочкой, паиньки, а между собой шепчутся — Дачесс ведь слышала. Насочиняли про Хэла и пугают друг друга ею, Дачесс, — мол, она с винтовкой в погоню пустилась, человека застрелила — ничего себе девочка! Не водиться с ней, даже близко не подходить! Домашние детки понятия не имеют о тех, кто вне закона. — Вроде того, — сказала Дачесс. Они обнялись на прощание. Дачесс взяла Робина за ручку, повела к дому. Шелли дождалась, пока мистер Прайс откроет дверь, еще раз помахала и оставила их.