39 Уок уселся за рабочий стол, вынул из ящика бутылку «Кентукки олд резерв», отвинтил крышечку и длинно глотнул. Виски обожгло гортань, и Уок зажмурился. Торжества он не чувствовал. Винсент сразу ушел домой. Пока ехали, не разговаривал ни с Уоком, ни с Мартой; ни разу не улыбнулся. Правда, на прощание пожал Марте руку. Уок сказал ей, что она отлично справилась. Затем встретился с ней глазами и увидел: она тоже это понимает. Их победа — по сути пустышка. Недаром госпожа окружной прокурор пулей вылетела из зала суда. Уок отпил еще виски. В ночи поубавилось пронзительного одиночества. Напряжение в плечах отпустило. Организм перестал мучить своего хозяина. Взгляд упал на кипу документов. Преобладали здесь, конечно, незначительные правонарушения; целый год копились, игнорируемые Уоком, — он был занят только тем, что так или иначе касалось Винсента Кинга и Дикки Дарка. Хаос в бумагах, пришло Уоку на ум, пожалуй, единственное, насчет чего они с Мартой не солгали в суде. Он подвинул к себе стопку и принялся листать бумаги. Почерк Лу-Энн; мелкие ДТП, вандализм, предполагаемое вторжение в пределы частной собственности. Уоку было трудно сосредоточиться, а ведь когда-то он подобные делишки разбирал — как орешки щелкал. Попалась пара служебных записок от руководства штата и — совершенно неожиданно — письмо от доктора Дэвида Юто, ответ на звонок. С нарастающим отчаянием Уок пытался сообразить, что это за Юто такой; наконец память сжалилась над ним и всплыло имя — Бакстер Логан, заключенный, которого убил Винсент Кинг; а доктор Юто проводил аутопсию. Уок взглянул на часы. Было уже поздно, однако он набрал номер Дэвида Юто. К его удивлению, старый патологоанатом ответил после первого гудка. Оказалось, он собрался на покой — последнюю неделю дорабатывает, готовится сдать дела преемнику. Он, этот преемник, на двадцать лет моложе, а опыта у него — минус целая жизнь. Состоялся обмен любезностями, после которого Уок перешел к делу — спросил о Бакстере Логане. Старому патологоанатому потребовалась всего минута, чтобы отыскать нужную папку; вот что значит организованный человек. — Инспектор Уокер, что конкретно вас интересует? — Ну… Подробности, наверное. Я бы хотел… — В то время с нас не очень строго спрашивали. Экспертизу ДНК, например, делать было совсем не обязательно. Я просто определил причину смерти — черепно-мозговая травма. Уок сидел, расположив ноги на столе, и потягивал виски. — Вот оно что. Один удар — и готово… — Нет, не один удар; далеко не один, судя по виду погибшего. Уок уставился в свой стакан. — Я отлично помню разговор с Кадди. Он сам мне позвонил, — продолжал доктор Юто. — Разумеется, Кадди тогда был еще желторотый, под началом своего отца работал. Так вот, он сказал мне: не тратьте время на Бакстера Логана — в тюрьме Фейрмонт насильники крайне непопулярны. Поэтому я зафиксировал причину смерти и занялся другим трупом. — Телесные повреждения… Они были… очень серьезные? Доктор Юто вздохнул. — Немало лет прошло, инспектор Уокер, но попадаются такие случаи, о которых всю жизнь помнишь. Короче: у Бакстера Логана были выбиты все зубы до единого; кости обеих глазниц раскрошены, а переносица сломана, да так жестоко, что нос расплющился, словно размазался по лицу. — Но ведь речь идет о драке. Винсент Кинг защищал свою жизнь. — Не знаю, что вы хотите от меня услышать, инспектор Уокер. Конечно, это была драка; но удары продолжали обрушиваться на Логана еще довольно долго после того, как он испустил дух. Уоку представилась Стар, три ее сломанных ребра. Он поблагодарил доктора Юто и повесил трубку. Сглотнул, отхлебнул еще виски. Горло горело, сердце пустилось галопом. Уок поднялся и вышел на улицу. Была уже ночь. Ничего — он просто прогуляется. Бухту пересекала стайка суденышек, на воде плясали световые пятна. Уок двигался размеренным шагом — вдыхал соленый ветер, пытался упорядочить мысли; они же разбегались, трудноуловимые, и подсовывали сцены, которых он предпочел бы никогда не видеть. Например, давних соседей, тех, что жили на Брайвуд-авеню давным-давно, когда юному Уоку принадлежал весь Кейп-Хейвен. В конце Сансет-роуд он остановился передохнуть — и вдруг увидел вдалеке бегущего Винсента. Разглядел даже, что на нем темные джинсы и рубашка. Хотел окликнуть; передумал и поспешил следом, держась на приличном расстоянии. Ибо не представлял, что сейчас чувствует старый друг, выхваченный из лап смерти, оставленный жить. Сансет-роуд забирала вверх; минуты через две Винсент достиг каменной стены, вскарабкался по ней, вдруг, в слабом свете уличных фонарей, явившись на гребне очень четким силуэтом. Шагнул к дереву желаний, но не задержался возле него, лишь наклонился, тотчас снова выпрямился и стал озираться. Поодаль стоял автомобиль с включенными фарами; дальний свет, лучи тянутся к вершине холма. Уок шагнул в тень; Винсент, явно напрягшись, поспешил дальше по улице, также избегая вступать в полосу света, и скоро растворился в ночи. Уок дождался, пока автомобиль тронется, пока исчезнет из виду. Лишь после этого он сам взобрался на стену и спрыгнул в высокую траву. Сначала шарил у корней дерева желаний, как слепой, затем догадался посветить мобильником. У самой земли, почти незаметное, чернело дупло. Встав на колени, Уок запустил в него руку — и вынул револьвер. 40 — Наши астронавты — которые с «Аполлона» — оставили следы на Луне, — говорил Томас Ноубл. — И знаешь, сколько они там продержатся? Как минимум десять миллионов лет. Небо уже не казалось Дачесс бесконечным. Ей было известно насчет душ и пророчеств, насчет чудесного воссоединения и грядущего нового мира. О Робине — как он испугается, когда увидит, проснувшись, что ее нет, — Дачесс старалась не думать. Стыд и боль образовали комок в горле; сглатывая, она едва не вскрикнула. — Куда ты направишься? — Есть одно дело. — Останься здесь. — Нет. — Возьми меня с собой. — Нет. — Я храбрый. Я глаз положил за тебя, потому что… — За это я вечно буду тебе благодарна. Они лежали на траве в ноубловском саду, у дальней изгороди. Лес, что начинался почти сразу за изгородью, умалял их до состояния теней. — Это несправедливо — то, что с тобой случилось, — выдал Томас Ноубл. — Ты как дитя малое. О справедливости вспомнил. — Дачесс закрыла глаза. — Сама ведь знаешь — добра из этого не выйдет. Проклюнулась звездочка. Дачесс не стала загадывать желание. Пускай дети загадывают, а она давно не ребенок. Может, она вообще родилась сразу взрослой. — Странные создания люди, — произнесла Дачесс. — В небо глядят всю жизнь, вопросами задаются: типа, если Бог есть, почему он не вмешивается? Молятся зачем-то… — Просто они верят. Надеются, что однажды Бог поможет. — Иначе жизнь слишком ничтожна, да? Томас на вопрос не ответил, но вдруг прошептал: — Я боюсь, что ты не вернешься. Дачесс молча смотрела на луну. — Было время, когда я спрашивал Бога, почему у всех руки как руки, а у меня култышка. Молился перед сном — чтоб мне проснуться, а рука — нормальная. Толку никакого, сама видишь… — Может, молиться вообще бесполезно? — Останься со мной. Я тебя спрячу. — Нет, я должна кое-что сделать. — Давай я буду помогать. — Тебе нельзя. — Выходит, я должен вот так вот запросто отпустить тебя неизвестно куда? Это смелый поступок, по-твоему? Дачесс нашла полноценную руку Томаса. Их пальцы переплелись. Каково было бы ей на месте этого мальчика? Его проблемы пустячны, его мама жива-здорова, спит в своей постели; будущее лежит перед ним чистым, просторным листом. — Тебя будут искать, Дачесс. — Поищут и перестанут. Невелика птица — беглянка из сиротского приюта… — Нет, ты такая одна. И потом — о Робине ты подумала?