Кондратий Рылеев Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год не выявил победителя и «маленькой победоносной войны не» получилось. Молох войны, как страшное кровавое чудовище, пожирал все новые страны и народы. Русский не одолел германца, но и тевтону не хватило силушки пересилить русского. Германец отвоевал кусочек Польши у самого краешка Российской империи, а русская армия твердо поставила свой сапог на вершины Карпатских гор, согнав австирияков с Галиции. Казалось, что исполнилась вековая мечта великорусского племени: объединить под своим державным скипетром все наследие Киевской Руси. Но враг думал по-иному, и обе силы замерли в ожидании кровавой схватки в следующем году. Николаю в ту пору стукнуло восемнадцать, и парень чувствовал себя совсем взрослым. Поиски Наталки продолжались, но прежнего энтузиазма уже не было, напротив, возникло стойкое ощущение, сто девушка сама не ищет встречи с ним. И если она жива, то появиться не ранее, чем сама этого захочет. В чем причина таких «пряток» он не понимал, но было обидно. Приближалась дата турне по южным окраинам России и волей-неволей поиски должны быть прекращены. Накануне отъезда парень вновь поделился своими сомнениями с Джембазом. Тот неожиданно взорвался: — Ты, паря, уже определись: едешь ты или не едешь, с нами ты или сам по себе. А то «если бы, ба кабы»… тьфу! — старый грек смачно сплюнул на землю желтой, от жевания табака, слюной. — Ты с дворником говорил? — Не-е-т. — протянул Коля. — То-то! А ведь с этого надо было начинать. Дворницкая порода — особая. Они все про всех в своем квартале знают и немало секретов в себе хранят. Ежели, какой непорядок заметят — обязаны квартальному докладывать. На то он и дворник! Коли случилось что, а он молчит — не иначе мзду получил. Последние слова грек произнес в пустоту: Николки уже и след простыл. Ахметку он застал скалывающим лед с тротуара возле соседнего особнячка. — Тебе чего? — спросил он хмуро. А Николай, хоть и готовил вопросы, пока шел сюда, все забыл. Вылетело из головы, поэтому начал он как какая-то мямля: — Мне бы… это… спросить хотел. — Ну, так спрашивай, коли по делу пришел. А нет — так скатертью дорога, неча людей от дела отрывать. — Что случилось той ночью, когда два трупа из соседнего особняка вынесли. Куда пропала девочка, что там жила? Почему не было официального расследования? По мере того как Николай говорил, голос его обретал силу, а мысли четкость. Старый татарин, напротив, ссутулился, прятал глаза и, в конце концов, отвернулся и принялся с удвоенной энергией скалывать лед. Зло бросил через плечо: — Не видал я ничего! А, ну, проваливай, пока я полицию не вызвал. Николка подошел к старику, развернул его за плечо к себе и сильно встряхнул: — Полиция совести твоей не поможет. Рассказывай! Дворник неожиданно сломался, видимо устал столь тяжкую ношу носить в себе. Сбивчиво и торопясь, словно настал его последний час, принялся рассказывать о той трагедии, что до сих пор не давала спать по ночам. Закончил он жалобными всхлипами: — Ох, Аллах не простит грех, что взял я на свою душу. Недолго мне осталось, пусть хоть ты, паря, узнаешь правду. Куда князь девицу дел, по правде, не ведаю, в вот барина и дружка мого энтот аспид заколол, немчура бородатая, точно. И душеньку мою, зореньку мою увел. Под чужим именем ласточка моя в чужих краях обретается. По мере рассказа Николай ощутил, как пусто становиться в его душе. Будто что-то упорхнуло из его тела. Если Кронберг Наталке замену нашёл, то, значит, уверен — подлинная Наташа уже не появится. — Бестолочь, недоумок, сопляк! Даже любимую девушку защитить не смог! — говорил он кому-то, кто сидел у него глубоко внутри, когда он, шатаясь как пьяный, шел обратно в шапито, ставшее для него вторым домом. «Надо же!» — клял он себя. — «Убийца Наталки был у него в руках, и он его отпустил!» В том, что Наталка убита, он ни капли не сомневался. Иначе, зачем этому титулованному убийце весь этот маскарад с подменой девиц? Слез не было, а была бешеная ненависть к кровавому маньяку Кронбергу и досада на себя, что не защитил, не уберег свою любовь. Пока он шёл от прежнего, весёлого и и немного наивного Николки оставалось всё меньше и меньше. Назад вернулся суровый, решительный и ожесточившийся человек. Уже вечерело, теплый мартовский день не способствовал сиденью в тесных коморках придорожной гостиницы с заросшими пылью и паутиной оконными рамами, поэтому почти все члены труппы, повылазили на свежий воздух. Дрессировщик чистил в клетках со зверьем. Его супруга, тоже дрессировщик, кормила своих голубей. Атлеты разминались. Фокусник что-то ковырял возле забора, не иначе мастерил какое-то свое очередное приспособление. Клоуны выбивали свои парики. Гуттаперчевая девочка Лиза в тёмном трико просто прогуливалась по подворью постоялого двора, в котором они квартировали. Джембаз, сидя на крыльце, курил трубку, от удовольствия смежив веки, не забывая при этом зорко следить за подопечными. Все, бывшие в тот момент на подворье, циркачи как по команде обратили к Коле свои лица, на которых был написан немой вопрос. Но глядя на белое как у призрака лицо Николая, плотно сжатые губы и бешенный взгляд, никто не решился задать его. Лишь Джембаз, кряхтя, тяжело поднялся с крыльца и, когда юноша поравнялся с ним, положил руку ему на плечо: — Ну, что ты решил, паря? С нами, или без нас? — Едем! Я готов. — А что девица? — Её нет больше… Убита! За спиной раздался громкий «Ах!» Лизаветы, тотчас закрывшей ладошкой рот. Грек тяжело вздохнул. А Николай, не в силах больше терпеть, опрометью метнулся в свой номер, рухнул на постель, зарылся головой в подушку и попытался заплакать. Ничего не вышло — подушка оставалась суха, лишь могучие плечи юного атлета сотрясала мелкая дрожь. Прошло совсем немного времени, и Николай ощутил ласковое прикосновение. Кто-то нежно, совсем как мама в детстве, гладил его по волосам. Юноша перевернулся на спину и увидел милое, полное участия, лицо Лизы. — Может, тебе чаю или кофея принести? Он только замотал головой в ответ. Рука маленькой гимнасточки между тем продолжала гладить его непокорные вихры у висков. Внезапно она наклонилась и поцеловала парня сперва в лоб, потом — подумав — в губы. Хотела отстраниться, но сильная рука Николки обвила шею девушки, и его губы ответили на девичий поцелуй. Молодая ли сказалась кровь, али Николке требовалось любовное забытье, но любил он в ту ночь Лизаветту неистово. Отрезвление, которое наступило потом, вызвало муки совести. Уже в дороге, мотаясь по городам и весям российского юга, он первое время постарался всячески избегать Лизу. Корил себя за, как ему представлялось, предательство памяти Наталки. Пробовал меньше видеться и разговаривать с Лизетт, что было весьма проблематично, поскольку в перерывах между выступлениями они готовили парный акробатический номер. Девушка не понимала холодности Николая, пробовала даже обижаться на него, но Николай оставался холоден и неприступен. Его душа вообще как будто замерзла и зачерствела. Мир не мил был без его Наталки. Они выступали в новых городах, проезжали интересные и красивые места. Ничего не трогало его душу, не пробуждало интереса к жизни. Только в партийную работу он окунулся с рвением. Посещал явки и передавал литературу, служил связным, истово штудировал книжные постулаты революционного учения. * * * Незаметно весна перешла в лето. Однажды на Троицу они были приглашены на станичные гулянья. Дело было где-то под Ростовом, что на Дону. Большая вода на реке уже спала, но пора покоса еще не наступила. На сочном лугу возле Дона устроили станичники свое празднество. Столы в ряд, выступление циркачей, хороводы и песни девушек в венках из одуванчиков, задорные пляски. Николай не принимал участие в гуляниях. Он просто сидел и смотрел на веселье других. Лиза, словно и не выступала до этого вовсе, так лихо она плясала вместе со станичными девками и молодухами. Хороши были казачки, все как на подбор чернявые, статные, с точеными профилями лиц. Но даже на фоне такого цветника Лизетт выделялась гибкостью стана и изяществом фигурки. Несколько раз девушка, разгоряченная и раскрасневшаяся, с бисеринками пота на коротких, стриженных под мальчика, волосах подбегала к Николаю, брала за руку, пытаясь вовлечь в круг танцующих, но тот оставался на месте, лишь качая головой в ответ. Юноша видел, как посматривают на гимнастку молодые казаки, ловил, искоса брошенные на девушку, ревнивые взгляды станичных девиц, и с неудовольствием отмечал, что сей факт ему положительно не по нраву. Тогда Николай решительно встал и, не оглядываясь на веселое празднество, побрел прочь по берегу реки. Он облюбовал высокую кручу над Доном и устроился на самой ее вершине. Николай просто сидел и глядел на медленно несущий к морю свои воды Дон и вспоминал, как некогда они с Наталкой так же сидели у реки и любовались непрерывно и величаво текущим водным потоком. Только было это под иными небесами, и река звалась по иному — Волгой. — Что не весел друг? — произнес голос рядом с парнем. Коля повернул голову и обнаружил рядом с собой чернокожего Джона. Ничего не ответил, лишь вздохнул. А голос Джона между тем продолжил: — Вот смотрю на тебя, удивляюсь! Молодой парень, ему бы самый раз скакать, да за девками ухлестывать. А он примороженный какой-то, ей-ей словно старик. — Ты же знаешь причину моей кручины. — укоризненно ответил Николай. Вместо ответа Джон снял с головы картуз и достал из под подкладки потрепанный фотографический снимок, молча протянул его Николаю. С фотографии на него смотрела молодая очаровательная негритянка в клетчатом платье. Юноша повертел снимок в руках и с немым вопросом вернул назад Джону. — Жена… была… — с трудом сказал чернокожий гигант. Было видно, что воспоминания даются ему с большим трудом. — А что с ней случилось? — осмелился поинтересоваться юноша. — Ты знаешь, что такое суд Линча? — Примерно, в общих чертах. — В моей стране нас называют ниггеры и мы не имеем никаких прав, всё принадлежит белым. В их руках наши права, наша жизнь и… наши женщины. Кэт работала в одном из лучших публичных домов Нью-Орлеана. А я был молодой начинающий боксер. Мне поклонялись, мною восторгались! По глупости думал, что если есть успех и есть слава, то мне все можно. Мы с Кэти любили друг друга. Я мечтал завести семью, хотел, чтобы Кэт перестала заниматься своим постыдным ремеслом. Когда мы поженились, она пошла к хозяину и сказал, что больше не будет заниматься проституцией. Этот жирный боров поднял крик, потребовал уплаты долга, стал бить мою Кэти. Она отбивалась, как могла, расцарапала его лицо. А когда сбежалась вся округа, ее хозяин заявил, что черная женщина посмела поднять руку на белого человека. Суд Линча — это когда нет суда, это расправа. Мою жену повесили прямо там, на брусе под потолком. А я… Я когда узнал… Я подкараулил этого борова и собственными руками, — Джон простер перед собой две здоровенные руки ладонями вверх, — вот этими руками задушил его. — Джон уткнул свое лицо в ладони и замолчал, заново переживая свое горе. — А дальше что было? — через некоторое время осмелился задать вопрос Николка. Джон отнял ладони от лица, устремил свой взгляд вдаль, словно вспоминая то, что спрятал глубоко-глубоко в своей душе. Затем повернулся к юноше: — А дальше… дальше пришлось бежать на север страны, там, в северных штатах проще затеряться. В Нью-Йорке случай свел меня с Джембазом, который в эмиграции содержал небольшой цирк. Выступал у него в цирке, а в революцию, в шестом году приехал в Россию, страну, где никто не обращает внимания на чистоту крови и цвет кожи. Теперь это моя вторая родина. Знаешь, Коля, я после смерти моей Кэти жить не хотел, один раз Джембаз меня прямо из петли вытащил. Но время залечивает душевные раны. Постепенно ко мне вернулась способность смотреть на мир открытыми глазами, без ненависти и боли. Надо жить, Коля, надо бороться! Юноша вздохнул, понимая правоту и житейскую мудрость чернокожего атлета. А тот продолжал: — Я вижу ее глаза. Она тебя любит, Коля! После этих слов Джон поднялся, по-дружески похлопал юношу по плечу, и побрел прочь. Я Николай еще посидел немного, потом тряхнул своими бронзовыми кудрями, поднялся и зашагал в ту сторону, где наяривала гармошка. Он решительно вошел в круг, где парни с девками лихо отплясывали кадриль, нашел Лизу, развернул ее к себе и поцеловал. Девушка сначала удивлённо, потом робко, а в конце концов пылко ответила на поцелуй, словно давно ждала этого момента. Хоть такое открытое проявление чувств было непривычно для станичных нравов, оно было встречено одобрительным гулом и сдержанными девичьими смешками: в праздник всё можно! А может просто цирковые для станичников были людьми иного сорта, которым с силу их актерской профессии было дозволено более обычного. Лиза сама взяла за руку Николая и повела вдоль берега реки на соседний луг. С той ночи они стали любовниками. * * * На следующее утро Джембаз уединился с наказным атаманом и другими старейшинами. Мимо чайной, где они о чем-то оживленно гутарили, все чаще и чаще, как бы невзначай, проходили молодые казаки. Однако вскоре половой, и одновременно сынок хозяина чайной, умчался с поручениями в несколько куреней, в которых подрастали молодые казаки, коим еще не пришел срок призыва на службу. Вскоре несколько казачков на лошадях, съехались к широкому майдану, заменявшему казакам манеж, и где проходили занятия по вольтижировке. — Ну-ка, сынки, — обратился к станичникам атаман, — Покажите энтим цирковым, шо казаки тоже не лыком шиты, тоже кой чо умеють. Казки, все как на подбор кровь с молоком, показали свое мастерство удалого казацкого наездничества. Получилось впечатляюще. — Пойдет! — скупо оценил их умения хозяин цирка. — Наездникам и коням, конечно, подучиться малость надо будет. По круглой арене — это вам не на манеже строй держать, и не в чистом поле. Джембаз не спеша раскурил трубку, сделал несколько затяжек и выпустил кольца дыма. Потом показал трубкой на троих самых молодых и статных хлопцев: — Вот эти. А четвертым пойдет к ним мой. — и он, также как и ранее на казаков, ткнул трубкой в Николая. Дружный хохот был ответом Джембазу. — Нешто мужик-лапотник с конем сладить? Нешто супротив силы казачьей справится? — утирая выступившие от смеха слезы, говаривал старый казак. — Мои мальцы сызмальства на коне. И отцы, и деды их. А мужик што? Только что пахать на лошадях-то. Кровь ударила в лицо Николаю. Он подошел к одному из отобранных казаков, взял под уздцы его коня: — Ну-ка, дай попробую. — Попробуй! Сдюжь! — снисходительно ответил казак и осклабился. Николай лихо вскочил на коня и постарался повторить продемонстрированное казаками. У себя в Васильевке он слыл одним из лучших наездников, да и Дед их с Наталкой натаскал изрядно. У него почти все получилось, хоть и не было в его движениях той легкости и естественности, что присутствовала в каждом казаке, которые словно родились в седле. Но даже и этого оказалось достаточно, чтобы в глазах станичных хлопцев появилось что-то похожее на уважение. — Ну вот и ладно, сговорились. — говорил Джембаз, ударяя по рукам с атаманом. — К осени в Москву и Петроград поедем, хлопцы твои хоть столичную жизнь увидят, нагуляются, пока в армию не призвали, а то ведь война, сам понимаешь. — На все воля Господа! — степенно отвечал станичник.