Точно в шесть часов вечера звон Биг-Бена влетел в открытое окно дома номер десять по Даунинг-стрит. Мисс Уотсон встала как по команде, взяла плащ и шляпу, сухо пожелала Легату доброго вечера и вышла из кабинета. В руках она несла одну из красных шкатулок премьер-министра, почти до краев набитую аккуратно подписанными папками. Созыв парламента на внеочередную сессию в связи с чешским кризисом ставил крест на ее обычно спокойных летних месяцах работы. Хью знал, что она, как всегда, доедет на велосипеде от Уайтхолла до Вестминстерского дворца, оставит свою древнюю машину на Нью-Пэлас-Ярд и поднимется по лестнице в офис премьер-министра, расположенный по коридору напротив резиденции спикера. Там ее встретит парламентский личный секретарь Чемберлена, лорд Дангласс, на которого она с ходу и безрезультатно обрушится с требованием ответов на письменные вопросы премьера. Для Легата это был шанс. Он закрыл дверь, сел за свой стол, снял трубку и вызвал коммутатор. — Добрый вечер, это Легат, — произнес он, стараясь придать голосу обыденность. — Не могли бы вы соединить меня с номером «Виктория семьдесят четыре — семьдесят два»? С момента окончания встречи с начальниками штабов у Легата не было ни одной свободной минуты. Теперь наконец он сунул записки в стол. С детских лет закаленный в гладиаторских боях экзаменационных залов — школьные испытания, стипендиальные, выпускные из Оксфорда, вступительные в Форин-офис, — Хью писал только на одной стороне листа, чтобы чернила не смазывались. «ПМ выразил обеспокоенность состоянием противовоздушной обороны страны…» Он ловко перевернул большого формата листы чистой стороной кверху. Он уничтожит их, как приказано. Но не прямо сейчас. Что-то его удерживало. Что именно, Легат не брался определить, — странное чувство неуместности, быть может. Всю вторую половину дня, пока он одного за другим провожал посетителей к премьер-министру и подбирал документы, необходимые ПМ для выступления в парламенте, Хью ощущал себя втайне причастным к настоящей правде. Эта информация определит политику правительства. Можно было даже сказать, что все прочее по сравнению с ней есть совершенный пустяк. Дипломатия, мораль, закон, договоры — что это все на чаше весов против военной мощи? Насколько ему помнилось, одна эскадрилья Королевских ВВС состояла из двадцати самолетов. Выходило, что на больших высотах небо родины смогут защищать только два десятка современных истребителей с исправными пулеметами. — Соединяем, сэр. Коммутатор щелкнул, следом послышался долгий гудок вызова. Она ответила быстрее, чем он ожидал, и резко: — Виктория семьдесят четыре — семьдесят два. — Памела, это я. — А, Хью! Привет. В голосе ее прозвучало удивление, а возможно, и разочарование. — Послушай, у меня мало времени, поэтому запоминай, что я скажу. Собери вещи на неделю и ступай в гараж. Забирай детей и родителей и уезжайте прямо сейчас. — Но уже шесть часов! — Гараж должен быть еще открыт. — С чего такая спешка? Что случилось? — Ничего. Пока ничего. Просто хочу знать, что вы в безопасности. — Звучит немного пугающе. Терпеть не могу паникеров. Легат стиснул телефонную трубку: — Боюсь, дорогая, что без паники не обойдется. — Он бросил взгляд на дверь: кто-то проходил мимо и шаги вроде как остановились. Хью понизил голос, но заговорил с предельной убедительностью: — Позже ночью выбраться из Лондона может быть трудновато. Уезжайте сейчас, пока дороги свободны. Женщина попыталась возразить. — Памела, не спорь со мной, — прервал ее он. — Способна ты хоть один чертов раз просто сделать так, как я тебя прошу? На миг повисла тишина. — А как же ты? — тихо спросила она. — Мне придется остаться на ночь. Попытаюсь позвонить позже. Мне пора идти. Ты исполнишь мою просьбу? Обещаешь? — Ладно, раз ты так настаиваешь. На заднем плане слышались голоса детей. — Тихо! Я с вашим отцом разговариваю! — прикрикнула она на них. Потом снова поднесла трубку к уху. — Хочешь, занесу тебе сумку с ночными вещами? — Нет, не беспокойся. Я попытаюсь улизнуть на пару минут при удобном случае. Сосредоточься на том, чтобы выбраться из Лондона. — Я тебя люблю — ты это знаешь? — Знаю. Памела ждала. Хью понимал, что должен сказать что-то еще, но не находил слов. Послышался щелчок, когда она дала отбой, и теперь в трубке раздавались только короткие гудки. Кто-то постучал в дверь. — Секунду! — Легат сложил заметки о встрече с начальниками штабов пополам, потом еще вдвое и сунул во внутренний карман. В коридоре стоял посыльный Рен. Подслушивал он или нет? Но инвалид сказал лишь: — Би-би-си здесь. Впервые с начала кризиса на Даунинг-стрит собралась изрядная толпа. Люди неторопливо стекались к кучке фотографов на противоположной от дома номер десять стороне. Основное их внимание привлекал, судя по всему, большой темно-зеленый фургон с эмблемой Би-би-си и надписью золотыми буквами «РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ» на обоих бортах. Припаркована машина была сразу слева от главного входа. Пара техников протягивала из фургона кабели через мостовую, а потом в окно с поднимающимися рамами. Легат стоял в дверях и пререкался с молодым инженером по фамилии Вуд. — Простите, но боюсь, что в данный момент это невозможно. — Почему? На Вуде был вельветовый пиджак, а под ним свитер с треугольным вырезом. — Потому что до половины восьмого у премьер-министра совещание в зале заседаний кабинета министров. — А он не может собрать его где-нибудь в другом месте? — Не говорите ерунды. — Ну, в таком случае почему бы нам не организовать прямой эфир из какой-нибудь другой комнаты? — Нет. Он хочет обратиться к британскому народу из сердца правительства, то есть из зала заседаний кабинета. — Ну так слушайте: прямой эфир назначен на восемь. Сейчас уже седьмой час. Что, если произойдет сбой, потому что мы не успеем проверить оборудование как надо? — В вашем распоряжении будет по меньшей мере полчаса, и если я смогу выкроить для вас еще какое-то время, то пожалуйста… Хью не договорил. За спиной у Вуда с Уайтхолла на Даунинг-стрит сворачивал черный «остин» десятой модели. В сгущающемся сумраке водитель включил фары и ехал медленно — из опасения задеть кого-нибудь из зевак, запрудивших дорогу. Кинорепортеры службы новостей узнали пассажира раньше, чем это удалось Легату. Свет их юпитеров ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью, извинился перед Вудом и сошел на мостовую. Когда машина остановилась, Хью открыл заднюю дверцу. Сэр Хорас Уилсон сидел сгорбившись, зажимая между ног зонтик и держа на коленях портфель. Он вяло улыбнулся Легату и вылез из машины. На крыльце дома номер десять посол на секунду повернулся. На лице у него читались уныние и растерянность. Замелькали вспышки. Словно испугавшееся яркого света ночное животное, Уилсон ринулся в двери и даже забыл про спутника, который вышел из автомобиля с другой стороны. Тот приблизился к Хью и протянул руку: — Полковник Мейсон-Макфарлейн. Военный атташе в Берлине. Полицейский взял под козырек. Уилсон был уже в вестибюле и снимал плащ и шляпу. Особый советник премьер-министра был худощавым, почти тощим, с длинным носом и глазами навыкате. Легату он всегда казался человеком предельно вежливым, не лишенным подчас даже скромного обаяния, — типа старшего коллеги, который способен в минуту откровенности сболтнуть нечто такое, чего не стоит слышать. Репутацию Уилсон себе составил в Министерстве труда, ведя переговоры с вожаками профсоюзов. Мысль, что именно его могли отправить вручать ультиматум Адольфу Гитлеру, вызывала некоторое удивление. Однако премьер-министр считал Уилсона незаменимым. Тот сунул свернутый зонтик в стойку рядом с зонтиком шефа и обратился к Легату: — Где ПМ? — В своем кабинете, сэр Хорас. Готовится к вечернему прямому эфиру. Все остальные в зале заседаний. Уилсон уверенным шагом направился вглубь здания, дав знак Мейсон-Макфарлейну идти следом. — Вы должны как можно скорее ввести ПМ в курс дела, — сказал он полковнику, после чего повернулся через плечо к Легату. — Будьте любезны известить премьера о моем возвращении. Посол распахнул двери зала заседаний и вошел. Легату бросились в глаза черные костюмы, золотые галуны, напряженные лица и клубы сигаретного дыма, расплывающегося в тусклом освещении. Затем двери закрылись. По коридору мимо кабинетов Клеверли, Сайерса и своего собственного Хью прошел к главной лестнице. Поднялся, минуя ряд черно-белых гравюр и фотографических изображений: все премьер-министры, начиная с Уолпола. Стоило ему достигнуть площадки — и здание из клуба для джентльменов преобразилось в роскошную деревенскую усадьбу, каким-то волшебством перемещенную в центр Лондона: с мягкими диванами, картинами маслом и высокими георгианскими окнами. Пустые холлы навевали ощущение покоя и заброшенности, под густыми коврами поскрипывали половицы. Чувствуя себя непрошеным гостем, он тихонько постучал в дверь рабочего кабинета премьер-министра. — Войдите, — ответил знакомый голос. Комната была просторной и светлой. Премьер-министр сидел спиной к окну, склонившись над столом. Правой рукой он писал, а в левой держал зажженную сигару. На небольшой подставке перед ним размещался арсенал флаконов с чернилами, ручек и карандашей, рядом лежали трубка и банка с табаком. За исключением подставки, пепельницы и переплетенного в кожу блокнота, большой стол был пуст. Никогда еще Легат не видел более одинокого человека. — Сэр Хорас Уилсон вернулся, премьер-министр. Он ожидает вас внизу. Как всегда, Чемберлен не поднял головы. — Спасибо. Не задержитесь ли на минуту? Он прервался, чтобы сделать затяжку, потом вернулся к работе. Завитки дыма висели над седой головой. Легат переступил порог. За четыре месяца они с премьер-министром никогда не разговаривали по-настоящему. В нескольких случаях подготовленные им и переданные вечером записки возвращались на следующее утро с выражением благодарности красными чернилами на полях: «Первоклассный анализ», «Глубоко проработано и четко изложено. Спасибо. Н. Ч.» Эти похожие на школьную оценку похвалы трогали Хью больше, чем любое изображаемое политиками добродушие. Но никогда начальник не обращался к нему лично — ни по фамилии, как в случае с Сайерсом, ни уж тем более по имени — эта честь приберегалась исключительно для Клеверли. Шли минуты. Легат исподволь достал часы и глянул на циферблат. Наконец ПМ завершил работу. Он вернул ручку в подставку, примостил сигару на край пепельницы, собрал исписанные листы, выровнял стопку и протянул Хью: — Не окажете любезность передать их в печать? — Разумеется. — Хью подошел и взял страницы. Их было чуть больше десяти.