Адри изумленно подняла глаза. Эту маленькую кассу, «фонд», Рамона держала в «Шкуре» для завсегдатаев, которые лишились работы и не могли оплачивать счета. «Фонд» пополнялся за счет чаевых, причем на чай давали больше, чем можно предположить. Теему всегда платил за свое пиво двойную цену, потому что когда-то, когда он был маленьким и выдворил из дома одного из самых злобных дружков матери, кое-кто пришел к ним в дом с таким вот конвертом. Бить ее Теему никому больше не позволил, а став взрослым и организовав Группировку, никогда не забывал щедрости завсегдатаев «Шкуры». – На клюшки и коньки, – сказал Теему. – Или что там еще девчонкам нужно. Адри благодарно кивнула. Когда Теему зашагал к машине, она крикнула ему вслед: – Слушай! Дайте Петеру Андерсону шанс! Может, он найдет способ спасти клуб! Теему захлопнул багажник, в котором так и лежал топор. – Я и даю ему шанс. Не дай я ему шанса, Андерсона бы уже не было в городе. * * * Петер со страхом выпустил дверную ручку, вынул из замка ключ и обернулся. К нему шагал Ричард Тео, одетый в черный костюм, хотя лето было в разгаре. Насколько Петер помнил, они никогда не говорили друг с другом, но он, конечно, знал, кто такой Ричард Тео. И знал, какую политику Тео проводит, и этой политики не одобрял – за агрессивность, за стремление стравить людей между собой. А главное – у Петера не раз возникало ощущение, что хоккей Тео ненавидит. – Добрый вечер, Петер. Надеюсь, я не помешал. – В приветливости Тео было что-то зловещее. – Я могу тебе чем-то помочь? – слегка растерянно спросил Петер. – Нет, но я могу кое-чем помочь тебе. – Чем же? У политика чуть дернулись мышцы, отвечающие за улыбку. – Я могу спасти твой хоккейный клуб. Могу дать тебе последний шанс стать победителем. 12 Я готова здесь сгореть Все люди, посвятившие свою жизнь тому, чтобы достичь вершины, рано или поздно упираются в единственный вопрос: «Зачем?» Потому что если хочешь достичь вершины в чем-то одном, то всем остальным придется пожертвовать. И в тот первый вечер в столичном городе, когда Петер только что проиграл главный матч своей жизни и, раздавленный, вошел в ресторан, которым владели родители Миры, она задала ему тот же вопрос: зачем? Петер так никогда и не смог толком на него ответить, и Миру это бесило, но много лет спустя, когда они уже были женаты и у них родились дети, она вычитала у одного альпиниста цитату столетней давности. Альпиниста спросили: «Почему вы захотели подняться на Эверест?» Альпинист пришел в недоумение, словно не понял вопроса, и ответил как нечто само собой разумеющееся: «Потому что он есть». Мира тогда хорошо его понимала, ведь зачем ей понадобилось учиться в университете, если вся ее родня обходилась без университетского образования? Зачем выбрала юриспруденцию, хотя все твердили, что это слишком трудный предмет? Чего ради? Чтобы удостовериться: она может. Потому что ей хотелось подняться на этот чертов Эверест. Раз уж он есть. И сейчас она поняла, что происходит, может быть, даже раньше Петера. Стоя в доме под дверью, она услышала достаточно из его диалога с Ричардом Тео. Муж будет искать способ спасти клуб и снова сделаться незаменимым. Как всегда. Сидя в прихожей, Мира услышала, как завелся «вольво», и в окно увидела, что Петер уезжает. Бутылка осталась неоткрытой, Мира убрала бокалы в шкафчик, кожа под обручальным кольцом, когда она легла спать, была холодной. Ночь пройдет, утром она проснется и попробует сделать вид, что все хорошо, хотя она знала, что с каждым новым днем до будущего года будет все дальше. * * * Петер уже несколько часов ехал куда глаза глядят. В голове вертелись одни и те же вопросы: «На что он нужен, этот хоккейный клуб? И кому? И какую цену придется за него заплатить?» Но за всеми этими вопросами таились другие. «Что я умею, помимо хоккея? Каким человеком я стану без него?» Он всегда любил только Миру и знал, что она будет на седьмом небе от счастья, если он попросту бросит хоккей. Но в глубине души оставалось сомнение: действительно ли она будет счастлива? Когда-то она влюбилась в мужчину с мечтами и амбициями. Кем он окажется в ее глазах теперь, когда годы прошли, а он так ничего и не добился? Рассветное солнце осветило Бьорнстад; про такие летние утра мама Петера говорила – «Будто Бог Отец пролил на деревья апельсиновый сок». Петер сидел в машине у дверей продуктового магазинчика и крутил, крутил, крутил в голове все одно и то же. Вчера вечером Ричард Тео с места в карьер заявил ему: «Моя политика тебе не нравится, верно?» Петер, поразмыслив, ответил: «При всем моем уважении, я стараюсь держаться от тебя подальше. Ты популист». Тео кивнул; казалось, он совершенно не обиделся: «Популистом бываешь, только пока идешь к победе. Потом ты уже истеблишмент». Увидев во взгляде Петера отвращение, политик прибавил: «При всем моем уважении, Петер, политика – это про то, что мир устроен сложно. Хотя людям вроде тебя хочется, чтобы он был простым». Петер покачал головой: «Ты играешь на противоречиях. Твоя политика провоцирует конфликты. Порождает изгоев». Политик понимающе улыбнулся: «А хоккей? Что, по-твоему, он делает с теми, кто смотрит на него со стороны? Ты хоть помнишь меня по школе?» Петер неловко откашлялся и пробормотал: «Ты вроде был на несколько классов младше меня?» Ричард Тео покачал головой – не сердито, не осуждающе, а почти смиренно: «Мы ходили в один класс, Петер». Петер не знал, хотел ли Тео вывести его из равновесия, но получилось именно так. Когда Петер пристыженно уставился в землю, политик удовлетворенно улыбнулся и просто объяснил, зачем явился к Петеру: «У меня в Лондоне кое-какие контакты. Я знаю, какое предприятие купит фабрику в Бьорнстаде». «Я даже не знал, что она продается…» – выдохнул Петер. Политик смиренно пожал плечами: «Это моя работа – знать то, чего не знают другие. Я и о тебе много чего знаю. И поэтому я здесь». * * * На следующее утро Лео проснулся в пустом доме. Мама оставила ему записку на кухонном столе: «Я на работе, твой папа в клубе, если что, звони. Если понадобятся еще деньги, возьми в комоде. Мы тебя любим! Мама». Лео больше не был ребенком. Он тоже увидел слово «твой». Твой папа. А не мамин человек. Мальчик ушел в комнату старшей сестры, закрыл дверь и свернулся на полу. Под кроватью лежали блокноты Маи, полные стихов и песен; читая их, он плакал по-разному. Иногда плакал ее слезами, иногда – собственными. Мая была не как другие старшие сестры, которые с воплями выгоняют своих младших из комнаты. Когда Лео был маленьким, его отсюда не гнали. Мая разрешила ему спать в ее кровати, перепуганному, когда они подслушали разговор родителей на кухне, горестно вспоминавших Исака. Пол рядом с кроватью Маи всегда оставался для Лео самым безопасным местом в мире. Но теперь Лео стал старше, а Мая все лето сидела в лесу с Аной. Обычно Лео всегда шел за советом к Мае. А теперь не знал, у кого спросить, что делать младшему брату, чью старшую сестру изнасиловали. Или как помочь родителям, которые теряют друга друга. Или что делать с ненавистью. В самом конце блокнота под Маиной кроватью Лео нашел текст под названием «Спичка». Он осторожно вырвал страницу из блокнота и сунул ее в карман. А потом отправился на берег озера. Он все время расчесывал руки, яростно и глубоко. И натягивал рукава свитера до самых пальцев. * * * Возможно, дождливое лето в Бьорнстаде и Хеде дало наконец шанс страстям чуть остыть, но Вильям Лит каждый день исходил по?том. Тренер как-то сказал ему, что никогда не видел, чтобы хоккеист «играл с таким желанием самоутвердиться». Тренер думал сподвигнуть Вильяма на разговор о комплексах, но Вильям истолковал его слова как комплимент. Все свое детство и отрочество он боролся за то, чтобы снова стать лучшим другом Кевина. Когда-то они были лучшими друзьями – в далеком детстве, еще когда катались на педальных машинках возле дома Кевина и играли во флорбол в подвале у Вильяма. А потом они начали ходить на хоккей, и там вдруг возник Беньи. С тех пор Кевин не становился, фотографируясь, поближе к Вильяму. Вильям как мог пытался одолеть Беньи: смеялся над его дешевой одеждой с чужого плеча, дразнил Саночником. До тех пор пока Беньи не двинул санками ему в лицо, что стоило Вильяму передних зубов и уважения раздевалки. Мама Вильяма требовала, чтобы Беньи наказали за «нападение», но клуб ничего не предпринял. Став постарше, Вильям пытался затмить Беньи, хвастаясь девчонками, с которыми якобы переспал, а на каждой вечеринке из кожи вон лез, чтобы казаться Кевину веселее, чем этот саночник-древолаз. Конечно, он врал; он оставался девственником дольше всех в команде. Но именно Кевин как-то вошел в раздевалку и крикнул: «Вильям! Твои девчонки ждут тебя в коридоре!» Вильям смущенно поднялся; в пустом коридоре валялась на полу упаковка из пяти пар носков. Кевин издевательски рассмеялся: «Теперь твоей маме не придется стирать каждый раз, когда тебе приспичит «переспать с девчонкой»!» Вильям никогда не забудет, как ржала тогда вся команда. И громче всех – Беньи. Годами Вильям играл под грузом желания самоутвердиться, а теперь? «Хед-Хоккей» стал для него новым стартом, шансом наконец-то сделаться лидером. Он не собирался оставаться парнем с носками. И пока тем летом шел дождь, Вильям качался, зло поглядывая в ютубовский ролик, в котором горели красные флаги его «Хед-Хоккея». Снова и снова. Он надеялся отыскать хоть какую-то зацепку, чтобы дознаться, что за трусливый крысеныш учинил сожжение флагов, и наконец кое-что разглядел: рука, державшая в ролике зажигалку, была маленькой, рука школьника из средних классов, а когда рукав свитера задрался над запястьем, открылось располосованное, расчесанное предплечье. Вильям позвонил самым крупным парням из своей команды. Они купили сигареты и отправились на берег озера. Спичка Если в темной комнате заперт ребенок боящийся темноты Потому что жизнь такая паскуда а он там совсем один Отопри и нашарь в коробке последнюю спичку ты И зажги ее все равно даже если на пол пролит бензин Всего несколько градусов от дождя до снеговой круговерти Мы строим дома но они сгорают дотла Вы здесь показали мне то чего я страшилась больше чем смерти Теперь я готова здесь сгореть зная что вас обожгла[1]