— Сергей Исаевич, дайте я его допрошу. Пока он мягкий. Мартынов как опытный сыщик тут же сообразил, что питерец прав, и отвел ему свой кабинет. Атаман сидел на табурете и вытирал рукавом кровь из разбитой губы. На Лыкова он смотрел без особого страха, но и без гонора. Получится ли сломать такого с ходу? Алексей Николаевич велел подать арестанту чая, а сам сел изучать его учетную карточку. Малясов Агафон Нефедов, из ссыльных крестьян, сорок четыре года. Отбыл девять с половиной лет каторги на Сахалине за разбой. Вышел на поселение в девятьсот шестом, приписан к крестьянам Приморской области Ольгинского уезда Цемухинской волости и села год назад. Этим допросом Алексей Николаевич потом долго гордился. Действительно, он проявил настоящую интуицию, без которой нет хорошего сыщика. Вдруг, ни с того ни с сего, повинуясь только что пришедшей в голову догадке, Лыков спросил: — Скажи-ка мне, Агафон Нефедыч, кто у вас в городе китайцев режет? И Малясов ответил без раздумий: — Раньше-то ему прозвище было Христосик. А теперь, сказывают — Чума. — Христосик? Что за кличка такая странная? — Да он, ваше высокородие, смолоду был тихий да на кость тонкий. Я ведь его по Сахалину знаю. Папаша его в каторге сидел, там его и зарезали, к слову будет сказать… — За что? — А за борзость. Казацкого сословия был папаша, много о себе представлял. Я-де урядником был, у меня мядаль за китайский поход… С хунхузами сцепился. А хунхузы — такой народ, с ними в каторге никто не связывался. И зарезали бывшего урядника. — Понятно. А что сын, он тоже в тюрьме сидел? Кувалда пожал плечами: — Может, и сидел. Опосля. Там, на Сахалине, он был еще малолетний. Ну, пристроили парня к делу, там всем применение найдут. Наводчиком стал, на стреме стоял. Оталец[22], одним словом. Сыщик стал задавать уточняющие вопросы: — Это было перед войной с японцами? — Ага. — В каком округе? — Да в Александровском посту, в самой сахалинской, стало быть, столице. — Отца зарезали, а сын сделался отальцом… Сколько годов ему тогда было? Бандит задумался: — Дык… двенадцать, надо полагать. Может, тринадцать. — Где он жил? При матери? — Не, ваше высокородие, матери уже не было, сирота был Христосик. Жил в приюте, а воровать ходил в Ново-Михайловку, там их шайка квартировала. — Кто атаманил, не помнишь? — Такого детину рази забудешь! Большой Пантелей шел за атамана. Фигура, маз первый сорт, без малого «иван». Азвестопуло хотел что-то спросить, но статский советник посмотрел на него так свирепо, что у грека язык прилип к нёбу. — А фамилия какая у Христосика? — Фамилия? Почтарев. А по имени Тертий. Лыков нащупывал нужную нить разговора, понимая, что уголовный вот-вот замкнется и перестанет давать показания. — А что стало с Тертием, когда пришли японцы? — Дык, знамо что… Два приюта числились на Сахалине, для мальцов и для девчонок. Власти оба и бросили, когда драпали. Японцы их, баяли, в Петербург отправили, сжалились над детишками. — Когда же Христосик превратился в Чуму? Ты его недавно встречал? Здесь, в городе? Кувалда заерзал, происходящее явно перестало ему нравиться: — Не встречал, а разговор об нем был. — С кем разговор? — Да не помню я. Спьяну баяли. — Агафон, не ври. Доскажи, что тебе известно, и в камеру пойдешь. О твоем признании никто не узнает, я его в протокол не внесу. Малясов только хмыкнул. Статский советник вынул из бумажника два червонца и помахал ими перед носом арестанта: — Видал? Сейчас впишем в опись изъятых вещей, будут твои по закону. — Вписывайте! — оживился задержанный. — Азвестопуло, бегом за описью, — приказал Лыков. Его помощник опрометью бросился вон, статский советник остался один на один с бандитом: — Говори быстро, пока никого нет! Малясов ответил шепотом: — Снова он при Большом Пантелее обретается. Где-то здесь, в Новой Корейской слободке. Парня я видел и узнал. И он меня узнал. Говорит: я теперь Чума, а не Христосик. Вырос-де. — На улице было дело? Рослого, плечистого бандита аж передернуло: — Стоит он как царь Горох, гордо и вызывательно. Рука ерзает: то вынет из кармана ножик, то опять уберет… И говорит не по-простому, а будто пророк святой: ух сколько я тут китаез порезал, и еще больше порежу эту дрянь косорылую, попомнят они меня! О как. — Так прямо и похвалялся? — не поверил сыщик. — Ей-ей. Гордится этим. — А не врал он? Кто же о таких вещах перед первым встречным похваляется? — Не врал, ваше высокородие. Глаза черные, как у сатаны. А к китайцам он злобу большую всегда имел. — Это из-за отца, которого хунхузы зарезали? — Из-за папаши, верно, — кивнул арестованный. — Но и до того парень крови ихней нанюхался. Маленький совсем был, когда в Благовещенске китайцев в Амуре топили. Слыхали про то, поди… Ну, отец там был заправилой, много желтых порешил своими руками. Может, и мядаль ему за то вручили? А сынок помогал в тую сумятицу людей резать. Десять годов от роду, а папаша его к убийству приспособил. Ну и… умом он двинулся, наверняка. Разве можно робенка к такому приучать? Лыков не понял, за что в Амуре топили китайцев, но спросить не успел: вошел Азвестопуло с бумагами. Фартовый сразу замкнулся. Они вписали два червонца в опись изъятых у того вещей, и Малясов попросился в камеру: — Кумпол болит, ваше высокородие. Опосля того, как вы по нему кулаком приложили. К земле клонит, ей-ей. — Это за то, что покусился на статского советника. Я же тебя предупредил. — Кабы я тогда знал, какие бывают советники… Бежал бы без оглядки до Эгершельда. Кулак ваш из чугуна лили, не иначе. — Ну, ступай. Завтра начальник сыскного отделения снимет с тебя форменный допрос, уже насчет твоих подвигов. Пока отдыхай. Фартового увели, а Сергей с восхищением подсел к шефу: — Вот это да! Только вчера приехали, а сегодня вы уже имя маньяка узнали — так, получается? — Надо сначала все внимательно проверить по бумагам, — сдержал восторг помощника Алексей Николаевич. — Таких чудес не бывает. Вдруг Агафон пулю отлил? Хотя говорил он серьезно, а на последних словах как лист дрожал. Очень его подросший Христосик напугал. — Ну-ка выкладывайте, что я пропустил? Шеф пересказал и подытожил: — Неправдоподобно все это. Маньяк сам о себе сообщает такие вещи, и кому? Случайному знакомому. Скажи, так разве бывает? — Кто их знает, маньяков этих. У них, может, и бывает — они же чокнутые. — Чокнутых быстро ловят, а этот? Азвестопуло резонно заметил: — Но его как следует еще и не ловили. К убийствам китайцев русская полиция относится, мягко говоря, безразлично. А в душе скорее одобряет. Одной обезьяной меньше, и черт бы с ней! И если бы не отрезанные головы и выпущенные потроха, нас бы сюда никто и не прислал. А Мартынову и без того дел хватает. Городок бешеный: порт, таможня, граница близко, китайцы точат ножик на монголов, корейцы на японцев, контрабандисты, хунхузы, сахала[23], опиум, золотодобыча, пушнина, контрабанда спиртного… — Ладно. Если мы напали на след, надо действовать быстро. Пошли к Мартынову, обрадуем коллежского регистратора.