* * * День первый 1 Во вторник, 27 сентября 1938 года, без нескольких минут в час пополудни, мистера Хью Легата из дипломатического корпуса его величества проводили за столик рядом с высоким, от пола до потолка, окном ресторана «Риц» в Лондоне. Он заказал полбутылки шампанского «Дом Периньон» урожая 1921 года, бывшего ему не средствам, развернул номер «Таймс» на странице семнадцать и в третий раз принялся перечитывать речь, произнесенную накануне Адольфом Гитлером в берлинском дворце спорта «Шпортпаласт». ВЫСТУПЛЕНИЕ ГЕРРА ГИТЛЕРА ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРАГЕ МИР ИЛИ ВОЙНА? Время от времени Легат поглядывал через обеденный зал на входную дверь. Быть может, ему просто казалось, но гости и даже официанты перемещались по коврам, устилающим пол между стульями с матово-розовой обивкой, с какой-то нехарактерной подавленностью. Никто не смеялся. Неслышимые за толстым листовым стеклом, сорок или пятьдесят рабочих — некоторые по причине духоты разделись по пояс — копали в Грин-парке узкие траншеи. Во всем мире теперь не должно остаться сомневающихся, что это говорит не один человек, не один вождь, но весь немецкий народ. Я знаю, что в этот самый час весь народ, миллионы людей, соглашаются с каждым моим словом. (Крик «Хайль!».) Легат слышал эту речь по трансляции Би-би-си. Стальная, суровая, полная жалости к себе и угрозы, хвастливая и впечатляющая на свой жутковатый лад, она сопровождалась ударами ладони Гитлера по трибуне и одобрительным ревом пятнадцати тысяч глоток. Звук был нечеловеческим, неземным. Казалось, он исходит от некой черной подземной реки и изливается через громкоговоритель. Я благодарен мистеру Чемберлену за все его усилия и заверяю его, что немецкий народ не желает ничего, кроме мира. И заверяю также, и подчеркиваю это сейчас, что, когда данная проблема будет решена, у Германии не останется в Европе никаких территориальных проблем. Легат взял авторучку и подчеркнул это предложение. Потом проделал то же самое с другим, расположенным несколько выше и касающимся англо-германского морского соглашения. Подобное соглашение морально оправданно лишь в том случае, если обе нации торжественно обещают никогда снова не вступать в войну друг с другом. У Германии такое стремление есть. Будем надеяться, что сторонники этой точки зрения возьмут верх и среди английского народа. Молодой человек отложил газету и сверился с карманными часами. Он имел необычную привычку носить время не на руке, а на цепочке. В свои двадцать восемь выглядел он старше: бледное лицо, сдержанные манеры, черный костюм. Легат заказал столик две недели назад, до того, как разразился кризис. И теперь чувствовал себя виноватым. Он даст ей еще пять минут, потом ему придется уйти. Прошло четверть часа, когда наконец он заметил ее отражение в позолоченных зеркалах на уставленной цветами стене. Она застыла у порога ресторана, в буквальном смысле приподнявшись на цыпочки, и безучастно оглядывалась вокруг, вытянув белую шею и вскинув подбородок. Некоторое время Легат разглядывал ее, как если бы то была незнакомка, и размышлял, как, черт побери, могли бы складываться их отношения, не будь она его женой. «Великолепная фигура», — говорят о таких. «Не красавица, если начистоту». — «Нет, но симпатичная». — «Памела из тех, кого называют породистыми». — «Да, чрезвычайно породистая. И бедняга Хью совершенно ей не пара…» Этот обмен репликами он подслушал на вечеринке в честь их помолвки. Легат вскинул руку. Встал. Наконец она его заметила, улыбнулась, помахала и двинулась к нему, изящно лавируя между столиками в своей облегающей юбке и приталенном шелковом жакете. Головы сидящих одна за другой поворачивались ей вслед. Она крепко поцеловала его в губы. Дыхание ее слегка сбилось. Прости, прости, прости… — Пустяки. Я только что пришел. За минувшие полтора с лишним года он научился не спрашивать, где она была. Наряду с сумочкой, при ней имелась картонная коробочка. Памела поставила ее на стол перед мужем и стянула перчатки. — Мне кажется, мы договорились, что подарков не будет? Он поднял крышку. На него смотрели черный резиновый череп, металлизированный хобот и пустые стеклянные глазницы противогаза. Хью отпрянул. — Водила детей на примерку. Само собой, я заказала сначала для них — разве это не доказательство материнской заботливости? — Она закурила сигарету. — Нельзя ли чего-нибудь выпить? У меня в горле пересохло. Он махнул официанту. — Всего полбутылки? — Мне работать вечером. — Ну разумеется! Я вообще не была уверена, что ты придешь. — Если честно, я и не пришел бы. Пытался дозвониться, но тебя не было дома. — Ну, теперь ты знаешь, где я была. Вполне невинное объяснение. — Памела улыбнулась и наклонилась к мужу. Они чокнулись. — С годовщиной, дорогой. Рабочие во дворе махали кирками. Заказ она сделала быстро, даже не заглянув в меню: никаких закусок, дуврский палтус без кости, салат из зелени. Легат отложил свое меню и сказал, чтобы ему подали то же самое. Есть не хотелось: никак не удавалось отогнать образы детей в противогазах. Джону исполнилось три годика, Диане — два. Бесконечные наказы: не бегай слишком быстро, закутайся потеплее, не бери в рот игрушки или мелки. Никогда не знаешь, куда они залезут. Он сунул коробку под стол и задвинул ногой подальше. — Они сильно напугались примерки? — Да нет, конечно. Им кажется, все это игра. — Знаешь, мне иногда тоже так кажется. Даже когда читаешь телеграммы, трудно принять это за что-то иное, кроме как за дурацкий розыгрыш. Неделю назад создавалось впечатление, что все урегулировано. А потом Гитлер взял и передумал. — И что теперь будет? — Кто знает? Быть может, ничего. — Хью чувствовал себя обязанным изображать оптимизм. — В Берлине все еще идут переговоры. По крайней мере, шли, когда я уходил из конторы. — А если не договорятся — когда все начнется? Легат указал на заголовок в «Таймс» и пожал плечами: — Завтра, полагаю. — Правда? Так скоро? — Он заявил, что пересечет чехословацкую границу в субботу. Наши военные эксперты считают, что ему потребуется три дня для вывода на позиции танков и артиллерии. Отсюда следует, что мобилизацию Гитлер должен объявить завтра. — Молодой человек бросил газету на стол и отпил шампанского, которое показалось ему кислым. — Вот что я тебе скажу: давай сменим тему. Он извлек из кармана пиджака коробочку для кольца. — Ах, Хью! — Оно будет великовато, — предупредил Легат. — Ой, как красиво! — Памела надела кольцо на палец, подняла ладонь и стала вертеть ею перед подсвечником, чтобы синий камень заиграл на свету. — Ты просто чудо! А мне казалось, у нас нет денег… — И правда нет. Это моей матери. Он опасался, что подарок сочтут дешевкой, но, к его удивлению, жена протянула руку через стол и положила ему на ладонь. — Ты такой милый. Ее кожа была прохладной. Тонкий палец скользнул по его запястью. — Вот бы нам снять номер и провести в постели весь вечер, — выпалил вдруг Хью. — Забыть про Гитлера. Забыть про детей. — Так почему бы тебе это не устроить? Мы ведь тут — и что нас останавливает? Она не отводила взгляда больших серо-голубых глаз, и он с внезапным озарением, от которого перехватило в горле, понял: жена говорит так только потому, что знает — этого никогда не будет. За его спиной кто-то деликатно кашлянул: — Мистер Легат? Памела убрала руку. Хью обернулся и обнаружил метрдотеля. Тот, полный сознания собственной значимости, почти молитвенно сложил руки. — Да? — Даунинг-стрит десять на линии, сэр. Метрдотель намеренно произнес фразу достаточно громко, чтобы ее услышали за соседними столиками. — Черт! — Легат встал и бросил салфетку. — Ты меня извинишь? Я должен ответить.