– Э, да. – А я Андреа. У тебя есть девушка? – Э, нет. – Отлично, теперь ты мне еще больше нравишься. До инвалидности у меня были небольшие комплексы относительно моей фигуры, внешности, а теперь я превратилась в сплошной комок комплексов, что порождает неуверенность в себе, замкнутость и чувство полнейшего разочарования в жизни. Смотрю на Андреа и поражаюсь, насколько она сильная и насколько не зависит от своего диагноза. Кажется, что она живет отдельной жизнью от него. Не знаю, как у нее это получается, но ее выдержке можно только позавидовать. Я лично перестала себя чувствовать девушкой и зациклилась на том, что я паралитик и все остальные люди видят во мне прежде всего паралитика, а уже потом девушку. Андреа и Саймон болтают о том, какие музыкальные группы им нравятся, Брис и Том продолжают смотреть фильм и обсуждают каждое действие Эджкомба, а я полностью погрязла в своих мыслях, которые своим грузом тянут меня на «дно». На очередном часу приветствия в аудитории присутствовали все, кроме Эдриана. Вскоре доктор Хэйз чуть ли не влетает в помещение, такой оживленный, будто только что выиграл в лотерею. Этой ночью я плохо спала, за окном был дождь, который то и дело напоминал мне о себе стуком капель о стекло. Я то просыпалась, то снова проваливалась в сон. И поэтому сегодня мое состояние приобрело отрицательную полярность. – Всем доброе утро, – говорит Эдриан, не переставая улыбаться, – как настроение? По тишине, что повисла в воздухе, можно судить о том, что у всех, кроме Эдриана, настроение, мягко скажем, не очень. Возможно, из-за погоды, а возможно, из-за того, что всем жутко надоело это чувство дежавю, когда каждый прожитый день похож на предыдущий. Ничего не меняется. Ни люди, ни атмосфера. Все замерло. – Сегодня будет необычный час приветствия. Почему необычный? Скоро сами все поймете. А пока выстраиваемся в колонну и следуем за мной. Каждый из нас находится в недоумении, но тем не менее, все, не задавая лишних вопросов, жмут на рычаги своих колясок и направляются за Эдрианом. Спустя несколько минут, мы оказываемся в парке. Воздух пропитан запахом мокрой листвы, небо хмурое, тяжелое, ветер прохладный и мгновенно вызывает дрожь в теле. Мы достигаем ворот центра. – Погода сегодня неприветливая, но она нам не помешает, – говорит Эдриан, заражая всех своим пылким энтузиазмом. Выбираемся за пределы центра, проезжаем мимо церкви. Я не верю в происходящее. Впервые за то время, что я провела здесь, нас куда-то вывозят. Внутри все трепещет, руки устали двигать колеса, но я отодвигаю эту усталость на второй план. Ветер усиливается, в нос ударяет запах соли и водорослей. Мы прибываем на пляж. Здесь абсолютно безлюдно, тихо. Это место полностью поглощает в себя и заставляет забыть об окружающем мире. Подъезжаю к самому краю берега, непослушные волны тянутся ко мне, пропитывая землю солью, а затем бесшумно исчезают в неизвестность. Я вглядываюсь в даль, где небо тонет в горизонте. Для меня исчезают все посторонние звуки, движения. Океан поражает своим величием, своей бесконечностью. Достаточного одного взгляда, чтобы навечно влюбиться в него. Если на свете и есть место, где человек может быть счастлив, то это только там, где есть океан. Перед сном я добираюсь до библиотеки, что находится в западном крыле здания. От огромного разнообразия книг разбегаются глаза, я просматриваю каждую полку, и наконец, останавливаюсь на классическом варианте: Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия». Пару лет назад я прочла ее от корки до корки, да и вообще мне порой кажется, что не осталось больше книг, которые не прочла. Конечно, я глубоко заблуждаюсь, и мне еще понадобится как минимум две жизни, чтобы прочесть книги всех моих любимых писателей. «Ярмарка тщеславия» находится на самой последней полке, до которой мне не дотянуться. Я стараюсь приподнять свое тело, которое в данный момент, как мне кажется, потяжелело килограммов на двадцать. Все мои усилия напрасны, удается лишь зацепиться за край полки. Очередные издержки инвалидности. Я настолько недееспособна, что не могу взять чертову книгу с чертовой полки. И тут я вижу, как чья-то рука берет ту самую книгу, и отдает ее мне. Эдриан. Мгновение я пребываю в растерянности. – С-спасибо. – Не стоит. Я осматриваюсь вокруг – в библиотеке мы одни. – А почему вы не дома? Уже так поздно. – Решил сегодня заночевать здесь, у меня есть кое-какая работа. – Понятно. – Чувствую, как кончики моих ушей пылают. Я подаюсь вперед, к выходу, но затем останавливаюсь и бросаю взгляд на Эдриана, он смотрит в ответ, и в этот момент волна смущения накрывает меня с головой. – Спасибо вам. – Ты вроде меня уже поблагодарила. – Краешек его губ ползет вверх, и на щеке появляется ямочка. – Нет, я за то, что вы сделали сегодня утром. Спасибо, что подарили мне кусочек свободы. Мне это было необходимо. Я разворачиваюсь и покидаю библиотеку, чувствуя, что Эдриан до сих пор смотрит на меня. В соседней комнате снова слышен крик. Время близится к полуночи, я до сих пор не ложилась, проведя весь вечер за чтением книги. Я добираюсь до комнаты Филиппа, подъезжаю к его кровати. Фила трясет так сильно, будто его окунули в ледяную воду. Пот стекает со лба, падает на веки, тело так напряжено, словно через него проводят электрический ток. – Фил, – почти шепотом говорю я, одновременно медленно дотрагиваясь до его «деревянной» кисти. – Фил, успокойся, это всего лишь кошмар. Я рядом, я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Постепенно его кисть разжимается, тело перестает трястись. Вскоре, я понимаю, что сама нахожусь в напряжении, потому что на самом деле мне страшно. Кто знает, на что способен Фил, вдруг в таком состоянии он кинется на меня, ведь он себя не контролирует. Но мои опасения оказываются напрасными. – Что же это происходит с тобой? Фил рассматривает меня с таким любопытством, словно запоминает каждую деталь моего тела. – Эуына, – говорит он. Его челюсти разъезжаются в разные стороны, и поэтому получается невнятная речь. – Да, Джина, правильно. Хочешь, я почитаю тебе книгу? Фил кивает. Я открываю книгу, придерживаю страницы одной рукой, а другой продолжаю держать руку Фила, которая держит мою в ответ. – «Кого же из умерших оплакивают с наибольшей печалью? Мне кажется, тех, кто при жизни меньше всего любил своих близких. Смерть ребенка вызывает такой взрыв горя и такие отчаянные слезы, каких никому не внушит ваша кончина, брат мой читатель! Смерть малого дитяти, едва ли узнававшего вас как следует, способного забыть вас за одну неделю, поразит вас гораздо больше, чем потеря ближайшего друга или вашего старшего сына – такого же взрослого человека, как вы сами, и имевшего собственных детей. Мы строги и суровы с Иудой и Симеоном, – но наша любовь и жалость к младшему, к Вениамину, не знает границ. Если же вы стары, мой читатель, – стары и богаты или стары и бедны, – то в один прекрасный день вы подумаете: „Все, кто меня окружает, очень добры ко мне, но они не будут горевать, когда я умру. Я очень богат, и они ждут от меня наследства.“; или: „Я очень беден, и они устали содержать меня.“». Так мы проводим практически всю ночь. Глава за главой, час за часом. И лишь под утро я чувствую, как мои веки начинают тяжелеть, и мы с Филом одновременно засыпаем. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.