— В парке? — Да, в парке. Я еще пыталась накрасить тебе ногти, потому что ты захотела маникюр как у меня и получилось отвратно. Она пожимает плечами: — Ничего такого ужасного не помню. — Нет, ничего ужасного и не было. Только мои маникюрные способности. — А по-моему, было весело. — Конечно, весело. Потому-то мы и подружились. Ты думала, что я смогу сделать тебе нормальный маникюр, а я опозорилась, но мы так много смеялись, что с этого началась наша дружба. Мейбл прислоняется к двери и смотрит в дальний конец коридора. — Нет. Все началось с первого урока английского, когда брат Джон попросил нас проанализировать какое-то глупое стихотворение. Ты подняла руку и сказала что-то настолько умное, что стихотворение даже перестало казаться мне дурацким. И я поняла, что хочу познакомиться с тобой поближе. Правда, я понятия не имела, как завести разговор с девчонкой, которая говорит такие умные вещи. С тех пор я искала повод поболтать, и я его нашла. Она никогда мне об этом не рассказывала. — Дело было вообще не в маникюре, — добавляет Мейбл и качает головой, словно сама эта мысль кажется ей абсурдной, хотя для меня тот маникюр всегда был частью нашей истории. Потом она отворачивается и заходит в комнату. * * * — Что у тебя обычно на ужин? — спрашивает она. Я показываю на стол, где рядом с электрическим чайником валяются упаковки лапши. — Что ж, давай ее заварим. — Я купила нормальной еды, — говорю я. — Внизу есть кухня, на которой можно готовить. Она качает головой. — Сегодня был долгий день. Лапша сойдет. В ее голосе сквозит безмерная усталость. Усталость от меня и от того, что я не говорю с ней о главном. Я привычным маршрутом иду за водой в ванную, затем включаю чайник на столе и ставлю рядом с ним желтые миски. Вот еще один удобный случай. Я все пытаюсь придумать, с чего же начать. Но Мейбл меня опережает. — Мне надо тебе кое-что рассказать. — Давай. — Я встретила кое-кого в колледже. Его зовут Джейкоб. Я не могу скрыть удивления. — Когда? — Около месяца назад. Помнишь то тысячное сообщение, на которое ты решила не отвечать? Я отворачиваюсь, сделав вид, будто проверяю чайник. — Мы вместе ходим на лекции по литературе. Он мне очень нравится, — продолжает она уже мягче. Я дожидаюсь первых клубов пара и спрашиваю: — А он знает обо мне? Она молчит. Я заливаю сухую лапшу кипятком. Открываю пакетики с приправой. Посыпаю сверху. Перемешиваю. Теперь остается только ждать, так что я вынуждена повернуться к Мейбл. — Он знает, что у меня есть лучшая подруга по имени Марин, что ее вырастил дедушка, которого я любила, как своего собственного. Он знает, что через несколько дней после моего отъезда в колледж Дедуля утонул и что с той самой ночи моя подруга Марин ни разу не разговаривала ни с кем из близких. Даже со мной. Я вытираю слезы тыльной стороной ладони. Я жду. — И он знает, что к концу наши отношения… стали сложнее. И он это принимает. Я пытаюсь вспомнить, как мы раньше разговаривали о парнях. Что бы я на это ответила? Наверно, попросила бы показать его фото. Уверена, у нее в телефоне десятки его снимков. Но я не хочу на него смотреть. Надо хоть что-нибудь сказать. — Кажется, он хороший, — произношу я и только потом понимаю, что она толком ничего о нем не рассказала. — Ну, то есть я уверена, что ты выбрала хорошего парня. Я чувствую ее взгляд, но не могу больше выдавить ни звука. Мы едим в тишине. — На четвертом этаже есть комната отдыха, — говорю я, когда миски пустеют. — Если хочешь, можем посмотреть кино. — Я правда очень устала, — отвечает она. — Думаю, лучше поспать. — Да, конечно. — Я смотрю на часы. Девять с чем-то, а в Калифорнии на три часа меньше. — Твоя соседка не будет против? — спрашивает она, указывая на постель Ханны. — Нет, конечно. — Я с трудом выговариваю слова. — Отлично. Тогда пойду готовиться ко сну. Она берет косметичку и пижаму, поспешно хватает телефон, как будто я этого не замечу, и выскальзывает из комнаты. Ее долго нет. Проходит десять минут, потом еще десять, и еще. Мне остается только сидеть и ждать. Я слышу смех. Затем ее тон становится серьезней. Она говорит: «Нет, не волнуйся». Она говорит: «Обещаю». Она говорит: «И я тебя люблю». Глава пятая МАЙ Я переписала все отрывки о призраках, которые смогла отыскать, затем разложила листы на журнальном столике, рассортировала их и перечитала каждый текст раз десять. Я начала понимать, что сами по себе призраки не так уж важны. Как заметила Мейбл, они просто слоняются на виду у героев. Дело не в призраках, а в их словах. Призраки сказали гувернантке, что она никогда не познает любовь. Призрак сказал Джейн Эйр, что она одинока. Призрак сказал семье Буэндиа, что их худшие страхи сбудутся: они обречены повторять свои ошибки. Я набросала несколько заметок, затем взяла «Джейн Эйр» и растянулась на диване. Я читала ее бессчетное множество раз, как и другую свою любимую книгу — «Сто лет одиночества»[14]. Последняя увлекала меня магией и образами, сюжетными хитросплетениями и размахом, а «Джейн Эйр» заставляла сердце биться чаще. Джейн была так одинока. Она была сильной, и честной, и настоящей. Я обожала обе книги, но каждую — по-своему. Я дочитала до момента, когда Рочестер собирается сделать предложение, как вдруг услышала, как Дедуля внизу поворачивает ключ. Спустя мгновение он зашел в дом, что-то насвистывая.