Глава первая Перед уходом Ханна спросила, точно ли со мной все будет в порядке. Она и так задержалась на целый час — колледж уже закрылся на зимние каникулы, и все ушли, остались только сторож и смотритель. Она собрала груду белья для стирки, отправила e-mail и порылась в своем тяжеленном учебнике по психологии, чтобы проверить, правильно ли ответила на экзаменационные вопросы. Ей уже совсем нечего было делать, так что пришлось поверить мне на слово, когда я ответила: «Да, все будет хорошо». Я помогла ей спустить сумку на первый этаж. Она крепко и сдержанно меня обняла, а затем сказала: — Мы вернемся от тети двадцать восьмого. Приезжай на поезде, сходим на мюзикл. Я пообещала так и сделать, хотя вовсе не была уверена, что сдержу слово. Уже вернувшись в комнату, я обнаружила запечатанный конверт, который она успела тайком прислонить к моей подушке. И вот я одна в пустом здании, гляжу на свое имя, выведенное красивым почерком Ханны, и стараюсь не позволить этой мелочи выбить меня из колеи. Есть у меня пунктик насчет конвертов. Не хочу его открывать. Я даже прикасаться к нему не хочу, но твержу себе, что внутри наверняка какая-нибудь милая ерунда. Рождественская открытка. Может, с персональным посланием, а может, всего лишь с подписью. Что бы там ни было, это точно совсем не страшно. Общежитие закрывают на месяц каникул, однако куратор помогла мне остаться здесь на праздники. Администрация колледжа этому не обрадовалась. «Разве у тебя нет семьи? — спрашивали они. — Или друзей, у которых можно погостить». На это я твердила одно: «Теперь я живу здесь. И буду жить до выпуска». В конце концов они сдались. Пару дней назад под моей дверью появилась записка от управляющей общежитием. Она оставила контакты смотрителя и сообщила, что он будет здесь все каникулы. «Свяжись с ним, если что-нибудь понадобится, — писала она. — Что угодно». Калифорнийское солнце — вот что мне может понадобиться. И улыбка поубедительнее. Безо всех этих звуков — голосов, шума телика, плеска воды из крана, журчания слива в туалете, гула и писка микроволновок, шагов и хлопков дверью — общежитие стало каким-то новым и чужим. Я прожила тут три месяца, но только теперь заметила шум обогревателя. Щелчок — и волна теплого воздуха. Сегодня в целом здании ни души. Завтра на три дня приедет Мейбл, а потом я снова останусь одна до середины января. Ханна вчера сказала: — Если бы я жила месяц в одиночестве, то начала бы медитировать. Врачи доказали, что это снижает давление и улучшает работу мозга. Даже иммунитету помогает. Через несколько минут она вытащила из рюкзака книжку: — Вот, наткнулась недавно в магазине. Можешь почитать ее первая, если хочешь. Она бросила книгу мне на кровать. Сборник эссе об одиночестве. Я знаю, почему она волнуется за меня. Мы познакомились через две недели после смерти Дедули. Когда я впервые переступила порог нашей общей комнаты, то выглядела оглушенной и одичавшей. С тех пор Ханна успела ко мне попривыкнуть; пусть так и остается. Это нужно и ей, и мне. * * * Прошел всего час, и вот уже первое искушение: теплая постель, подушка и плед из искусственного меха, который мама Ханны привезла на выходных. Все они словно шепчут: «Приляг. Никто не узнает, если ты весь день проваляешься в кровати. Никто не узнает, если ты будешь ходить в одних трениках целый месяц, жевать еду перед телевизором и вытирать руки о футболку. Можешь бесконечно слушать одну песню, пока она не лишится смысла. Можешь проспать хоть всю зиму». Надо только пережить приезд Мейбл, а потом я могу делать все, что хочу. Могу скроллить твиттер, пока экран не поплывет перед глазами, могу раскинуться в постели, как какой-нибудь персонаж Оскара Уайльда. Могу раздобыть бутылку виски (хоть и обещала Дедуле, что больше не буду), и от него внутри все заполыхает, углы комнаты смягчатся, а воспоминания выпорхнут на волю. Вдруг я снова услышу, как он поет, если все остальное затихнет? Но именно от этого Ханна и хотела меня уберечь. У сборника эссе мягкая обложка цвета индиго. Я открываю эпиграф и сразу вижу цитату Уэнделла Берри[1]: «Среди людей мы измучены борьбой и не знаем покоя». Люди, которые окружали меня последние месяцы, отправились сквозь жгучий мороз к родителям, в дома с потрескивающими каминами, или улетели на тропические острова, где фотографируются сейчас в бикини и с шапкой Сайты на голове — чтобы позже отправить снимки друзьям с пожеланием счастливого Рождества. Что ж, поверю мистеру Берри на слово и постараюсь отнестись к их отсутствию как к возможности отдохнуть. Первое эссе посвящено природе. Об авторе я ничего раньше не слышала, но впервые за долгое время меня успокаивает такое чтение. Вот уже несколько страниц он описывает озеро: рябь, блики солнца на воде, крошечную гальку на берегу. Потом переходит к плаванию и невесомости; все это мне знакомо. Я бы даже осмелилась выйти на мороз, будь у меня ключи от закрытого бассейна. Если бы я могла начинать и заканчивать в нем каждый день этого одинокого месяца, мне было бы гораздо лучше. Но я не могу. Так что читаю дальше. Автор пишет, что природа позволяет нам побыть наедине с собой. Что озера и леса существуют и у нас в голове. Закройте глаза, говорит он, и ступайте туда. Я закрываю глаза. Обогреватель выключается, и я жду, куда приведут меня мысли. Постепенно перед глазами возникает картинка: песок, прибрежные водоросли и обкатанные водой осколки. Чайки и песчанки. Раскатистый звук, а потом — волны, которые стремительно обрушиваются на берег и отступают назад, растворяясь в океане и небе. Я открываю глаза. Это уж слишком. * * * За окном луна сияет серебром. На блокнот падает свет настольной лампы: сейчас это единственная горящая лампочка на сотни комнат общежития. Я составляю список того, чем можно заняться после отъезда Мейбл: Начинать утро с чтения «Нью-Йорк Таймс» в интернете Покупать еду Варить супы Ездить на автобусе в торговый центр / библиотеку / кафе Читать про одиночество Медитировать Смотреть документалки Слушать подкасты Искать новую музыку… * * * Я наполняю чайник водой из-под крана в ванной и завариваю лапшу. Пока я ее жую, загружается аудиокнига о медитации для начинающих. Включаю ее. Отпускаю все мысли. Позже я пытаюсь уснуть, но не могу перестать думать. Все кружится, точно в водовороте: слова Ханны о медитации и бродвейских мюзиклах; смотритель, от которого мне может понадобиться «что угодно»; Мейбл, которая как-то доберется сюда — в дом, где я теперь живу, и снова вдруг войдет в мою жизнь. Я даже не представляю, как скажу ей «привет». Не знаю, как буду себя вести: смогу ли улыбнуться, да и должна ли. Все эти мысли проносятся у меня в голове под беспрестанные щелчки обогревателя, и, чем сильнее усталость, тем громче кажутся звуки. Наконец я зажигаю прикроватную лампу и беру сборник эссе. Можно было бы повторить то упражнение, но на этот раз остаться на твердой земле. Я помню секвойи — такие громадные, что нам, совсем уже взрослым, приходилось впятером распластываться по стволу, чтобы его обнять. Под деревом — папоротники, цветы и влажная черная земля. Но я не доверяю своему разуму блуждать по парку секвой. К тому же прямо сейчас на улице под снегом стоят деревья, которые я еще никогда не обнимала. Здесь моя история началась лишь три месяца назад. Отсюда я и начну. Я вылезаю из кровати и натягиваю треники поверх леггинсов, а на водолазку надеваю безразмерный свитер. Тащу стул к двери, а затем через весь коридор — до лифта. Нажимаю кнопку последнего этажа. Там вытаскиваю стул из кабинки и приставляю его к огромному арочному окну башни. Здесь всегда тихо, даже когда в общежитии полно народа. Я сажусь у окна: ладони на коленях, ступни на ковре. Снаружи — луна, силуэты деревьев, здания колледжа, фонарные пятна на дорожке. Теперь все это мой дом — и будет моим домом, даже когда Мейбл уедет. Я позволяю горькой правде и странному спокойствию проникнуть в меня. Глаза щиплет, в горле ком. Хотелось бы мне хоть как-то смягчить свое одиночество. Хотя «одиночество» — не очень подходящее слово. Оно должно звучать гораздо страшнее. Но лучше смириться с ним сейчас, чтобы оно не застало меня врасплох, не парализовало, не загнало в тупик. Я делаю вдох. Выдох. И продолжаю разглядывать эти незнакомые деревья. Я знаю, где я, знаю почему. Знаю, что Мейбл приедет завтра — хочу я того или нет. Знаю, что я всегда одинока, даже в окружении людей, и потому перестаю сопротивляться растущей внутри пустоте. Темно-синее небо и яркие ясные звезды. Ладони понемногу согреваются. Можно по-разному переживать одиночество — это я знаю наверняка. Я делаю вдох (звезды и небо). Выдох (снег и деревья). Можно по-разному переживать одиночество, и в прошлый раз было совсем по-другому. * * * Утром все иначе. Я сплю почти до десяти и просыпаюсь от тарахтения смотрительского грузовика — он расчищает снег где-то под моими окнами. Я принимаю душ, одеваюсь; в окна льется солнечный свет. Выбираю плейлист и подключаю колонки Ханны к своему компьютеру. Комнату наполняют звуки акустической гитары и женский вокал. Я беру электрический чайник и распахиваю дверь, направляясь в ванную. Песня следует за мной. Я оставляю двери открытыми. Раз уж я здесь одна, то и пространство должно быть полностью моим. Пока в чайник льется вода, я смотрю в зеркало и пытаюсь изобразить улыбку, с которой встречу Мейбл. Эта улыбка должна выражать сразу и радость, и сожаление. Такая многозначительная улыбка, которая передаст все, что мне нужно сказать, но так, чтобы слов не потребовалось. Я выключаю кран. В комнате я включаю чайник и беру желтую миску, которая с прошлого вечера сушится кверху дном. Насыпаю в нее мюсли и заливаю остатками молока из минихолодильника, встроенного между нашими с Ханной столами. Затем пью свой утренний черный чай. Мейбл приедет через семь с половиной часов. Я отхожу к двери, чтобы взглянуть на комнату ее глазами. К счастью, Ханна добавила немного ярких красок, но между нашими половинами сразу заметен контраст. Мой стол выглядит совсем голым — на нем лишь цветочный горшок и посуда. Пару дней назад я продала все учебники за прошлый семестр и не хочу, чтобы Мейбл увидела у меня одну только книгу об одиночестве. Я убираю ее в шкаф, в котором все равно остается полно места. Потом оборачиваюсь и замечаю самое худшее — свою совершенно пустую пробковую доску. Если с улыбкой я и не могу ничего поделать, то уж это исправить мне под силу. Я бывала в комнатах у других девчонок и знаю, как должна выглядеть доска. Стену Ханны я тоже рассматривала уже много раз. Мне понадобятся строчки из песен и книг, а еще цитаты знаменитостей. Фотографии, сувениры, билеты с концертов, шуточки, понятные только «своим»… Почти ничего из этого у меня нет — зато есть ручки, бумага и принтер, который мы с Ханной делим на двоих, так что я что-нибудь придумаю. Мы с Ханной любим по утрам слушать одну конкретную песню. Я вырезаю из бумаги квадратик и лиловым фломастером пишу по памяти ее припев.